—
закат здесь обычно персиковый, а рассвет — голубой; падает на лицо полупрозрачным кружевом сквозь шторы с причудливыми узорами, скользит по щекам, ногам, и вообще куда упадёт; бьёт по глазам, приказывая вставать, но донхёк и так не ложился. у него красное пятно на щеке от кулака и спину жутко ломит из-за сидячего положения, в котором донхёк провел всю ночь, но ему плевать, если честно. спать так и не хочется. донхёк трет немного красные от усталости глаза и смотрит в покрытое пятнами окно; впитывает в себя свежесть яркого утра, грустно улыбаясь своей же глупости. каждый день похож на другой, разве что марк улыбается по-разному, но всегда так красиво, что сердце каждый раз при виде его улыбки начинает неистово биться и забирается прямо в глотку, перекрывая дыхание. иногда так хочется вздохнуть полной грудью. травинки медленно покачиваются на ветру, успокаивая и усыпляя, и донхёк, поддавшись мгновению, прикрывает уставшие веки, но тут же резко распахивает глаза, когда его утреннею идиллию прерывает настойчивый стук в окно. донхёк хмурит густые брови и переводит взгляд на бесстрашного человека за окном, но вся злость улетучивается — за стеклом стоит марк. щеки его светятся красным, в глазах пылает виноватый огонек, а в дрожащих руках он держит кислотно-зеленый велосипед с прицепленной красной корзинкой, на которых обычно ездят взрослые тетеньки в этих окраинах. донхёк не знает, откуда взялось это странное чувство, отдающее теплотой в каждой клеточке его тела. и лучше бы он ничего и никогда не чувствовал, потому что сейчас ему хорошо так, как не было еще никогда, и это самое страшное. тонкие пальцы тянутся к ржавой щеколде на окне, поддевают ее, и донхёк понимает, что бежать уже некуда, когда марк, наваливаясь вперед всем телом так, что их носы практически сталкиваются, шепчет: — поехали к морю.—
донхёк захватывает с собой пестрые пластыри, бутылку воды и персики. марк берет с собой два пледа, целый арбуз, любимый велосипед и — самое главное — донхёка; он сидит на багажнике, обхватив талию марка дрожащими от страха руками и сминает в ладонях свою же желтую футболку, которую марк забрал у него уже давно, мне она нравится, тебе жалко что ли. нет, донхёку для марка ничего не жалко. только сердце забери, ну прошу. донхёк утыкается ему в шею, считая носом позвонки и вдыхая свежий летний минхёнов запах — больше похоже на порошок. только что постиранная футболка приятно хрустит меж пальцами, а холодный утренний ветер усыпляет донхёка, заставляя его закрыть глаза. море встречает их с распростертыми объятиями, шумит, посылая на берег морской бриз, от чего невольно хочется сжаться и спрятаться, потому что морозит. донхёк прячется, ловко забираясь холодными пальцами под футболку марка; проходится тыльной стороной ладони по всей длине позвоночника, мягко разглаживает россыпь мурашек и широко улыбается. от марка отдает теплом, он как горячий кофе — согревает в любое время года, даже летом, когда дожди идут не переставая, унося всю любимую донхёковскую атмосферу оранжевого, сладких апельсинов, облезлых плеч и комаров. они едут по камням, острым ракушкам и мокрому песку около воды. донхёк слышит шум волн и опускает босую ногу прямо в воду; стопа скользит, разрезая пенистую воду на две части, но та сразу же снова сливается воедино. донхёку хотелось бы также — когда твои органы рвутся на части, когда хочется выколоть себе глаза или отрезать язык. раз. и ничего больше не болит. марк будит донхёка легким щелчком по лбу, смеется и даже не думает извиняться — донхёк дует губы, ну все, я тебе отомщу, но ничего не успевает сделать — марк оставляет на донхёковском лбу легкий поцелуй и ярко улыбается, будто не сделал ничего такого. — знаешь, ты тоже красивый. холодок забирается под донхёкову футболку и он чувствует, как пальцы на ногах коченеют, даже не разобрать — это из-за слов марка или