У меня есть пятнадцать причин, чтобы выйти в окно, но…
Пятнадцать. Именно столько насчитал Дазай, стоя у открытого настежь окна, пока ветер играл с его каштановыми волосами и бинтами на руках и шее. Пятнадцать причин для того, чтобы прямо сейчас ринуться в объятия огненного заката, расплывшегося по небу, словно кто-то пролил апельсиновый сок, но картину разбавляли красные пятна, крови, как нравилось думать мафиози, упавшие с растерзанных вен. Пятнадцать причин, и только одна заставляет (или правильнее будет сказать — просит?) выйти через дверь, но она того стоит. Не разбрасывайся своей жизнью, Дазай, если от нее зависит чужая.Но, пожалуй, я все-таки выберу дверь.
Мир, где с самого рождения ты связан с родственной душой болью — действительно жестокая шутка Создателя, если таковой решил пошутить. В детстве Осаму часто глазел на ноющие коленки, думая о том, насколько же неуклюжей была его суженая, а в том, что родственная душа — прекрасная девушка, Дазай был почти уверен. Слабое «почти» проявилось лет в тринадцать, когда все тело начало буквально ломать, а костяшки, хоть сами увечья между людьми не передавались, будто покраснели. Родственная душа дралась, и не на жизнь, а на смерть, но преимущество явно было на стороне обидчиков. В голове мигом пролетело «девочек ведь нельзя бить», а затем и «а девочку ли?». Осаму согнулся, скрипя зубами, боль и не думала утихать, а он разрывался меж двух огней — с одной стороны, если это парень, то все логично, но ведь Дазай всегда мечтал о милой девушке, желательно с рыжими локонами, рыжий похож на пламя в котором он как-то думал погибнуть, но обрекать родственную душу на смерть без его согласия — не по эстетике самоубийц. Осаму все еще помнит — драка длилась ровно семнадцать минут и двадцать две секунды. Все это время он дул на пальцы, которые жутко жгло, кто-то явно плевать хотел на Дазая, на неравенство сил и, что самое ужасное — на самого себя. Вскоре, будто в отместку, Осаму решил учиться карабкаться по деревьям, но первый опыт оказался не только последним, но и плачевным, замыкая, словно на ключ, ногу в гипс. Паренек сидел под кипарисом, размышляя о том, что поступок был действительно глупым, не лучше его самого, но с тех пор он больше не сгибался от приносимой откуда-то издалека боли, что в какой-то степени радовало.Видишь, небо сегодня в огне. Это — зарево, пламя небес.
А потом его все тем же мальчишкой забирает мафия, и Дазай пропал, упал в пропасть, откуда одному никогда, никогда не выбраться. Примерил маску «Неполноценного человека» и больше не мог снять. Пропал, пропитываясь болью, но не той, что передастся его родственной душе, да и хорошо. Какого-то черта у Накахары Чуи были рыжие-рыжие локоны, прятавшиеся под этой ужасной шляпой. Именно такими Осаму представлял себе локоны девушки, связанной с ним болью, так что пока что он решил довольствоваться тем, что есть. - Ох, Чу~уя, тебе не идет эта шляпа, как же ты не запомнишь? — с наигранным недовольством протянул Дазай, в очередной раз спасая этот праздник рыжего от ненужного аксессуара, с каким-то отчуждением наблюдая, как маленький напарник пытается вернуть себе свою вещь, но даже подпрыгивая Накахара никак не дотянется до вытянутой руки напарника. Это его соулмейт, и Осаму Дазай не позволит кому-либо узнать это, даже самому Чуе.Снова песня припомнилась мне, что нам пел за окном кипарис.
Он узнал об этом, когда впервые услышал из уст Накахары пугающе прекрасную фразу, заставившую Дазая на какой-то момент наклонить голову вбок, а затем осесть на землю от боли. - О, дарители темной немилости, не тревожьте меня снова. А затем дикая, дикая боль для обеих половинок Черного Дуэта. После этого Осаму старался быть осторожнее, чего не скажешь о Чуе. Пока Дазай пекся о рыжем (или все же о своем маленьком секрете?), стараясь закончить драку как можно быстрее, Накахара даже не пытался заботиться о том, чтобы увернуться от удара, поглощенный битвой. Как-то шатену захотелось сказать что-то вроде: «Хей, не думаешь поберечь свою родственную душу, малыш Чуя?», но вовремя прикусил язык, в очередной раз сжимая зубы до скрежета.Отзвенят эти ясные дни и покроют нас всех пеленой
Дазай сломал ногу. Как иронично, ведь именно в кипарис отбросило мафиози взрывом, заставив почти выпавший крик смениться каким-то истеричным смехом, вот только вскрик Накахары он ни с чем не спутает. Похоже, твоя маленькая тайна все же раскрыта, Осаму, и Чуя, прихрамывая, с ужасом смотрел на гипс Дазая, шепча что-то, и Осаму был готов поспорить, он говорил: «Но я же тебя ненавижу».Я пою эту песню тебе...
Он выходит через дверь, прямиком к рыжему, прямиком на первое свидание, от чего даже самому было смешно. Как маленький ребенок, ей-богу, тебе двадцать три, пора бы принять, что не все в этой жизни подчиняется твоим прихотям, и обладателем локонов цвета того-самого-неба стала не девушка, а напарник. - Запомни, я все еще тебя ненавижу, — фыркнул Чуя, когда перебинтованная рука Дазая приобняла его за плечи. Осаму опять подкрался незаметно, черт бы его побрал. - Ну же, Чу~уя, ты ведь снял шляпу ради меня, — Дазай улыбнулся, как довольный кот, но не поднял голову, чтобы глянуть на небо, как это делал по старой привычке, а уткнулся носом в золотистую копну волос, — рад тебя видеть, родственная душа.Я пою эту песню с тобой.