The Reason

Душноватая, пропахшая деревом и растворителем подсобка казалась ещё теснее из-за нагромождения старых мольбертов, небрежно сваленных по периметру, но выбирать было особенно не из чего — она первой попалась на пути из мастерской до зала, когда Найджел выразил нетерпение. Он оказался здесь в обход охраны, а у Эйдена начиналась выставка — найти менее подходящее время представлялось почти невозможным, однако с перешедшим на убеждения Найджелом возражения доходили поздно. И нет, он совсем не прибегал к насилию — разве что над Эйденовой фантазией, умевшей зайти непозволительно далеко в неуместных случаях. Найджел мог спокойно начать говорить о том, что хотел бы сделать — в парке, метро, театре или галерее с толпой посетителей, — и Эйден сдавался ещё до подкрепления слов действиями. Чувство Эйдена началось с любования — породистой красотой, непоколебимой уверенностью, темпераментом с налётом небрежности, — а затем ожило на бумаге за несколько дней их встреч. Чувство Найджела началось тогда же — обаяние Эйдена покоряло по радиусу, и после нескольких дней гляделок он с насмешливой обречённостью понял, насколько влип. У них обоих не имелось предрассудков насчёт любви, и поэтому где, когда и в каком именно виде никогда не имело значения, если желание оказывалось неудобнее предположительного исхода. В свете единственной лампочки Эйден полулежал на столе, марая пиджак и голые бёдра. Найджел любил его в атмосфере искусства — среди завешенных картин и мольбертов, в тесноте разукрашенных стен, в рассыпавшихся повсюду пятнах засохшей краски, а где-то за стенами, в полном богемы зале, надрывалась одинокая скрипка. Эйден сдавленно ронял в воздух стоны, то и дело соскальзывая с края, а Найджел его придерживал, покусывая за открытую шею. Его шершавые, горячие руки по очереди гуляли по телу, забираясь под задранную рубашку, а пряжка ремня со спущенных брюк лишь добавляла дразнящего бряцания. Прогибаясь в спине, Эйден едва удерживал равновесие, закидывал на Найджела ноги и тихо скулил, растворяясь в его присутствии; Найджел пах сигаретами, одеколоном, собой — Эйден дышал им так долго, пока новая порция ласк не вынуждала его отстраняться. Найджел наваливался на него и вминался, распалённый внезапной податливостью — его выдержка трещала по швам и обнаруживала под собой желание. Эйден был энергичный, с до странного изощрённой фантазией, лишённый тормозов и стеснения, и уступал Найджелу только в близости, а Найджел... Найджел любил в нём всё, от беспорядочно рассыпанных кудрей до мягкой задницы. Он брал его почти молча, не думая хоть как-нибудь ускоряться, и только изредка выдыхал сквозь зубы, когда толкался почти до предела. В конце концов Эйден откинулся на лопатки, уже давно безразличный к последствиям, и... Скрипка оборвалась, сменившись аплодисментами — художник, не сдержавшись, издал сквозь улыбку стон. Найджел ответил коротким рычанием, припал к его шее снова и оттянул затылок назад, за волосы — вторая рука его скользнула туда, куда нужно, а член вошёл под верным углом, заставив Эйдена секундами позже испытать свой долгожданный экстаз. Сам Найджел спустил почти следом, добавив столу лишних пятен. Они отдышались, и Эйден, устало прикрыв глаза, расслабленно раскинулся на столешнице. Найджел от него отстранился, отступил на шаг и со скрытым довольством оценил это зрелище — растрёпанный вид, разведённые ноги и растянутое место пониже опавшего члена. — У меня есть две минуты, чтобы натянуть штаны и спуститься вниз, — прокомментировал Эйден, не двигаясь с места. — Мой куратор меня убьёт. — Так пошевеливайся, — был ему насмешливый ответ. — Или шилу твоему там и ткнуть уже больше некуда? Художник