Come take a walk on the wild side Let me kiss you hard in the pouring rain You like your girls insane So choose your last words This is the last time Cause you and I We were born to die…
© Lana Del Rey — Born to Die
Хеймитч всегда выглядел привлекательно, и это беспокоит меня больше, чем следовало бы. Я всё ещё вижу это в его проницательных серых глазах; остроумных, двусмысленных шуточках, в том чувстве юмора, который оказался бы для него смертельным, не будь он на несколько шагов впереди Капитолия: победители Голодных игр всегда были неприкосновенными личностями. Однажды он сказал что-то насчёт моей фигуры в том же ужасном репертуаре, как он шутит, наподобие того, что у меня всё натуральное, — и это заставило покраснеть меня больше, чем когда-либо — под оценивающими взглядами Пита. Я скоро умру на арене, но, когда мой разум затуманен капитолийским вином, и я в слезах выбегаю из-за стола, так и не дождавшись конца ужина; в этот момент я чувствую, как чьи-то руки дотрагиваются до меня, и понимаю, что они — далеко не Пита. — Ш-ш, — шепчет Хеймитч, скользя своими сильными руками вдоль моей спины. Сквозь атласную ткань платья я ощущаю их тепло. — Всё в порядке, солнышко. Ты в порядке. — Не лги мне! — глотая слёзы, произношу я и утыкаюсь лицом в его рубашку. От Хеймитча пахнет потом, дешёвым гелем после бритья и ещё чем-то резким, но таким родным. Я вдруг вспоминаю себя, свернувшуюся на коленях своего отца, и снова всхлипываю, хотя от Хеймитча не пахнет ничем похожим на угольный дым. — Я не вру. — Его руки напрягаются, и Хеймитч прижимает меня к своему твёрдому телу, отчего я ещё больше задыхаюсь, но затем моё дыхание выравнивается. — Ты в дерьме, мы все там, но сейчас у меня есть ты… Я делаю ещё один глубокий вдох и выдыхаю. Хеймитч ласково шепчет напротив моих волос, насколько я хороша, и я уже под тяжестью вина трепещу от им сказанного. — Хеймитч. — Горло охрипло от слёз. — Хеймитч, я умру, и ты обещал… — Я помню. — Хеймитч гладит меня по голове, и я снова вздрагиваю. — Тебе стоит пойти со своим мальчиком. Конечно, он знает. Мы слишком похожи, чтобы скрывать подобные вещи друг от друга. — Пит не мой мальчик. — Я не могу сказать, причиняют ли ему мои слова боль или всё же приносят облегчение. — И я не хочу врать, не сегодня. — Хорошо, тогда стой. — Это звучит так глупо, что я должна смеяться. Мне кажется таким вульгарным — заниматься «этим», стоя в общественном месте, но не столь пошло и грубо, как всё остальное. Хеймитч наклоняется и целует меня. Его губы потрескались, а щетина грубо касается моего лица, но его рот, как будто сам знает, что делать. Я издаю вибрирующий стон, когда его язык сплетается с моим в страстном танце; на удивление его прикосновения шипят на моей коже, как будто лопаются пузыри шампанского, и я чувствую, как Хейтмич улыбается мне в рот. — Иди сюда, — бормочет ментор. Он переворачивает нас и оттесняет обратно в ближайшую осветительную нишу. Я не скрыта от посторонних глаз, но тени, узкие углы и влияние, которое на меня оказывает тело Хеймитча, заставляют хотеть этого ещё больше. — Ш-ш, — снова шепчет Хеймитч. Он скользит рукой под мою юбку, и его пальцы грубо касаются гладкой, голой кожи моего бедра. — Ты должна вести себя тихо, солнышко. Пусть они подумают, что ты просто пьяный трибут, которого успокаивает его ментор. — Его лицо краснее обычного, и я хотела бы знать: заводит ли его возможность — быть пойманными в коридоре так же, как и меня, как бы неправильно это сейчас не звучало бы. Я не могу себе представить, чтобы мой ментор занимался сексом с кем-то моего возраста, будучи нежным и медленным, лишая девственности. Я лишь киваю ему в знак согласия. Хеймитч отодвигает смешное кружево моего белья и прижимается к моему самому сокровенному месту. Мне приходится укусить свою руку, чтобы не закричать; Хеймитч усмехается. Он медленно трёт ладонью мою промежность, и я чувствую, насколько я скользкая и мокрая там. — Полегче, детка. — Он обхватывает меня свободной рукой и прижимает к груди. — Вот оно: теперь я имею тебя. Я пульсирую под его пальцами. Совсем другое дело, когда там касается кто-то другой, а не ты, к тому же у Хеймитча руки такие большие и грубые. Я держу его за рубашку, когда он вставляет первый палец внутрь меня, покусывая и растягивая губу. Я хочу быть тихой потому, что Хейтмич просит меня этому, но сдерживаться очень трудно, особенно когда он продолжает затрагивать у меня чувствительные точки. Он добавляет ещё один палец, и я издаю протяжный стон, похожий на всхлип, прижимая голову к его груди. — Все в порядке, — говорит он громче, чем нужно. Хеймитч снова двигает пальцами там, и я хнычу. Я не скажу, что боль сильная. Просто я ещё не ощущала ничего подобного. — Вот так, поплачь, солнышко, — прибавляет он. Мне не нужно смотреть на Хейтмича, чтобы понять, что он говорит мне. Он нащупывает большим пальцем мой клитор, а я вся дрожу. Хейтмич осторожно двигает пальцами, пока я не сжимаюсь вокруг них. Тем не менее, я чувствую пустоту, когда он вытаскивает пальцы. — Ты не… — Я хватаюсь за выпуклость в штанах; мои руки смелее, чем мои слова. Хеймитч перехватает меня за запястья и прижимает их к бокам. — Я этого пока не делал. — Он снова притягивает меня к себе, кладя подбородок на макушку. Он не двигается, но, когда я вжимаюсь пальцами в него, он меня не останавливает. — О, солнышко, ты хорошая девочка. — Теперь его руки медленно массируют мне спину и шею. Я нахожу более подходящий угол, и Хеймитч резко вдыхает и хватает меня за платье. Я хочу видеть его, но он держит меня лицом вниз. Одним ловким движением он расстёгивает ширинку и входит в меня резко, медленно двигаясь, растягивая меня, причиняя мне боль и наслаждение одновременно, в то же время Хеймитч крепко держит меня за руки. Он не отпускает меня до тех пор, пока не кончает мне на бедро, затем прижимает меня крепче и тяжело дышит в тишине. Моё дыхание такое же неровное. — Эйв…-Китнисс. О, детка. — Я не могу на него сердиться; не тогда, когда я ищу на его лице выражение мальчика, который победил Капитолий в своей игре. Я отстраняюсь, ровно настолько, чтобы сгладить свою юбку. — Я не ребёнок, Хеймитч. — Он нежно проводит рукой по моим волосам. — Я знаю это, солнышко. — В его глазах я вижу усталость и мягкость; и я опять думаю о своём отце; о том, как он аккуратно заплетал мои волосы, когда моя мать была занята Прим. Я думаю о разбитой челюсти Гейла, о силе рук Пита и искры в глазах Хеймитча перед тем, как Капитолий погасил её. Мне не нужно спрашивать, что случилось с той девушкой, именем которой он чуть бы меня не назвал. Я всё равно скоро умру, поэтому позволяю Хеймитчу обнимать меня до тех пор, пока, ища нас обоих, не появится Эффи…