из-за утреннего минуса на термометре; только бешено бьющееся о грудную клетку сердце наталкивает донхёка на верную мысль — у обоих щеки красные-красные, ничем не сотрешь. у моря всегда так холодно, врет марк. да, вторит ему донхёк. и оба все понимают. они расстилают темный плед на небольшой горке под деревом в тени — донхёк сначала возмущается, на улице и так не жарко, а в тени совсем можно превратиться в ледышку, но потом все же соглашается, потому что вид отсюда самый захватывающий и у них есть второй шерстяной плед. — как мы будем резать арбуз, если у нас нет ножа? — донхёк шарит ладонью по дну красной плетеной корзины и не чувствует знакомого холодка. — я думал, ты возьмешь, — марк удивленно глядит на донхёка, попутно снимая с себя синие шлепки. донхёк пожимает плечами, марк пожимает плечами в ответ. — значит, разобьем его об камень, — усмехается марк. — он весь разлетится на кусочки, упадет в песок и мы тогда точно не сможем ничего съесть. марк вскидывает одну бровь и уходит к берегу отмыть испачканные в песке шлепки. говорит: в следующий раз съедим. и персики твои трава травой.—
спина к спине — донхёк читает книгу в оборванном переплете, пальцы проходятся по тонким страничкам, а буквы въедаются в кожу — не хочется ничего упустить, не хочется забывать; марк, вставив наушники в уши, прикрывает глаза и откидывает голову назад на чужое плечо. стрекот сверчков бьет по ночной тишине, вокруг ни души — только они вдвоем, нежные волны холодного ветра и скрипящая музыка. спокойствие и умиротворенность, все давно уже спят в своих теплых постелях — кто-то с ночником, потому что боится страшных демонов под своей кроватью, кто-то обнимает свою потрепанную жизнью мягкую игрушку, а кто-то любимого человека. и только они сидят на веранде, позабыв о сне, отдаваясь уносящей их на звездной пыли безмятежности. — каждый раз день накидывает на себя колючее бездонное одеяло, — шепчет донхёк себе под нос. — что? — наушник выпадает из уха, приземляясь донхёку на грудь. маленькая черная точка в точности напоминает ему его зияющую в солнечном сплетении дыру — вот-вот она разростется до огромных размеров и съест с потрохами. — ты никогда не хотел отсюда уехать? марк прикусывает нижнюю губу, донхёк переводит взгляд на свои пальцы. — хотел. — куда? — поближе к спокойствию. донхёк понимающе кивает. — а мне и тут спокойно, не хочу уезжать, — и снова ныряет в книгу.—
кожа у донхёка смуглая от рождения, но как только он приехал в деревню, стала еще темнее на пару тонов — отливает медью на солнце, искрится золотыми блестками, которыми марк так и любит мазать щеки. под палящим солнцем сидеть без панамки опасно, и донхёк накидывает соломенную шляпу на резиночке — сегодня жарко как никогда, в такую погоду люди обычно выбираются к берегу, где попрохладнее, но марк и донхёк особенные, у них все не как у людей. холодно — к морю, жарко — в поле под палящее солнце фотографироваться. щелк. донхёк даже не позирует — сидит себе посреди травы и крутит колосок меж покусанных губ, иногда смахивая со лба пот. марку нравится фотографировать, донхёк и не против, даже если ветки колят зад и обнаженные плечи уже начинают краснеть. просто снимки у марка получаются чудесные. он нажимает на затвор, запечатленная картинка оживает на глазах. немного мутная, со своим сюжетом и историей — немое кино, без слов и так все понятно. полки у марка забиты альбомами, он с них пылинки сдувает, и по сравнению с его остальной комнатой — сущий бардак — это больше похоже на алтарь. единственное, что смущает донхёка — пять альбомов из восьми забиты только им и, наверное, это его все же его алтарь. марк срывает одуванчики по пути и заправляет их донхёку за ухо, донхёк собирает одуванчики за марком и плетет колосок уже третий по счету, но марку на голову и четыре поместятся. донхёк аккуратно, чтобы не свалить другие два, надевает желтую