фыркнул и сел, поморщившись, начав искать под собой трусы. Найджел застегнул ремень и помог ему одеться тоже, чмокнув в макушку и хорошенько помяв за задницу. *** Идея участвовать в выставках принадлежала Найджелу, как и ещё одна, не менее грандиозная — поступить в художественный колледж, и в этом не было ничего плохого, если бы не привязка к месту с необходимостью светить лицо. И ладно бы только колледж — Эйден мог обучаться дома, присылая работы по почте, вот только знакомство с богемной публикой оказывалось совсем ни к месту. Эйден сильно сомневался в том, что отец ищет его в Румынии, однако всё равно не хотел лишний раз оказываться слишком заметным. Он привык жить в тени псевдонима, рисуя малобюджетные комиксы, и все картины по современным трендам заставляли его скучать. Он рисовал их лишь потому, что упёрся рогом, решив за колледж платить самому, а выставки приносили выручку. И пока он мог оплачивать курсы, не прибегая к помощи Найджела, то не находил себе повода послать это всё подальше. Бухарест стал ему крайне важен — в Бухаресте нашёлся Найджел, — но Эйдена отчего-то не радовала перспектива остаться здесь насовсем. Особенно в качестве художника, известного местной публике. Эйден плюхнулся на сидение их джипа и забросил сумку назад. Найджел сидел за рулём, задумчиво пожёвывая сигарету, и бесцельно наблюдал за прохожими. В такие моменты на него было трудно не засмотреться, но Эйден себя и не ограничивал — прижался щекой к подголовнику и мечтательно выдохнул, слегка поплывший от бесплатного шампанского. Ему вообще хватало немного, особенно игристых вин, и сегодняшний день определённо не стал исключением. — Как всё прошло? Эйден усмехнулся и вытянул ноги, насколько хватало места. — Да ты же и сам всё видел. Этот уровень совсем не мой, я рисую фэнтези-комиксы. — Графические новеллы. Эйден закатил глаза и потянулся к его сигарете, но вместо неё получил поцелуй — короткий, суховатый, и всё-таки. Большего ему не досталось, и, разочарованный, он нехотя сел ровнее. Эйдену хотелось курить — Найджел вообще был весь... заразительный. — Нет, всё равно не моё. Там другие работы, там... искусство. Понимаешь? Это как виолончель из оперы и уличная гитара. Я вроде неплохо на ней играю, но дай в руки смычок — хорошо, если возьму его правильно. Найджел усмехнулся и завёл машину — ничего не ответив, он повёз их домой по оживлённому вечернему городу. *** Эйден в точности помнил, что засыпал в тесных объятиях Найджела, уткнувшись носом ему в плечо и для верности обвившись в ответ. Отцепляться он категорически отказывался, а сонный Найджел был согласен на всё, лишь бы ему не зудели над ухом. Ближе к утру он всё-таки выбрался, заменив себя одеялом, и пока Эйден в него заворачивался, успел благополучно собраться. Поцеловав на прощание соблазнительно торчащее колено, он ушёл по делам в свой клуб — художник очнулся один, распластанный поперёк кровати. Никто не дышал ему прямо в макушку, не придавливал собой и не грел на пояснице руки, зато нещадно обрывал телефон, обнаружившийся под подушкой. — Волчье логово внемлет, — пробормотал Эйден в трубку, ещё не до конца проснувшись. — Пожалуйста, скажи, что это действительно очень срочно. Они договаривались забрать после завтрака любимый Эйденов шоколад, рассчитывая прогуляться по городу, но до завтрака оставалось долго, как и до открытия магазина со сладостями. — Привет, прекрасный. Эйден неосознанно расплылся в улыбке и с неохотой для себя признал, что Найджел уже прощён. — Я мог бы спать ещё целый час, но... — А мог бы провести его со мной. Такая перспектива улыбалась больше, и Эйден, переведя звонок на громкую связь, с протяжным стоном потянулся в