Солнце светит без нас

      Слава барахтается в алкогольно-травяном мареве уже неделю, и простое, как белый день, решение приходит в пятницу после третьей стопки от второй бутылки. — Я поеду к нему, — говорит Слава, поднимая мутный взгляд на Букера. — Прямо сейчас поеду. — Слав, да ладно, — Федя успокаивающе похлопывает его по плечу. Сам он, наверное, трезвее Славки. — Сейчас ночь. И к кому к нему? К генералу нашему? — Моему, — Слава опускает кулак на стол, попадает прямо по раскрытой пачке «Лейс», сминая ее. Слышится хруст чипсов. — Это мой Чейни. — Твой-твой. Только не психуй.       За окном теплая летняя ночь, горят фонари, и вдалеке слышится шум машин. Букер тоскливо смотрит на луну в темном небе, потом снова на Славу. Очень хочется что-то сделать, остановить его запой, остановить его самого, помочь ему не сорваться, просто помочь забыть Дена. — Ну хочешь… хочешь я поеду с тобой? — спрашивает Букер, теребя кольцо на указательном пальце. — Ты же один можешь дел натворить там.       Слава отрывает голову от стола, на котором уже удобно улегся, и снова смотрит на Федю, вроде как думает что-то, прикидывает, а потом говорит: — Так поехали.       Слава хочет ехать прямо сейчас. Вскакивает и начинает, шатаясь, ходить по квартире, что-то ища: то ли толстовку свою антихайповую, то ли что-то поважнее. — Куда мы сейчас-то? — Федя, я поеду сейчас, а ты как хочешь.       Все заканчивается тем, что Слава засыпает на Федином неразложенном диване. Букер только укрывает его заботливо клетчатым пледом, хотя нифига сейчас не холодно, а потом невесомо проводит по отросшей влажной Славиной челке, убирая ее с глаз.       Нет, ничерта они со Славой не мирились после того Фединого срыва, инцидента с фотографиями в телефоне и мордобития. Ничего они не мирились, но Слава вот уже неделю ошивается у него дома, изредка уходя по своим делам. По-правде, Федя боится его даже отпускать куда-то, потому что в таком состоянии Карелин способен натворить всякого.       Поговорить им удалось почти сразу, как Чейни уехал. Федя позвонил сам, и Слава снял трубку. Он был сильно убран — это Федя понял сразу по интонациям его голоса, но тот говорил даже складно. Букер долго рассказывал, ну, минут пять точно, как он не хотел показывать Чейни эти дурацкие фотографии с Оксимироном, как ему было плохо и как он теперь виноват перед Славой. Сплошной заунывный скулеж покаяния, и, по правде, Федя совсем не надеялся на скорое прощение. — Приезжай, — буркнул Слава в трубку. — Ухо вянет у меня… от тебя.       Вот что он сказал, а Букеру не нужно было повторять два раза. Он примчался сразу же, благо было совершенно недалеко. Дверь в квартиру оказалась открытой, и Слава встретил его не таким уж пьяным, каким казался по телефону. На нем была заляпанная чем-то красным старая футболка «ЛП» и обрезанные по колено поношенные джинсы. И он был таким красивым, что Букер не сдержался и обнял его, прижимая к себе. — Эй, Федор, полегче, — пробормотал Слава, насильно отстраняя Букера от себя. — Знаешь, я тут не пью, я отмечаю. — Что? — вопрос был таким глупым, но вылетел у Букера машинально. — Отмечаю КАЖДЫЙ день, — Слава расплылся в улыбке, приваливаясь плечом к дверному косяку, почесывая ребра через майку. — Каждый день чего? — Просто каждый день, Букер. Каждый ебаный прожитый день. Присоединяйся.       