Эфедрин

      В комнате настолько светло, что глаза неприятно сводит, а на белоснежных стенках появляются и пропадают солнечные зайчики. Ты лежишь у меня на коленях, сладко-сладко улыбаешься, а когда я запускаю руку в твои желтоватые волосы, смеешься так, как умеют только дети. О, да, Джерард, сейчас мы всего лишь маленькие дети. Такие невинные, чистые и, о, боже, мы даже свято веруем в вечную любовь. Я немного склоняюсь над тобой, рассматриваю лицо, ты необычайно красивый. Кожа белая, словно полотно художника, длинные ресницы кажутся полупрозрачными, лишь россыпь бледных веснушек на щеках даёт понять, что ты из этого мира. Солнечный луч падает прямиком на твоё лицо, теперь волосы становятся золотыми, но ты хмуришься, зажмуриваешь глаза. Столь яркий свет возвращает тебя в реальность, мой милый? Я немного склоняюсь над тобой, а после мягко касаюсь сахарных губ своими, ты замираешь, а я углубляю поцелуй, стараясь в мельчайших подробностях запечатлеть в своей памяти столь прекрасный момент. Ты начинаешь понемногу отвечать, стараешься перехватить инициативу, но всё же ход игры определяю я, и ты слушаешься, подчиняешься. Отстранившись от твоих губ, я всматриваюсь в лицо, ты вновь улыбаешься. — Джерард… — чуть слышно произношу твоё имя и перебираю пальцами золотые пряди волос. Ты раскрываешь свои кукольные глаза, смотришь в потолок, я окончательно вывожу тебя из Зазеркалья, где существуешь лишь ты и волшебные белоснежные кристаллы эфедрина. Ты плавно поднимаешься, садишься напротив меня, осуждающе смотришь. — Когда-нибудь ты не сможешь вернуться из своего эфемерного мира, Джи… — мягко касаюсь твоих острых скул подушечками пальцев, в твоем взгляде больше нет этой искренней радости, теперь только грусть. И ты вновь ищешь спасение в кристалликах эфедрина, они напоминают мне льдинки, которые всё сильнее и сильнее впиваются в твоё измученное сердце. Вдыхаешь совсем немного, но этого хватает, чтобы ты вновь смотрел на мир сквозь розовые очки. Кладешь свои тонкие руки мне на плечи, улыбаешься, прижимаешься ко мне всем телом. — Ох, знал бы ты, как я люблю тебя, Фрэнк, — шепчешь мне на ухо. — Как жаль, что мне суждено забыться в раю, а тебе дальше выдерживать натиск этого мира, — грустно смеешься, а я отталкиваю тебя. Мне больно слышать такие вещи из уст человека, который является моим смыслом. — Возомнил, что я отпущу тебя? Нам придётся обратиться в соответствующую клинику, если ты не можешь остановиться сам, — говорю как можно строже, чтобы ты понял всю серьезность моих намерений. — Ты не можешь так поступить, эфедрин — это мой последний смысл, мой счастливый билет в светлую жизнь, мой последний шанс на воскрешение. Я прекращаю спор, говорить с тобой сейчас бессмысленно. Прижимаю тебя к кровати, наотмашь бью по лицу. Ты не поворачиваешь голову, не смотришь на меня, теперь ты полностью растерян. — Нет реальности кроме той, которую мы носим в себе, Фрэнки, ты поймешь это когда меня не станет. Тебе больно оттого, что мой смысл — эфедрин, а не ты. В тебе говорит ревность и эгоизм… Ты мне не безразличен. Все свои чувства я храню в глубине сердца, им там суждено и погибнуть. Солнечные блики больше не украшают стены комнаты, всё потускнело. Внутри меня слишком много чувств, но я не могу ничего произнести. Ты стал принимать наркотики со старшей школы, успокаивая меня тем, что это лишь детская шалость, забава, но теперь это уже зависимость, которая действительно стала твоим спасением. Капля за каплей из моих глаз начинают катиться слезы, оставляя за собой влажные дорожки на щеках, подбородке, шее. Но у меня нет такой привилегии — показать тебе мои слёзы, своими словами ты сделаешь ещё больнее. — Фрэнки, поцелуй меня, пожалуйста, — твой голос такой тихий и спокойный сейчас, будто всё хорошо, но бы оба знаем, что это самообман, минутное забвение. И я целую тебя, вкладывая в этот поцелуй всю любовь, что ещё теплится в моей душе. Твои губы мягкие и с горьким привкусом сигарет, мне так нравится целовать тебя. Не могу представить, что будет, когда ты навсегда растворишься в своём пристанище. Мягко касаюсь тонкой шеи, оставляя на нежной коже розоватые пятнышки. Они