Послание Инжира

Я не знаю, когда я только появился. Но тогда мир был молодым. Тогда светило солнце и птицы щебетали в моих ветвях. Соловьи пели о любви и о солнечном цвете, и только я мог понять их радость и счастье. И жизнь казалась такой же солнечной и бесконечной, а мир — огромным и полным чудес. Я не думал о том, что меня ждёт впереди, я жил сегодняшним днём, я впитывал влагу дождей, наслаждался прохладным ветром и грелся в лучах солнца. И тогда у меня было много собратьев, все величавые, горделивые, возвышающиеся надо мной и шумящие кронами где-то под куполом неба. И я думал: когда-нибудь я стану таким. С толстым стволом, в котором птицы сделают себе домики, и в моих ветвях будут бегать белки. Понесу плоды, которые послужат кому-то пищей. Расцвету, и в моей тени будут отдыхать влюбленные, писать стихи поэты и рисовать художники. Я рос, и рос медленнее остальных. Догонял старших собратьев, и они меня звали: «Расти, расти скорее! Тут так замечательно!». Рождались маленькие деревца, похожие на травинки. И они были такие, как я. И они с вохищением смотрели на меня, мечтая когда-нибудь догнать, а я горделиво шумел листьями. И мир был прекрасен, и жизнь походила на бесконечную весну. А потом младшие расцвели. Первые цветы, первые лепестки, первый аромат. Я буйствовал красками вместе с остальными деревьями, сбрасывал их, и они летели вниз, танцуя в воздухе. Как-то раз мимо меня проходили влюблённые. Они ссорились, кричали, топали ногами. А потом они увидели цветущие деревья. Он поймал цветок рукой и прикрепил на её волосы. «Смотри, как красиво, — сказал он, — Когда-то и мы были такие. Такие, как эта весна и эти цветы». И им стало стыдно. А потом легко. Взявшись за руки, они ушли, а я позавидовал собратьям. Я по-прежнему не расцветал. Братья и сёстры удивлялись: «Как? Почему ты один не цветёшь? Что ты за дерево такое?» А я и сам не знал, что я за дерево. Я со слезами смотрел на Вишню, цветущую розовым. И на Черёмуху, цветущую белым. Даже Дуб, и то цвёл — маленькими, жёлтыми цветочками. А осенью я дал урожай. То были не ярко-красные вишни, похожие на жемчужины. Не яблоки, не груши. Но хоть что-то. И люди их с меня срывали, радуясь тому, что приготовят из них джем, варенье и вино. И я радовался вместе с ними. И когда мои листья были золотыми, тоже радовался. А потом мимо меня прошел Поэт. Остановился, задрал голову, чтобы рассмотреть меня. «О! — воскликнул он, — Как красиво прощается природа в лице этого дерева. Красно-золотой реквием по лету.» И стал писать, а я был горд собой и укрывал его от солнца. Поэт не заметил ярко-красный Клён, не заметил Яблоню, полную спелых плодов. Он заметил меня! А зимой я мёрз, мои ветви укрыло снегом, и я отчаянно вглядывался в серое небо. И каждую зиму я думал, что не переживу, что всё пропало и больше никогда не настанет лето. Но каждый раз снег таял, на мне набухали почки и появлялось солнце. И каждый раз я замечал, что стал выше. В моих ветвях вили гнёзда, в моей тени отдыхали и люди, и звери. И я становился ближе к сородичам, ближе к голубому небу и солнечному свету. И каждое лето ко мне приходил поэт, приводил свою семью. Дети лазали по моим ветвям, срывали с меня листья и чертили свои инициалы на моём стволе, а я каждый раз с нетерпением ожидал их прихода. И тогда я встретил тебя. Ты сидела на моих ветвях и не трогала листья. Ты молча смотрела на меня, робко дотрагиваясь до моего ствола. А когда никто не слышал, то говорила со мной. «Смотри, вот наш дом», — говорила ты и показывала рукой. Неподалёку и впрямь стоял ваш дом, и я долго вглядывался, думая, что с ним было не так. А потом понял, что он был сделан из моих сородичей, и это испугало меня до глубины души. Но потом я подумал, что если из меня сделают дом, который