Вены резались сами

Вы когда-нибудь видели особых людей? Тех, что вечно прячут свои руки за толстовками с длинными рукавами, вечно нервничающих, смущенных, отчаянных. Они всегда смеются, их смех такой задорный, заливистый, щекочущий глотку и проникающий теплом в уши. Присмотритесь, за масками веселья и счастья, за фальшивой улыбкой и искрами в глазах, что там прячется? Эти люди — самые лучшие в мире актёры, притворщики и плуты. Только им удается день за днём обманывать весь мир и смело смотреть в глаза каждому честному человеку. Нет, они не опасны, лишь жертвы злой судьбы и случая. Однажды, найдя в толпе такого человека, не заставляйте его открывать свой секрет, не просите показать руки, не давите на их тонкую и нежную натуру. Не ломайте и без того сломанных, до боли в ребрах, невидимок. А если вам однажды и удастся разглядеть хотя бы один маленький шрамик на тощем запястье — не корите. Они не самоубийцы, лишь дети тяжёлого рока. Нам никогда не жить их жизнью, а им не видать нашей. Что же это за индивиды? Уникальные люди, каких безумно мало, но так тяжела их судьба в этом мире. А как жить, если в любой момент о твоей боли узнает целый свет? Их страх таится и долго-долго сидит внутри, капля за каплей выбираясь наружу. Им больно, а когда им больно, их называют «погаными суицидниками» или направляют к психологу. Дело в том, что при каждом ощущении боли, обиды или разочарования на их венке, тонкой полоской разростается маленький порез, кровь из него, алым ручейком, струится по коже. Но не всегда «порезы» бывают маленькими. Все зависит от глубины обиды или причинённых страданий. Их жизнь зависит лишь от их эмоциональности. Никто никогда не знает, насколько разрастется маленькая царапина, или когда начнет появляться новая. Тусклый свет, почти перегоревшей лампочки в ванной, освещает тощее и бледное лицо. Оно смотрит угрюмо, не выражая каких-либо лишних эмоций, лишь иногда морщится, когда новый тёплый поток сочится из маленького устьица, окрашивая худые руки в алый, оставляя дорожки и, капля за каплей, падает вниз, разбиваясь о плитку на полу. Кровь не останавливается, течет и течет, по запястью, застывая на кончиках пальцев, а оттуда попадая на влажный язык.  — Дрянь, — шипит парнишка, включая ледяную воду, и сплёвывая металлический привкус со своих губ. Ему нужно быть более осторожным… Задевать швы не так уж и безопасно, особенно ему, особенно такие глубокие, особенно в этой квартире. Антон вздыхает, сжимая длинные пальцы в кулак и бьёт по раковине. Как же его достал этот мир, как же бесят эти порезы, и он бы сам уже давным-давно полоснул себя по старым болячкам, чтобы шанса на остановку крови больше не было, если бы природа сама не делала этого слишком часто в последнее время. Разве он виноват, что родился таким? Он стал избранным, одним из немногих, но разве кто-то спрашивал его мнения? Хочет ли сам Антон каждое утро проверять полосатые руки в страхе, что одна из ран дала течь? Прятать запястья под браслетами и рукавами, сторониться людей, лишь потому что они могут ранить, смертельно пальнуть, а после смерти его лишь причислят к списку самоубийц и даже не дадут возможности вымолить его затасканную душу. Люди опасны, они даже разбираться не станут, они ведь не знают, что есть те, кто не по своей воле остаётся с глубокими порезами не только в сердце, но и на запястьях. Дверь тихо скрипнула, а после послышался хлопок и скрежет замка. Тихие, монотонные шаги и шум воды на кухне. Шастун быстро одевается, насухо вытирая полотенцем предплечья и взъерошивая мокрую макушку, выходит из ванной комнаты и останавливается в дверном проёме, опирается на косяк и, с притворной ухмылкой, прожигает взглядом стройную спину мужчины. Кашляет. На что второй дернулся и быстро обернулся, натыкаясь на зелёные, пропитанные болью, но выражающие радость глаза.  — Антон, ну нельзя же так! — выдыхает Арсений, замирая на пару секунд, делает пару шагов вперёд и встречается лбом с высоким юношей, — Привет, малыш, — мимолётно целует в губы и отходит, но преградой выступают руки Шастуна.  — Ты рано сегодня, — мальчишка жмется к нему, как котёнок, ластится и готов уже замяукать, лишь бы мужчина не отходил от него, не оставлял здесь одного больше никогда. Арсений бросает взгляд на его прутья, называемые руками, и ахает при виде небольшого скопления крови в уголке старой раны. Тянется к запястью, рассматривает, поднимает глаза и укоризненно смотрит, мол, опять? Но Антон лишь кивает головой. Обычно он вырывает руки, но сегодня, на удивление, спокоен. То ли уже привык, то ли научился полностью доверять Арсу… Пока ещё сам не понял, но поймет, обязательно.  — Что произошло, Антош? — Попов беспокоится, боится сказать что-то лишнее, извиняясь целует бледную шею, оглаживая бока, чуть щекоча и разбрасывая мурашки по всему телу юноши.  — Ничего, честно, ничего, — лепечет Антон, будто скороговорку, стараясь как можно скорее успокоить, — я расчесал, пошла кровь.  — Сколько раз можно повторять, Антон, не прикасайся к ним, — он вновь кидает взгляд на три больших шрама, а сердце его скулит жалобнеего щенка, смотрящего на уезжающих хозяев.  — Прости.  — Я беспокоюсь. В последний раз мы чудом спасли тебя, не хочу пережить такое ещё раз.  — Я был готов в тот момент.  — Антон.  — Я до сих пор готов, мне уже не страшно.  — Антон, прошу…  — Ты должен уже понять, что однажды все будет кончено.  — Прекрати! Арсений так и замирает у него на плече, уставший и потерянный. Он не верит в конец, да и вообще уверен, что его и не будет. Антон слишком эмоционален. Один из глубоких шрамов появился после смерти друга, другой после того, как его погнали прочь, назвав уродом… А ещё один. Арсений не знал, но знал точно, что до больших, на их местах были маленькие, что его мальчик перетерпел достаточно, что больше ему не стоит беспокоиться, но он уходит все глубже в себя, заставляя эти порезы кровоточить все чаще. Шастун понимает, что загоняет сам себя, но справиться с этим труднее, чем говорят другие. Пауза тянулась слишком долго, нервы были на пределе, Антон решил покончить с неловкостью.  — Арс, прости, что делаю тебе больно.  — Я не железный, Антон, — мужчина поднимает голову, смотря своими небесно-голубыми в ярко-зеленые, ища в них хоть какую-то маленькую, светлую надежду. Попов поудобнее располагается на диване, тянет Антона на себя, проходится носом по загривку, целует макушку и мурчит, когда малой жмурится, стараясь спрятать довольное лицо. Парень утыкается в шею, прячется, но резко отстраняется, смотрит удивлённо и растерянно.  — Что?  — Классные духи.  — Какие духи, Антош?  — Лучше спросить того, кто оставил их на тебе. Он уходит также быстро, как капелька дождя разбивается об асфальт, не слышит ничего, кроме собственного голоса и осадка боли внутри. Глухое «Антон» едва ли долетает до его слуха, а дверь в комнату с грохотом закрывается.  — Дурень, открой дверь, — Арс стоит в коридоре, сжимая ручку. хоть бы ничего с собой не сделал, хоть бы стерпел, понял.  — Скажешь, что не так понял? — его голос дрожит, замирает, срывается. Все мысли Антона сконцентрированы лишь на одном… «Только не он, пожалуйста», а на запястье начинает кровоточить самая маленькая рана, если ее можно назвать маленькой…хотя по сравнению с другими, пожалуй можно.  — Антон, ты ведь себя калечишь, — слышно тихий хлопок. Предположительно это лоб Арсения столкнулся с дверью, — я люблю тебя, ты же знаешь.  — Уже не уверен, — тягучая красная жидкость уже сильнее бежит по ладошкам, голова предательски кружится, ну же, Антон.  — Открой дверь, — Попов чувствует, чувствует что-то плохое, его руки дрожат, голос тоже, — это всего лишь духи, понимаешь? Не накручивай себя, я посидел с Серёгой прежде чем зайти домой, помнишь, этот одеколон ты сам же ему и дарил. Прошу, открой дверь и дай обработать рану, я знаю, что кровит, пожалуйста. Звук щеколды приводит Арсения в чувства. Антон бледный, слегка шатается, не поднимает глаза.  — Я снова веду себя, как уебан.  — Все хорошо, — лишь тихо произносит Попов, хватая парнишку за чистую руку и тащит в ванную. Раны обработаны, когда все шипения и вздохи умолкают. Они снова молчат, ведь сказать что-то сейчас очень трудно.  — Я...  — Я знаю, Тох, знаю. Надо было предупредить тебя, ты вправе так думать, тем более, после того.  — Мы договаривались не вспоминать о том разе, помнишь? Иначе опять разойдутся, — спокойно говорит Антон, но чувствует, как пульсирует рука под бинтом.  — Да точно.  — Просто… Я веду себя как еблан, а ты теперь это. Я так заебался, Арс. Арсений впервые в жизни видит в уголках его глаз скопившиеся слезы. Обычно Шастун никогда не выдавал своих настоящих эмоций. Попов растерян. Видеть Антона таким сломленным и отчаянным сейчас — самое ужасное, что он когда-либо видел за свою жизнь.  — Все хорошо, Тош, все хорошо, — мужчина вскакивает со стула и притягивает его затылок к себе, стараясь хоть как-то унять его мысли, хоть чуть-чуть, лишь бы снова не было больно. Слышится всхлип, и сердце Арса рвется на части.  — Его больше нет, Арс.  — Кого? Что случилось?  — Леха…  — Он тоже.?  — Такой как я?! Да, Арсений, я не один такой. Он прижимается чуть сильнее, зарываясь в шею. Как же хочется перестать чувствовать.  — Как давно?  — Вчера вечером.  — Мне жаль. Мы справимся, Антон, обещаю.  — Мне больно.  — Я знаю, малыш, потерпи. Вены кричат и ноют от боли, но шрам не разрастается, только боль. Этому явлению нельзя дать характеристик или названий. Просто есть в этом мире что-то, способное заглушить боль, для Антона — это Арсений. Личное обезболивающее и жаропонижающее. Попов жадно целует его губы, прижимает к себе, гладит по волосам и все время говорит, как сильно любит его. Антон верит. Верит в то, что все будет хорошо, пока он рядом, пока они вдвоем. В мире, где вены вскрывались бы сами, выжить не так-то просто, не все тянут до конца, но есть и исключения. Если ты нашел в этом мире человека, который сможет остановить твою горячую и густую кровь, то есть шанс выжить и прожить достойную долгую жизнь. Главное не забывать прятать руки, которые кто-то целует вечерами, успокаивая нарастающую временами боль в венах на запястьях.