напоминают мне солнечных зайчиков, что недавно бродили по стенам, а после бесследно исчезли. Расстёгиваю пуговицы на твоей рубашке, любуюсь томным выражением лица. Ты доволен. Касаюсь губами твоих острых ключиц. Теперь уже, входя во вкус, оставляю более яркие засосы на твоём теле. Помогаю тебе приподняться, чтобы полностью обнажить туловище. Ты льнешь ко мне, обвиваешь мою шею руками. Твоё сердце бьется слишком быстро, кажется, что скоро ему удастся пробить каркас из рёбер и мышц. Пальцами провожу по твоим выступающим рёбрам, впалому животу, опускаюсь ниже, освобождая тебя от жесткой ткани джинс и нижнего белья. Ты лишь едва приподнимаешь бёдра. Теперь твоя кожа уже не такая белоснежная, как пару минут назад, теперь на щеках играет румянец. Я невесомо целую тебя в лоб и встаю с кровати, раздеваюсь сам. Целую тебя настойчивее, распаляя. Когда я оставляю еще одну метку прямо под рёбрами, ты уже не в силах сдерживаться, и я слышу первый стон, который срывается с твоих губ и растворяется в глубине квартиры. Мягко касаюсь твоих бёдер, устраиваясь между ног, ты выгибаешься дугой, уже не в силах терпеть. — Фрэнк, пожалуйста, не медли, — наркотик является катализатором, заметно ускоряя твою реакцию на мои манипуляции. Я не собираюсь мучить тебя, потому что уже и сам доведён до предела. Немного приподняв тебя за поясницу, я вхожу в твоё тело и сразу же вовлекаю в поцелуй, чтобы отвлечь от возможной боли. Но боли нет, лишь стопроцентное, концентрированное удовольствие, которое разливается по всему телу, заполоняя собой всё, каждую клеточку в организме. Я двигаюсь внутри тебя, получая на каждое движение ответ — глубокий, громкий стон, который, несомненно, принадлежит тебе. Ещё пара движений и ты доведён до крайней точки. Ты крепко прижимаешься к моей груди и кончаешь, и я догоняю тебя, выходя из твоего тела. — Я люблю тебя, Джерард, я не смогу потерять тебя, — мы лежим на большой кровати, в комнате уже темно, совсем скоро свет Луны украсит нашу спальню. — А я люблю эфедрин, Фрэнки. Я, тяжело вздохнув, поднимаюсь с кровати, наскоро одеваюсь и спешу выйти за пределы нашей квартиры. Четыре лестничных пролёта, тяжелая металлическая дверь и свежий воздух заполняет мои лёгкие, освежая разум. Опускаюсь на каменные ступени, пытаюсь расслабиться. Я давно хочу покончить со всем этим, уйти от тебя, начать нормальную жизнь, как и подобает взрослому человеку. Но никогда мне не удавалось уйти навсегда, я всегда возвращался, всегда принимал тебя со всеми заморочками и, кажется, по-другому уже не будет никогда. Мысли в моей голове сгущаются, как и тучи на ночном небе, что не дают лицезреть сияние небосвода. Я поджигаю сигарету, вдыхаю едкий дым, надеясь, что это поможет мне отвлечься. Уже привык обманывать себя. Мне совсем не хочется возвращаться, но я не могу оставить тебя. Мы с тобой, Джерард, попали в ловушку, в западню, и нам уже не выбраться из этих сетей. Я слишком люблю тебя, чтобы покинуть. Поднимаюсь с холодной поверхности, выкидываю почти докуренную сигарету и поднимаюсь. Мысленно готовлюсь к очередной партии твоих философских размышлений. Тихо ступаю по кафельному полу, входя в спальню. Ты лежишь на кровати в точности так же, как когда я уходил. Голову наполняют нехорошие мысли, я начинаю паниковать. — Джерард, ты спишь? Но ответа нет, лишь эхо от моих же слов. Сорвавшись с места, я подбегаю к тебе, пытаюсь нащупать пульс на запястье. Всё тело прошибает судорога, к горлу подступает ком, я больше не в силах сдерживать слёзы. Мне остаётся лишь кричать твоё имя в пустоту, крепко прижимаясь к бездыханному телу.

***

Чувство любви воодушевляет, охватывает с головой, но за эти чувства слишком большая плата — разбитое сердце и навсегда потерянный рассудок. Теперь ты избавил меня от тяжести твоего присутствия, но твоё отсутствие ещё большая мука. Я ничтожен без тебя. Подобен пыли, что оседает на увядшей гортензии на могиле человека, про которого теперь никто не вспоминает. Я словно океан, который способен усыпить, но в гневе ужасен. Я будто онкобольной, который каждый раз, засыпая, надеется не проснуться, избавив себя от адской боли. Теперь во мне нет смысла.