корону на темную макушку и показывает большим пальцем класс. марк похож на принцессу. с розовыми ушами, джинсовым потертым комбинезоном, зеленой футболкой, одуванчиковой короной и блестками на кончиках пальцев — до чего ни дотронется, все покрывается золотом. — ужасно хочу пить, — мучительно стонет донхёк, падая спиной на жесткую землю. — дома попьешь, — щелк. — до дома почти миля пешком! — донхёк резко вскакивает, принимает сидячее положение, из-за чего шляпа слетает обратно на спину. марк широко улыбается и его глаза-полумесяцы не позволяют донхёку злиться слишком долго. — тогда пойдем сейчас, может успеем дойти до того, как ты умрешь от жажды. — небось мечтаешь об этом, — донхёк саркастично улыбается и встает, натягивая шляпу обратно на пылающую макушку. — сплю и вижу. — ах ты! щелк. шестой альбом марк заканчивает размазанной фотографией с мчащимся к камере донхёком.—
two door cinema club — something good can work
ренджун затаскивает всех к себе домой посреди ночи, говорит, родители уехали, давайте устроим вечеринку, и ставит бутылку вина на стол. дома у него пахнет цитрусами и мятой, диваны аккуратно застелены клетчатыми пледами горчичных оттенков, на столе стоит роза в тонкой растянувшейся вазе с отколотым краешком. донхёк чувствует себя неуютно, возможно, потому что у него дома все с точностью наоборот: кровать никогда не бывает застеленной, пятно от кофе уже какой месяц разъедает ковер, а рваные плакаты на стенах еле держатся на хлипком скотче, но ко всему привыкаешь. говорят, состояние комнаты отражает внутренний мир хозяина. и донхёк с этим, наверное, согласится — внутри у него такой бардак, что ни за неделю, ни за месяц не разберешь. особенно в одиночку. джисон с огромным восторгом мечется по комнате, зажигая гирлянды на потрепанных шторах, его босые ноги громко шлепаются о голый паркет, и донхёк немного расслабляется — здесь все свои, здесь все по-старому, пусть и впервые за долгое время. ренджун под удивленные возгласы достает деревянный ящик, наполненной остальной выпивкой, и, честно сказать, даже на их компанию это слишком много. — откуда у тебя столько? — джемин еле открывает рот, стараясь не пускать слюни, но уже по его глазам видно, как ему не терпится все это выпить до дна. ренджун неоднозначно подмигивает и выкручивает динамик с музыкой на полную. под громкую музыку донхёк делает свой первый глоток — вино кислое, обжигает внутренности, отдает неприятной горечью на языке, развязывая его. он предлагает марку, тот отрицательно качает головой и хмурит брови — я не пью, забыл? забыл, алкоголь в голову ударил — уносит мысли по ветру подальше от этого места, окутывает тело теплым одеялом и становится настолько хорошо, что хочется заснуть, но донхёк держится и на третьей бутылке пьет прямо из горла. вшестером (минус марк) они выпивают пять бутылок и случайно разбивают шестую, заливая красивый плед и белую ткань дивана темной ядовитой жидкостью. ренджун расстраивается очень сильно, хотя донхёк сомневается, что слезы в ренджуновских уголках глаз из-за испорченного дивана, а не из-за того, что он пьет больше всех — от алкоголя он всегда становится жутко сентиментальным и рассказывает такие грустные и нелепые истории, что донхёку самому хочется плакать. в последний раз он лил слезы из-за почтальона, который всегда не вовремя приносил почту — пониженный градус дал о себе знать. ченле делает последний глоток из седьмой бутылки и вскидывает руки вверх, держа зеленый стеклянный сосуд за горлышко. — время бутылочки! все с выраженной радостью громко соглашаются, собираясь в один круг, и только марк немного сомневается, стоит ли ему сейчас играть с шестью пьяными людьми будучи трезвым, ведь это явно ни чем хорошим не закончится. он подозрительно осматривает собравшуюся в углу комнаты бурно спорящую о первом ходе кучку и слишком неожиданно для своего слабого сердечка