Просто верь ему, девочка.

Он приходит расхристанный, светлый, с душой нараспашку, И немного всегда не в себе, будто ветер в степи. Вместо завтрака ставит коньяк, сигаретной затяжкой Красит небо в белёсый, чуть рваный облачный принт. В уголках его рта притаилось подобье улыбки, Он восторжен и, кажется, даже безумен слегка. Он останется на ночь. Снимать с себя образ — пытка, И поэтому он продолжает играть светлячка. Дверь скрипит, тень чуть слышно вплывает в квартиру с площадки: Он курил, сочиняя истерзанный смыслами стих. Он на цыпочках медленно в кухню проходит, украдкой Наливает вино в дно бокала, на две восьмых. Его девочка, сонно поёжившись, удалилась: Так устала за день, не дождавшись, ушла отдыхать. Ну, а он остаётся в своей мастерской. Молчаливо Достаёт новый холст, чтоб немного порисовать. А потом идёт спать и, конечно, проходит мимо. В тихой спальне ложится под тёплый её бочок, Чуть дыша наблюдает: меняется неуловимо Выраженье лица, будто кистью добавлен мазок Незнакомого цвета. Поправить бы прядь, да негоже Растревожить её. И, едва размыкая уста, Опустивши слова до гортани, туда, где горше, В приоткрытые губы чуть слышно он будет шептать: «Ты прости меня, девочка, я не гожусь тебе Ни в отцы и ни в спутники. Только как свой чувак. Ты так хочешь играть — в славу, в деньги, в волшебный снег, В иллюзорные сбои систем и пласстмассовость тел. А я… Я всё тот же дурак-глумослов с обнажённою мыслью, Я растрёпанный гаер с пропавшим под маской лицом, Я хмельной балаганный кривляка. И участь артиста Меня делает тварью, когда не могу быть творцом. И как тварь я тебя предаю, вновь на сцену сбегая! Я сгораю в спектакле, не выдержав и половины. Ты прости меня, девочка. Знаешь, я сам удивляюсь, Что жду встречи с тобой, как висельник ждёт толчка в спину. Неизбежность приветствий, фатальность твоих поцелуев, Неизменная нежность и взгляд осторожный в глаза… Ты ведь знаешь, родная, уход мой уже неминуем: Между нами всегда будет сцена и зрительный зал. А ещё будет тот, чьи объятья смолой въелись в кожу. На сетчатке он выжжен, как лазером астигматизм. Между дермой и фасцией венами образ заложен: Я ношу его в мыслях, как самый свой главный эскиз, Только эту картину закончить уже не удастся… Я мечусь от проклятья к прощенью — и так каждый вечер! Я не смог его сделать чужим, и зову. Чтоб не сдаться, Убегаю в тебя — как в ещё один повод не-встречи. Ты прости меня, девочка, сложно с таким идиотом. Но я справлюсь… Исправлюсь… Ты только не прогоняй: Я к тебе, я с тобой. И я твой, по большому-то счёту… А других счетов, девочка, впрочем, и нет у меня». Он уснул. А дыхание пахнет вином и корицей. Ты откроешь глаза, вытрешь слёзы и горько вздохнёшь. Ты прости его, девочка. Знаешь, когда не спится, Открывается правда, желанною делая ложь. Но с утра улыбнёшься, не выдав своё сожаление. А когда он уйдёт — выпьешь кофе и будешь курить. Только ты его держишь в полёте, даруя прощение, Только ты его можешь с собою самим примирить. Ты прости ему, девочка, гаерство и мытарства, Как простила, что в сердце — другой. Ты и это сумела. Просто верь ему, девочка: ты для него лекарство. А что нету болезни такой — последнее дело.