И Федя присоединился. А потом они перекочевали в его квартиру, где Славке почему-то нравилось значительно больше, чем у себя дома. Он облюбовал диван в углу и спал там один, чем, конечно же, расстраивал Федю, ведь в их распоряжении была еще и двуспальная кровать в другой комнате. Ему невыносимо хотелось засыпать со Славой в обнимку, как бы по-дурацки это ни выглядело. Но пока что рано было о таком даже мечтать.       На самом деле Федя корил себя за ту некрасивую сцену с разоблачением Славы перед Чейни, но не мог не признавать, что в сложившейся ситуации возникли и плюсы. Например, Ден уехал, возможно, надолго, и совершенно точно они со Славой расстались. Плохо, некрасиво, мерзко радоваться этому, но Федя ничего не мог с собой поделать. Ему позарез нужен был Слава, желательно не обдолбанный и не накачанный алкоголем, но пока так. Ему нужен был Слава в его маленькой Букерской жизни, где раньше не было ничего, кроме калейдоскопа баттлов, вписок, баров, чьих-то имен и лиц, телок на одну ночь, каких-то не таких уж значительных дел, записи треков. Нет, это совсем не лоулайф. Федя цеплялся, как мог, за что мог, даже вышку получил по настоянию родителей по специальности, которая ему никогда не пригодится. Философ, блять. Что ты ответишь на вопрос, почему ты по-прежнему не нужен ему, ведь ты же стараешься?       Слава что-то изменил в его жизни. В смысле, не то, что Федя очень хотел что-то менять, он ведь и так уволился с работы и полностью ударился в музыкальное творчество, но чего-то все же не хватало. Да, раньше он не знал, что не хватало ему двухметрового развеселого парня-наркомана, который хорошо стелет под биты. Сначала это было приятельство, потом дружба, а потом Феде стало мало Славы, мало всего, что с ним связано. После тура, после сумбурного происшествия в Москве — да, ему стало совсем мало. Он тоже стал наркоманом.       Федя собирается пойти на кухню, вымыть всю посуду, прибраться там и лечь спать в другой комнате. Все-таки заебался он за последние дни, что Карелин у него живет, сложно с ним таким. Он привстает со скрипнувшего дивана, когда Слава цепляется рукой за его майку, тянет. Потом его кисть бессильно падает вниз, свисая с края. — Нет, не уходи, — бормочет Слава в пьяном полусне.       И Федя, вздыхая, ложится рядом с ним на узкий неразобранный диван. Он надеется, что Слава не заблюет тут все, обнимает его со спины осторожно, чтобы не разбудить, хотя тот вряд ли очнется даже если скинуть его на пол. — Не уходи.       Федя уверен, что Славины слова относятся к Чейни, но никак не к нему самому, но потом он снова просит: — Не уходи, Букер. — Я здесь.       Это он скорее себе говорит, чем Славе, потому что тот не слышит и не соображает все равно. Да, он все еще здесь. И куда он денется? Это же его квартира, его диван, плед, водка, которой они накачиваются каждый день. И это же… его Слава?       Феде хотелось бы так думать, что Слава никуда не денется, что он здесь не просто так, но понимает же: он глушит таким образом боль от своего расставания, а сам Федя здесь кто-то вроде сиделки, чтобы пациент не разнес палату и себя не покалечил. Он Славин реаниматор на этот короткий промежуток времени и всего-то. Он привязался к нему хвостом, и собрался ехать с ним в Краснодар зачем-то. Пасти Славу, следить, чтобы он делов не натворил и надеяться, что… они с Чейни не помирятся, и Федя не отправится в восвояси домой. Что за бред? Он и за телками так не бегал никогда, как за чертовым Карелиным.       Федя не пробует встать с дивана, лежит, тесно прижимаясь к Славиному «мертвому» телу, хоть и жарко и слишком мало места, но оставить его сейчас и уйти не может. Не хочет оставлять его одного даже во сне.