стороны, разминая затёкшие мышцы. — Да-да, примерно вот так, — в голосе Найджела прозвучала усмешка. — Но вообще у меня предложение. — Надеюсь, нескромное? Они оба тихо посмеялись, и Эйден, подобравшись, сел. — Так что там на повестке дня? Эйден слышал, как чиркнула зажигалка, и позволил себе представить, как Найджел курит: как неправильной формы губы обхватывают сигаретный фильтр, как лёгкие глубоко впускают в себя сизый дым, как прикрываются медовые глаза и едкий запах, вышедший на обратном выдохе, впитывается в его волосы и одежду. Эйден положил себе меж ног одеяло и задумался о холодном душе. — Один мой кореш выбил тебе проходку в частные залы музея, а мистер Маринеску любезно согласился предоставить тебе всё требуемое для курсовой работы. — «Кореш»? Прости, я... — Коллега. Вы не знакомы, но в этом нет никакой необходимости. Художник обескураженно выдохнул и провёл по лицу ладонью, сгоняя остатки сна. Он поверить не мог, что Найджел опять успел подсуетиться — упомянутый музейный куратор отшил его всего день назад. — Но мистер Маринеску и видеть меня не хотел, он же терпеть не может самоучек, а... — Приезжай прямо сейчас ко мне, и мы вместе дойдём до музея. Эйден бросил взгляд на часы и свесил ноги с кровати, ища ими разбросанные тапки. — Меня напрягает твоя привычка решать за меня проблемы, — слегка рассеянно отозвался он, не зная, радоваться ему или злиться. — Я всегда держу ухо востро, если дело касается тебя. — Об этом-то я и говорю, — нахмурившись, продолжил Эйден. — Совсем не обязательно взваливать на себя так много — я ведь и сам могу справляться со всеми своими трудностями. Он влез, наконец, в тапки, взял телефон с собой и отправился ставить чайник. — Сочту это за скрытую благодарность. Набери меня, как подъедешь к клубу, и не забудь про свой шоколад. Поняв, что тема опять оказалась упущенной, художник тяжело вздохнул — если в Найджеле и имелись недостатки, то первенство занимало его непомерное собственничество. Он воспринимал контроль как нечто, само по себе естественное, и сколько бы Эйден не обещал себе держаться или привыкнуть, всё равно ощущал себя скверно. Это было отголоском из детства, отголоском отца, принимавшего за него решения, отголоском вынужденной зависимости. От неё Эйден благополучно сбежал, выбрав названное путешествием бродяжничество, и пусть зависимость от Найджела совсем не была такой же, ассоциации отравляли... всё. Найджел не жёг на заднем дворе случайно обнаруженные рисунки, не бегал за ним с ружьём за плохие отметки и не выбивал дверь в комнату в приступе абстинентного бешенства, но иногда Эйден чувствовал схожее, ненавидя себя за сравнение, — руку, удерживающую за горло. Только Найджела он, конечно, любил, и поэтому шёл на уступки. Люди расходились, верно, и Эйден давно уже к этому привык, оставляя в каждой стране достаточно несостоявшихся отношений, но с Найджелом бы такого не вышло. К Найджелу он прикипел — и до сих пор не мог понять, как именно. — Угу, — ответил он наконец, потянувшись за кофейной банкой. — Ожидай меня в течение часа. — Принял. Эйден сгримасничал потухшему экрану и неохотно пошёл собираться. *** В открывшейся лавке со сладостями румынка-продавец уже вовсю расфасовывала конфеты. Эйден брал здесь печенье и шоколад, завёрнутый в цветные обёртки, а иногда — облитые глазурью пончики. Они вдвоём с Найджелом, пока тот однажды не начал, перебрав, швыряться в занавески свечками... любили здесь посидеть за кофе, но теперь Эйден ходил один во избежание похожих случаев. Забрав свой заказ и расплатившись из собственных денег, он, скрасив жизнь бесплатным карамельным яблоком, отправился до клуба к Найджелу. Типичное заведение с разносортным