стукается своим носом о чужой. — идем, — от донхёка разит выпитым алкоголем, но для марка он оказывается таким приторным и опаляющим его разум, что других слов, кроме как «уже иду», у него не оказывается. донхёк ментально кусает его за язык, управляет марком как куклой — резко дергает за ниточки своим горящим взглядом и хрипловатым голосом, проникающим внутрь до самых чувствительных мест. играть в бутылочку на поцелуи — это, конечно, клево, но все же больше волнующе, поэтому марк лишь морщится и кусает ноготь большого пальца, пока оттуда не пойдет кровь. шум вокруг и приглушенная музыка создают приятную атмосферу вечерних посиделок, ведь ченле умеет подбирать музыку, чтобы была в тему и не отвлекала. когда наступает очередь джено, все замолкают, затаив дыхание. странно, наверное, играть в подобную игру в компании семи парней, особенно на поцелуи, но никто по этому поводу даже не парится, особенно сам донхёк, как кажется марку, поскольку тот только и делает, что отпускает грязные шуточки, от которых сам же потом и краснеет. когда бутылочка джено указывает на ренджуна, джемин, сам того не замечая, хмурит густые брови и поджимает губы. зато это не проходит незамеченным мимо донхёка и на его лице вырисовывается хитрая улыбка, так и кричащая на всю комнату: все с вами ясно. ренджун мажет губами по щеке джено очень неуверенно, сжимая ладони в кулаки. его лицо краснеет, а взгляд упирается в пол. и это самое милое, что марк когда-либо видел в своей жизни (если не считать донхёка). приятное настроение надолго не задерживается, марк сразу понимает, что зря родился, когда донхёк крутит бутылочку и она попадает прямо на него, даже не скосив немного вправо, поближе к ченле. и, возможно (читать: точно), марк рад тому, что она не попала ни на кого другого, но все же не так он себе представлял свой первый поцелуй. у донхёка всегда либо что-то опасное, либо до жути глупое, но никогда не бывает безобидным — в этом марк убедился пару раз на своей шкуре и повторять больше не хочет, но сейчас будет самое страшное и пути назад нет, дороги перекрыты колючей проволокой. донхёк опрокидывает в себя остатки бокала и резко притягивает марка к себе, целуя прямо в губы. марк думает, что спит, иначе он не может объяснить сложившуюся ситуацию. сам от себе того не ожидая, он невольно подается вперед, глотая едкую жидкость — вкус оказывается знакомым, но марк не может понять, пил ли он когда-то алкоголь или ему фейерверки в голову ударили. поцелуй влажный и медленный, минхёнов первый — новое чувство, новые эмоции, неприличные звуки, тяжелое дыхание. марк медленно срывается с обрыва, ударяясь разными частями тела о выступающие камни; он падает прямо в воду и желает больше никогда не возвращаться на сушу, а просто утонуть. и чтобы тело не нашли.—
донхёк боится грозы — цепляется замерзшими пальцами за плед, зажмуривает глаза до ярких пятен, шепчет себе под нос, что все будет хорошо, но сам себе, кажись, не верит. марк боится грозы тоже — обнимает донхёка за плечи, утыкаясь носом в чужую макушку, и тихо поет что-то о радуге и солнечном деньке, но сам себе, кажись, не верит. они делят на двоих одну кровать, один плед, целое лето. иногда марк думает, что же с ним будет, когда донхёк уедет. он уезжает в конце каждого лета куда-то туда, далеко, в город. там же жизнь более интересная и захватывающая, там друзья и развлечения, а что донхёка держит тут? по выходным они собирают яблоки, по понедельникам готовят, вечером во вторник смотрят фильмы и играют в настольные игры, иногда ездят к морю, дурачатся и встречаются со старыми друзьями. скукота, разве нет. он сглатывает подступивший к горлу ком и мажет донхёку по виску невесомым поцелуем — нежно, почти незаметно. за окном дождь потихоньку успокаивается, донхёк вместе с ним. капли все медленнее бьют по карнизу, уже не пытаясь разбить стекло и ворваться внутрь, заливая