***

      Слава просыпается от того, что к горлу подкатывает комок тошноты. Он кое-как сползает с дивана, помня что квартира-то не его и лучше не блевать на чужую мебель и чужой пол. Он ползет в чужой сортир и некоторое время сидит, склонив голову над унитазом.       Похоже, что Славин организм начал давать сбои, говоря своему хозяину, что пора прекращать беспробудно бухать. Так плохо и так мутит, хочется выблевать кишки, чтобы избавиться от этой невыносимой тошноты.       Из туалета он выползает слегка позеленевший, проходит мимо Букера, который смотрит на него взволнованно, направляется в кухню. Хочется курить. — Слава, ты в порядке?       А разве же не видно? В полном, мать его, порядке. В абсолютнейшем. Только вот разрушил свою никчемную жизнь в который раз, а еще водкой отравился, кажется. И никакой алкоголь не помогает заглушить это мерзейшее чувство собственной никчемности. Ни на что не годится сидеть здесь, спать здесь и пить, пить, пить в компании Букера, а потом подниматься с больной головой, как зомби, не понимая: это уже вечер или еще раннее утро, и что вообще ты забыл на этой планете? — Все хорошо, Федь, — говорит он вслух, пытаясь удержать зажигалку трясущимися пальцами. — Знаешь, тебе нельзя…       Федя берет зажигалку, помогая Славе прикурить, и закуривает сам. Тошнотворное утро у них получается, точнее полдень. — Что это мне нельзя? — в голосе Славы ни намека на агрессию, но Федя знает, что он может вспыхнуть, как спичка в любой момент. — А? — Нельзя пить, Слава. Я знаю, о чем говорю, поверь. Я сам из этого выбирался с трудом… — Но сейчас же пьешь. — Не так, как раньше, и я из-за тебя больше. Кто-то же должен составить тебе компанию. — Намекаешь, что я навязался тебе тут со своими проблемами? — Нет, что ты… Я совсем не… — Ладно, Федь, я-то понимаю, — Слава выдыхает дым через нос. От табака тошнота немного поубавилась, и теперь уже возможно как-то существовать в этом мире. — Я все равно уезжаю на недельку-другую, к морю поеду.       К Чейни. Да, он не оставил эту идею. Сейчас, как никогда, Слава уверен, что им нужно поговорить и расставить все точки над всеми нужными буквами. Он уверен, что Чейни сказал ему далеко не все, что хотел. Да и разве ж они поговорили нормально? Он просто собрал вещи и съебался. Его планомерный генерал просто взял и съебался. Не делается так. — Так ты не против, если я с тобой? — осторожно спрашивает Федя.       Слава молчит некоторое время, потом вдавливает окурок в край чашки с силой. Он трет переносицу, проводит пальцами по слипшимся волосам, откидывая их со лба. — Нет, признайся честно, Федя, тебя Замай приставил мне в мамки? — Нет. То есть да, он волнуется. И я тоже. Но нет, я сам думаю, что ничего же плохого не будет, если мы вместе поедем? Я тоже на море хотел мотануть. — Ну да, будешь мешать мне, говорить, что пить, что не пить, сколько пить, когда, — Слава погрозил ему пальцем. — Бывшие алкоголики — они такие. — Слава, я не… — Да ладно, я же не серьезно! — Слава перегибается через кухонный стол и хлопает Федю по плечу. — Поехали, конечно. Так даже лучше будет.       Почему лучше — Слава не придумал, зато он точно знает, что ущерба от Букера не предвидится, да и собутыльник он, чуть что, замечательный. И если оглянуться по сторонам, друзья-товарищи все, как мыши, попрятались по норам: Фаллен черт знает где пропадает, не дозвониться (и не пробовал особо), Замай обрел свое счастье с Сашей — их обоих Слава видеть не очень желает, несмотря на примирение, Миша тоже куда-то подевался, остальные — кто занят работой, кто уехал на летний отдых. Вот Букер один остался, тратится на комфортное содержание Славы, кровать ему предоставил, советы дает про здоровье, волнуется вот. — Ты на меня больше не злишься? — Слушай, ты и не виноват, — Слава морщится от боли в висках. — Таблеточки не будет? — и уточняет, усмехнувшись сам себе: — от головы. — Как же не виноват? Это же я нарывался все, — Букер лезет в шкафчик, достает упаковку «миг» и кидает Славе. Тот ловит ее одной рукой, роняет и поднимает с пола. — Это же я показал Чейни фотографии. — Да и что с этого? — Слава кладет в рот сразу две таблетки, запивая их водой из бутылки. — Мы все равно все проебали с ним. Точнее я. Я врал ему, а он… А он не знаю, что делал.       Хотел быть с Хайдом, и был с Хайдом, а ты не знал, и ты ему не нужен. Он тоже тебе врал, вы оба стоите друг друга. — На какое число билеты брать? На завтра есть, — оказывается, Букер уже подвинул к себе ноут и залез на сайт. — Бери. Да, и прости, Федь, что чуть нос тебе не сломал. Ты и так-то не красавчик.       Федя в ответ улыбается во все тридцать два, спасибо, что без грилзов. Слава переводит мутный взгляд в окно, через занавеску пробивается тусклое солнце, неприятно слепит глаза. Слава щурится и криво усмехается этим лучам. Его маленькая победа — удалось не сорваться, не начать снова употреблять, но как же, сука, сложно. Слава почему-то уверен, что Чейни бы непременно гордился бы им, если бы рядом был. — Ну все, послезавтра днем будем максимально близко к морю, — говорит Букер, захлопывая крышку ноута. — А сейчас я бы поспал еще.       Слава с этим согласен.