стриптизом принадлежало Дарко, сослуживцу Найджела, — Эйден не знал их полной истории, но служили они где-то в Боснии. Он и о Боснии-то знал лишь на слух, равно как и этого самого Дарко, но Найджел по каким-то причинам не спешил их друг с другом знакомить. Он работал здесь по сложному графику — заведовал частью охраны, и интересного здесь было мало, по крайней мере для Эйдена. Они изредка снимали вип-комнаты, где Найджел накачивался коктейлями, и всё это заканчивалось одинаково — развратом в полубессознательном веселье. Клуб был неотделим от Найджела, но Эйден, с волками в голове вместо идеи хорошо оторваться, с очень малой вероятностью заглянул бы сюда до их встречи. Просто с Найджелом пространство сужалось, теряя своё значение — прокуренная комнатка с диванами, толпами внизу и ярким, переменчивым светом куда-то словно бы исчезала — оставался Найджел, и с ним можно было не думать о месте и времени. Клуб стоял в пяти остановках к центру, но вместо метро Эйден пошёл пешком, купившись на хорошую погоду. Он вновь ловил себя на мыслях, что Бухарест ему всё-таки нравится, и что его желание переехать совсем не связано с городом. Просто привязанность после бега по миру ощущалась как нечто неправильное, что могло быть, конечно, обычным эффектом привычки. Добравшись до клуба и устроившись на его ступеньках, Эйден набрал, как обещал, Найджела. Тот не взял — был, наверное, занят, — и художник из скуки достал шоколад. Скрашивая ожидание перекусом, он думал было почеркаться в альбоме, но дверь за его спиной приоткрылась, выпустив человека в сьюте. Не Найджела, нет, но и его Эйден знал неплохо, уже запомнив некоторых сотрудников из попадавшихся наиболее часто. Одарив его солнечной улыбкой, он дружелюбно махнул рукой. — Привет, Боб. Ты что, до сих пор здесь с ночи? Названный Бобом был одним из охранников Найджела — из тех, кто компенсировал отсутствие сообразительности удачно широкими плечами, но Боб всё равно был Эйдену симпатичен за редкое, пусть и немного бестолковое добродушие. — Угу, — он всегда говорил чуть в нос из-за полученной в детстве травмы. — Сегодня у нас как-то... это. — Шумно? — подсказал ему Эйден, открыв шоколадные фрукты. — То-то Найджел сорвался с утра пораньше. — Угу, — повторил Боб, не меняя единственной интонации, и спустился к нему на ступеньку. Эйден бездумно протянул коробку, и Боб, подумав, взял из неё что-то маленькое. — Спасибо. — Да не за что, — отмахнулся он, поёрзав на жёсткой ступеньке. — Не знаешь, скоро он там? — У них с Дарко новая партия, — Боб с недоверием откусил от чего-то, оказавшегося шоколадной вишней. — Надо всё хорошо проверить, а парни уже уехали. Хочешь, пущу. Эйден окинул его удивлённым взглядом и неопределённо пожал плечами, не зная, чем именно мог бы помочь с какой-то там неизвестной партией. — А что, правда можно? Боб положил в рот остаток вишни и довольно промычал, заимев одно лишнее сходство с животным вроде быка. — Ну, да, ты же свой. Кажется. — И это после трёх месяцев отношений с твоим боссом — «кажется», — широко улыбнулся Эйден. — Ну, давай. Покажешь, куда идти? Боб с интересом посмотрел на коробку, и художник угостил его снова. — Нет, не могу, — он снова выбрал именно вишню, зажав её между крупными пальцами — это выглядело примерно так же, если бы Эйден держал горошину. — Мне надо стоять у входа. Там... это. Прямо, прямо, по лестнице и два раза налево, увидишь. — Прямо, налево по лестнице... А, ладно. Найдусь! Ты будешь ещё? Боб, издав очередное мычание, взял апельсиновую дольку. — Внутри никого, только Найджел и Дарко. С партией. — Поверить не могу, что за ночь у вас выпили весь бар, — рассмеялся Эйден, подумав на алкогольную