будет укрывать вас от дождя и снега, или костер из моих ветвей согреет вас холодным вечером, то я готов. — Ты проницательнее других, — говорил тебе Поэт, — Когда я умру, ты станешь моей преемницей. И я уверен, что ты напишешь отличные стихи. Ты росла, переставала разговаривать со мной. Ты молча пряталась от солнца в моих ветвях, опираясь о мои корни. Ты приходила ко мне плакать, а я ронял на тебя листья, утешительно шумел листвой. Да, я тогда подрос. Я уже догнал многих моих сородичей и мог видеть, как сверху лес похож на колышущееся море. И я хотел стать ещё выше, чтобы ты смогла взобраться по мне и увидеть это. Ты бы больше никогда не плакала. Увы, как быстра и стремительна человеческая жизнь! Вы живёте медленнее, чем белки или совы, но быстрее, чем мы, деревья. Ваша жизнь — лишь день, месяц, момент! Раз — родился младенец, два — он уже взрослый, три — глубокий старик, четыре — и вот из него прорастают цветы. Но если бы я стал человеком и мог ходить, как вы, бегать, говорить и смеяться, то я был бы готов прожить хоть всего одну секунду. Что угодно, лишь бы взять тебя за руку. Что угодно, лишь бы вытереть твои слёзы. И что угодно, лишь бы состариться вместе с тобой. Но ты росла неумолимо, стала взрослой, как Поэт в нашу первую встречу. А волосы Поэта покрылись сединой, а вокруг глаз образовались морщины. Он похоронил жену и дети разъехались. Только ты осталась. Печален стал Поэт, печальна стала ты. И мне хотелось расцвести хоть один раз, чтобы вам стало легче. Но я мог лишь становиться золотым осенью. — Смотри, как красиво он умирает, — сказала ты одной осенью Поэту, — Смотри, папа. Он умирает, чтобы возродиться. Как красиво… — Если бы твоя мать умирала так красиво, — вздохнул Поэт, — Но она умирала некрасиво. И не возродится. — Но ведь у этого дерева умирают только листья, — сказала ты, — Так же и у неё. Умирает только тело. — Да… — сказал Поэт, — Ты права. Ты стала настоящим Поэтом. Я горжусь тобой. Поэт улыбнулся, и ты тоже. Вы улыбались сквозь слёзы, ваши глаза блестели, и я плакал вместе с вами, только плакал листьями. То была его последняя осень. А зима уже была без него. Ты вновь сидела в моих ветвях, и я проклинал всё на свете, потому что не мог тебя укрыть от снега, потому что мои ветви были голыми. — Он умер с улыбкой, — сказала ты, и я не понял, кому: себе или мне. А весной ты справила свадьбу. Вы с женихом клялись друг другу в любви под моими ветвями. И мне опять хотелось расцвести, как Вишня. Чтобы розовые лепестки опустились на твои волосы, прикрытые фатой. Но я не мог и этого. И всё равно ты предпочла не Вишню, а меня. И вот, около меня играла уже ты с детьми. Ты читала им стихи, сочиненные тобой. И часть их была посвящена мне. Оказывается, меня зовут Инжир, и Адам и Ева укрывались листьями моего предка. Дети хлопали тебе и говорили, что им нравится джем, приготовленный тобой из моих плодов. И я был счастлив, что приношу вам пользу. Я понял, что в мире вечны две вещи: небо и земля. И потому соловей поёт небу. Соловей не увидит его старости. Птица состарится и умрёт, а небо останется неизменным. Но я любил тебя, похожую на подёнку, и сам не заметил, как ты состарилась. Я с ужасом увидел, что твои волосы с каждой осенью становятся более седыми, а спина более сгорбленной. Дети выросли и тоже разъехались, а твои руки и лицо сморщились, ты уже опиралась на палку. — А ты всё такой же, Инжир? — спрашивала ты меня, — Хорошо тебе. Ты отдыхаешь, греешься в лучах солнца. И каждую весну возрождаешься. А я с каждой весной понимаю, что мне осталось всё меньше. Потом ты перестала приходить. Приехал твой сын, чтобы похоронить тебя. Сделал надгробие, и я вглядывался в твоё фото, где ты была ещё молодая. Да, теперь ты вечна, но я уже не услышу тебя.