своими слезами всю комнату и чужую жизнь. они сидят молча минут десять, пока все окончательно не стихает. донхёк шмыгает носом и шуршит одеялом, плечи его постепенно опускаются, а глаза снова приобретают цвет; сегодня с ними под кроватью ночуют демоны, донхёку так не хочется, он устал бояться. он резко вскакивает, теряя равновесие и чуть не падая с кровати, но быстро спохватывается. марк пугается такой резкой перемены настроения и встает за донхёком, хватая его за плечо. — пошли на крышу, — взгляд у донхёка решительный, по голосу слышно, что он не шутит, но все, на что хватает сейчас марка — это криво улыбнуться. — шутишь? там все мокрое и скользкое. донхёк супится и спрыгивает с кровати, рукой зовя марка за собой. какие шутки, говорит он, поднимаясь по стоящей в комнате лестнице, и укулеле за собой захвати. на крыше и правда жутко скользко, донхёк пару раз чуть не падает вниз, но вовремя хватается за марка — тот рефлекторно подается назад, чтобы не упасть, и ворчит себе под нос, ну я же говорил, скользко тут! носки намокают, липнут к пальцам — отвратительное ощущение, марк удивляется, как донхёку сейчас все ни по чем. донхёк скидывает с себя теплое одеяло и расстилает его, от чего белая ткань моментально пропитывается дождем, покрываясь темными пятнами, но какая разница, и так сойдет. донхёк аккуратно садится, чтобы снова не упасть, и тянет марка за собой. на улице приятно пахнет последождевой почвой и зеленью — сладкий запах проникает глубоко внутрь, впитывается в легкие и просачивается в кровь. луна медленно выходит из-за туч, рассеиваясь на земле мутновато белым; где-то по бокам представляются гвоздики, которыми прибито бездонное полотно всепоглощающей ночи, а наутро оно спадет, уступая место светлому. — сыграй что-нибудь, — просит донхёк чуть хриплым голосом.cavetown - this is home
марк сразу же слушается и проводит пальцем по струнам, проверяя звучание, — идеально. рука плавно движется то вверх, то вниз, извлекая нежную мелодию. через парочку аккордов к мелодии добавляется низкий голос, и донхёк совсем расслабляется. марк поет полушепотом, иногда фальшивит, не до конца успевает зажать струну, из-за чего она заметно дребезжит, закусывает губы и стыдливо улыбается — в этом все очарование. он такой обычный, с растрепанными волосами и со своими мелкими ошибками, теплый и такой свой, что донхёк не сдерживается и подается вперед, касаясь своими губами чужих. — обещай, что не уедешь, — практически умоляет марк. — обещаю. марк улыбается сквозь поцелуй, пальцами зарывается в донхёковские мягкие волосы, слегка оттягивая их назад. донхёк тяжело дышит, подставляет горячую шею под поцелуи и как мантру не переставая шепчет: не уеду.—
они сидят под одеялом, из источников света — старый тусклый фонарик, в нем батарейки слабенькие и периодически он мигает, пугая донхёка присутствием всевозможных призраков. марк тихо хихикает и щелкает донхёка по носу, а затем целует украдкой, потому что обстановка вокруг до жути смущающая. донхёк шепотом просит блесток, марк достает свою шкатулку, спрашивает, какие? донхёк тыкает пальцем в золотые, твои любимые. они оба кивают и улыбаются такой неловкой ситуации. марк мягкими постукиваниями подушечек пальцев наносит донхёку блестки на щеки, нос, под бровь и на веки, спускается ниже, к ключицам, и не смеет прикоснуться — страшно до жути. смотрит долго, прожигает дыру в глубокой впадинке между ключиц и переворачивает маленький пластиковый контейнер вверх дном — все блестки падают на простынь, марк ныряет тыльными сторонами ладоней в блестящее озеро. — вот что бывает, когда я прикасаюсь к тебе, — марк подносит свои золотые ладошки к лицу донхёка, и все его тело начинает медленно гореть. донхёк не теряется и хватает марка за запястье, прикладывая его руку к своей груди, а там сердце неистово стучит. — вот что бывает, когда я прикасаюсь к тебе.