поставку. — Спасибо, Боб. Охранник кивнул и впустил его внутрь, оставшись стоять снаружи. *** Пустой клуб был похож на какой-нибудь затонувший корабль — перевёрнутые кверху стулья напоминали скелет каркаса, а слабый тёмно-синий свет — неподвижную толщу воды. Здесь стены и пол настолько глушили звуки, что Эйден не слышал шагов, но в этом было что-то от приключения. Поднявшись по упомянутой лестнице, он повернул два раза налево, прошёл по коридорам на ощупь и, заметив ту дверь... замер, не дойдя до порога. Открытая нараспашку, она давала обзор на залитую светом комнату, и то, что художник в ней смог увидеть, заставило его забыть о всех своих глупых фантазиях. Он видел Найджела, взвешивающего пакеты с наркотиками, и ещё одного мужчину, неторопливо собиравшего пистолет. Наверное, Дарко — если верить Бобу, больше здесь никого и не было. — Три килограмма, — озвучил Найджел, аккуратно уложив свёрнутый пополам пакет в раскрытый чемодан перед собой. Сигарета в уголке его рта дотлевала — поморщившись, он резковато вынул её и затушил о бортик пепельницы. — Дело пахнет приличными, твою мать, деньгами. — Я бы сказал, неприличными, — усмехнулся его напарник, на что Найджел согласно оскалился в кривой, неприятной улыбке. Эйден чувствовал, как что-то в нём обрывается, а в горле застревает комок. — Только отправь не позднее вечера. — Всё будет. Отступив немного назад, художник провёл по лицу ладонью и тяжело, но беззвучно выдохнул. Он должен был понять, что делать — как правильно отреагировать на факт, что Найджел оказался драгдилером. На них могла выйти полиция или какие-нибудь другие мобстеры, и Эйден бы в жизни не смог доказать, что не имел об этом понятия. — А что насчёт плёнки? Художник не мог на него смотреть — слишком сильно хотел ударить. Он не чувствовал никакой обиды, никакого уязвления или боли, он злился — и в первую очередь на себя, на свою смехотворную наивность. Он думал, что знает Найджела, но теперь это отдавало жестокой, по-настоящему издевательской иронией. Нет, он не мог знать Найджела совершенно. Он знал другого человека — лжеца, водящего его за нос практически четверть года. — Глухо, — отозвался Дарко. — Но я над этим работаю. Чёртов Боб, думал Эйден, и чёртово собственное любопытство — лучше бы он и дальше ел шоколад на ступеньках, беззаботно разглядывая улицу. — Прессани пару приятелей с окраин. Это уже, мать твою, переходит в разряд проблемы. Художник бросил на Найджела полный вызова взгляд, который тот всё равно не увидел. — Не кипятись, — лениво отмахнулся Дарко, затягиваясь толстой сигарой. — Она не попадёт не в те руки. Эйден практически вышел из тени, готовый выплюнуть им в лицо всё то, что его сейчас мучило, но в последний момент передумал. — Хотелось бы на это надеяться. В конце концов, у Дарко был в руках пистолет, и Эйден не хотел стать ему мишенью. Отшагнув назад к лестнице, он бесшумно ушёл, обронив ленту с шоколадной коробки. Это он упустил из виду — ошеломлённый правдой, он перестал замечать всё на свете. И недоумение Боба, и странновато косящихся прохожих, и красные сигналы светофоров. Эйден бежал — не зная, куда, но подальше от этого места. Он чувствовал себя... преданным. *** По Макка-Вилакроссе к вечеру всегда ходило много людей, высматривающих места в закусочных, а в небольших промежутках между уютными заведениями гнездились музыканты и нищие. Было душно, в воздухе витали ароматы разнообразных кухонь, художники предлагали портреты всего лишь за сорок леев — Эйден смотрел на них с постыдным сочувствием, не раз побывав в их шкуре. Он обошёл центр нарочно незнакомой дорогой, но всё равно необъяснимым образом оказался именно здесь. Эта улица пульсировала до ночи, энергичная, контрастная, пёстрая, и здесь всегда можно было почувствовать себя её частью. Состоявшая из сотен моментов, она жила и делилась жизнью, и Эйден часто сюда заглядывал, чтобы впитать в себя весь этот ритм. Найдя себе кафе подешевле, он купил незатейливый сэндвич, но после первого же укуса понял, что есть совершенно не хочет. Ноги ныли от долгой ходьбы, и Эйдену хотелось уснуть без единой мысли, однако он не желал возвращаться домой и видеть там разъярённого Найджела. Отключив телефон ещё утром, он не оставил никаких сообщений, и Найджел, наверное, ждал от него объяснений. Но Эйдену было всё равно. Он хотел, чтобы Найджел всё понял, однако не был готов разговаривать — догадывался, что элемент давления заставит его уступать, и... ситуация выходила патовая. На Макка-Вилакроссе было спокойно, несмотря на нескончаемый шум. На Макка-Вилакроссе не оставалось места переживаниям — она забирала к себе всё внимание потоками стремительных прохожих, за каждым из которых крылась своя история. На Макка-Вилакроссе выходили окна его первой съёмной квартиры, и... На Макка-Вилакроссе он впервые увидел Найджела. Раздосадованный этой мыслью, Эйден оплатил свой счёт, скормил сэндвич бродячей собаке и влился в толпу. *** Здравый смысл диктовал обратиться в полицию, но Эйден отлично знал, что рискует своей свободой. В его историю поверить трудно — начнутся беспутные разбирательства, и всё это запросто дойдёт до отца, только и ждущего подобной промашки. К этому же добавятся проблемы с возможностью путешествий — пометка о привлечении к закону останется в личном деле, и ряд стран для него закроет свои границы. О том, что он не хотел тюрьмы для Найджела, Эйден старался даже не думать, дабы не дать сочувствию и шанса на его оправдание. А об игнорировании столь важного обстоятельства не могло быть речи. Просидев до утра на одной из открытых крыш в компании голубей и вермута, Эйден, по-прежнему не готовый предстать перед Найджелом с обвинениями, отправился снять койку в хостеле. Он мог бы пожить у кого-нибудь из своих знакомых, но найти его оказалось бы просто — зная Найджела, он пошёл бы к ним в первую очередь, убедительно попросив дать знать в случае новых вестей. Попадаться Эйдену не хотелось, и поэтому оставались хостелы. Такие, куда Найджел и не подумал бы заглянуть, а ещё — конечно, бюджетные. Эйден не знал, почему бежит и так глупо оттягивает неизбежное, однако бежать — это практически всё, чему он научился в жизни. Бежать и выживать в чужих странах на минимальные суммы денег, имея в арсенале лишь паспорт и набор улыбок. Эйден плохо справлялся с решениями, в особенности серьёзных проблем, однако в побеге от них достиг очевидных успехов — всё просто, когда новое место обещает дать новую жизнь. Намного легче перелистнуть страницу и начать делать новый набросок, чем править каждую линию, раз — и рисунок опять готов. Время для новой страницы, и... Это было трусливо. Малодушно, мелочно, глупо. Эйден, лёжа на кровати в полной соседей комнате, задумчиво отковыривал краску с исписанной маркером стены. Кажется, на Найджеле у него закончились новые листы. И бегать он уже устал. *** На пороге их с Найджелом квартиры Эйден появился лишь следующим вечером. Всё время от своего ухода он провёл в беспутных прогулках, как будто бы город мог дать ответ на мучающие его вопросы, и пусть ответа он так и не получил, Бухарест... каждым своим закоулком убеждал художника в мысли, что он никуда не уедет. Он мог бы — в любую минуту, воспользовавшись своей кредиткой, в любую страну как можно дальше отсюда, привычно перечеркнув всё прошлое. Так было бы, наверное, правильно, обезопасить себя и не подставить напоследок Найджела, отблагодарив его тем самым за по-настоящему прекрасные отношения, но Эйден всё-таки не решился. Уже несколько раз садясь на метро до вокзала, он всегда проезжал его мимо. Поворачивая ключ в замке, Эйден знал, что Найджел — дома, и готовился сразу к худшему. Двух дней ему вполне хватило, чтобы привести свои мысли в порядок, и он уже примерно прикинул, что скажет и чего потребует. Но первый же пункт условного плана оказался, увы, проваленным — Найджел почему-то не вышел его встречать. Не снимая обуви, Эйден, медленно ступая, перешёл прихожую и сунул голову в комнату. Найджел полулежал на кровати, накрытый простынёй до груди, и молча курил, держа под боком бутылку. Он выглядел непривычно измотанным — взгляд помутневших глаз скользнул в сторону Эйдена, и, достигнув его, замер без выражения. Художник нахмурился — что-то здесь было не так, — но растеряться себе не позволил. — Думаю, нам надо поговорить, — начал он резковато, появляясь в проёме полностью. — И ты знаешь, о чём конкретно. Найджел молчал и продолжал смотреть, заставив Эйдена отвернуться. Помявшись, тот цыкнул и провёл по лицу ладонью, облокачиваясь плечом о косяк — отсутствие встречной агрессии пустило по выдержке трещины, заставив его осознать близость срыва. — Я не знаю, насколько самоуверенным надо быть, чтобы думать, что я не узнаю. Ты — эгоист, — процедил он болезненно. — Ты бы не допустил и первой нашей встречи, если бы не хотел посвящать меня во всё то, чем по-настоящему занимаешься в клубе. Найджел моргнул и затянулся снова, но так и не проронил и слова. Лучше бы он срывался, лучше бы ругался и швырялся мебелью — так бы у Эйдена было значительно больше поводов высказать всё накопившееся. — Это... это крах, Найджел, — продолжил спустя паузу художник, так и не дождавшись ответа. — И я не знаю, что делать. Нормальный человек бы сдал тебя в чёртов участок. Найджел откинулся на подушку, но так и не свёл с него взгляда, продолжая внимательно слушать. Он оставался по-прежнему нечитаемым — Эйден приметил круги под его глазами, и не оставил без внимания растрёпанные, помятые волосы. Найджел походил на зверя, залёгшего у себя в берлоге. Который, впрочем, насколько бы уязвлённым не казался, по-прежнему мог укусить очень больно. — Я должен был догадаться. Все эти твои непонятные связи и револьвер в ящике стола, якобы развлечения ради. Господи, Найджел, каким же я был идиотом. — Я искал тебя, — был тихий, тусклый ответ, выпустивший в воздух струйки дыма. — Плохо искал, — огрызнулся художник, сбросив свою сумку с плеча. — Скорее, это ты умеешь теряться из виду. Постояв немного, Эйден с тяжёлым вздохом опустился на пол и прижался затылком к стене. — Я думал сбежать, — просто признался он. — Оставить тебя насовсем. — Я знаю. Тон у Найджела не менялся, и художник ощутил отчаяние. Его разрывали эмоции, а Найджел — Найджел, при всей своей вспыльчивости! — оставался как будто бы глух. Это злило и вызывало обиду, а ещё — подозрения в том, что Найджелу он безразличен. Такой бы расклад поменял всё на свете, и Эйден, пришедший сюда отнюдь не за концом отношений, почувствовал себя очень жалким. — И всё-таки, почему вернулся? — А лучше бы сбежал, правда? Избавил бы тебя от проблем. Минус один свидетель и спокойный сон по ночам. И нет необходимости объясняться. Рассказывать, почему ты лгал. Эйден не хотел придать голосу столько желчи, но это вышло против его воли. — Ты не ответил, — спокойно отозвался Найджел. — Действительно, — сжал кулаки художник. — Это же будет новостью, скажи я, что люблю тебя вопреки случившемуся. Даже таким вот ублюдком — люблю, потому что чёрт его знает, за что. И да, мне нужно было два дня, чтобы в этом всё же увериться. Я больше не смогу всё начать сначала, потому что постоянно сравниваю, а с тобой, Найджел, сравнения не выдержит никто. Выдохнув, он уткнулся лбом в согнутые колени. — Каждый раз, когда ты начинаешь один и тот же рисунок заново, ты помнишь, что рисовал до этого, — продолжил он в половину тише, уже, скорее, сам для себя. — А ты стал лучшей моей работой, и я сейчас совсем не о комиксах. Эйден услышал, как Найджел сел — постель зашуршала, и стеклянное дно бутылки звякнуло о старый паркет. — Я не знаю, что делать, — повторился художник. — Ты ведь мне совсем не подходишь, и в то же время — напротив. Бывает ли вообще такое? Когда всё, что объединяет — это взгляды на грёбаную любовь, и этого, к тому же, достаточно? Он приподнялся, дабы увидеть Найджела, но взгляд его зацепился за алые пятна на простыни, проступившие у него из-под бока. Округлив глаза, Эйден резко поднялся на ноги, сокращая расстояние между ними, и замер только у самой кровати. Теперь ему было ясно, почему Найджел выглядел плохо — под бинтами на его боку кровоточила свежая рана. — Что... — Я думал, ты исчез против воли. Нашёл в клубе ленточку с шоколада. Художник отогнул уголок простыни и вытащил из-под подушки упаковку болеутоляющего кодеина. — Сперва я повздорил с теми, кто мог бы тебя убрать. Но след оказался ложным. — Мог бы меня... Ты серьёзно? — Телефон ты предусмотрительно выключил. До Эйдена только сейчас дошла мысль, что Найджел мог посчитать его пропажу насильственной, и, в общем-то, вполне оправданно, учитывая род его деятельности. Он обнял себя руками, чувствуя за раздражением вину, и, покачав головой, отправился за аптечкой на кухню. В конце концов Эйден отбросил свои сценарии, позволив противоречивым эмоциям стремительно сойти на нет под неравнодушием к состоянию Найджела. *** Последний моток бинта закончился поцелуем в шею — Найджел использовал близость по-максимуму, придержав художника за плечо. Эйден хотел было демонстративно отстраниться, но счёл этот жест за не самое ловкое извинение — и, заодно, объявление шаткого перемирия. И всё-таки почему-то сдался, приобняв Найджела в ответ. — Ты в усмерть обдолбан, знаешь? А превышение дозы кодеина приводит к остановке дыхания. В ответ ожидаемо промолчали, и Эйден, скрипнув зубами, опустился к Найджелу на кровать. Тот, уже лёжа, дотронулся до его щеки, улыбнулся едва заметно и заправил за ухо кудряшку. — И вот куда я тебя оставлю? Два дня, а ты уже при смерти. — Так ты больше не оставляй. Это прозвучало настолько просто, что Эйден невольно опешил. Он столько времени искал к этому веские причины, готовясь к оглашению условий, а их не оказалось вовсе. Приткнувшись к его здоровому боку, Эйден прикрыл глаза, по-прежнему не зная, что делать. — Всё это не закончится хорошо. Я буду молчать и покрывать тебя дальше, но это — пороховая бочка. Надеюсь, ты понимаешь риск. И будешь готов к последствиям. Найджел искал слова достаточно долго — художник даже подумал, что тот было провалился в сон. Но, наконец, отозвался, прижав к себе Эйдена ближе. — Мистер Маринеску ждёт тебя до сих пор. Зайди к нему завтра утром. Поняв, что вряд ли добьётся от Найджела ответа по существу, Эйден шумно вздохнул, подавив в себе желание спорить. — Ты ведь всё равно меня не отпустишь, — произнёс он почти неслышно. — И это у нас взаимно. Ветер качнул приоткрытую створку окна, разбавив душный табак цветочными ароматами с улицы. — «Пока смерть не разлучит нас», или как там оно говорится, — невесело усмехнулся художник. — Да. А иначе бы ты не вернулся. *** Красная ленточка с шоколадной коробки соскользнула с подоконника вниз, на людную бухарестскую улицу. Проводив её долгим взглядом, Эйден прикрыл глаза.