Отражение

Александр Лютор прекрасно помнил то чувство, когда он впервые взял на руки своего сына, маленькое существо, которое уже тогда было так похоже на него чертами лица. Его наследник. Его наследие. Решение назвать сына тем же именем пришло мгновенно: это прекрасно для имиджа корпорации. Любящий отец, сын-приемник, продолжающий традиции нефтяной империи. Новое лицо «ЛексКорп», которое должно быть лучше, смелее, успешнее. Маленький Александр был обречен стать улучшенной копией своего отца. Грубые мужские руки укачивали ребенка. — Ты станешь великим, сынок. Обещаю. Я позабочусь об этом. *** Каждый раз, приходя домой, Александр слышал топот детских ножек. В любое время, не важно, вечером ли, ночью, белокурый ангелок бежал к нему, и с криком «Папа!» обнимал его ноги. Лютор трепал сына по голове, брал его на руки и возвращал в кровать. — Мисс Робертс опять будет ругать нас, Лекс. В это время ты должен спать крепким сном, — Александр присаживался на край кровати и смотрел на сына с напускной строгостью. — Я хотел дождаться тебя, — две ярких синих льдинки с восхищением смотрели на отца. Такой светлый, чистый малыш. Слишком добрый, чтобы стать хорошим руководителем. Здесь нужна хватка, нужен характер, нужна жесткая рука, а не открытый, улыбчивый взгляд. Нужно было что-то делать с этим. — Ты дождался, спи, — Александр встал и направился к выходу. — Я люблю тебя, папа! Дверь спальни захлопнулась, оставив мальчика в темноте. *** Александр помнил, как впервые замахнулся на Лекса. Это был тот редкий час, когда в плотном графике бизнесмена нашлось место для сына. Шутливая драка на мягком ковре, которая бывает в любой семье. Лекс смеялся, изо всех сил толкая детскими ручками отца в плечо. Александр легко улыбался. Настырный малый, почти выбился из сил, но не сдавался. Возможно, из него всё-таки выйдет толк. Лютор легонько толкнул мальчика ладонью, и тот повалился на ковер, заливаясь смехом. Рука застыла прямо над его головой, но мальчик не жмурился, и доверчиво смотрел в глаза отца. В том не было его заслуги. Он не боялся не потому что был смелым, а потому что не знал, чего стоит бояться. Рука резко опустилась с хлестким звуком, так же резко оборвав детский смех. Маленькая ладошка плотно прижимала покрасневшую щеку. В синих глазах застыли слёзы и удивление. — Мир жесток, сынок. Ты должен это понимать, — Лютор смотрел на сына изучающим взглядом. Шмыгающий носик, глаза полные слез, дрожащие губы, но Лекс не плакал. Александр одобряюще кивнул. — Лучше ты узнаешь это от меня, чем от чужих людей. Ну, иди сюда. Лютор сгреб сына в охапку, и легонько пощекотал детские ребра. Комнату вновь наполнил звонкий смех. Две слёзки наконец выкатились из детских глаз. Александр смахнул их тыльной стороной ладони и легонько поцеловал сына в макушку. — А теперь мне пора работать. *** После того вечера игры изменились, и смех в доме сменился тишиной. Лекс больше не говорил, что когда вырастет, хочет быть похожим на отца, потому что правда больше не хотел этого. Зато он заучил фразу «наследник корпорации», которая отчего-то вызывала умиленные вздохи богачей, приходивших в их дом. Лекс больше не бежал встречать отца, вернувшегося с работы. Бывало, Александр тихонько заглядывал в комнату сына. Спит. Точнее делает вид, что спит. Тяжелое сбитое дыхание гулом разносилось по комнате, выдавая наивный детский обман. Лютор смотрел на сына с тоской и уходил прочь. Всё ради блага. Лексу больше не нравилось играть. Рука отца вновь и вновь заносилась над светлой кудрявой головой, и мальчик сильно зажмуривал глаза, словно хотел исчезнуть. Александр громко смеялся, глядя на искаженное детское личико. — Не закрывай лицо руками, — за сильным замахом последовал легкий подзатыльник, сегодня этого достаточно. Лютору не хотелось вновь объяснять, откуда эти синяки. Ему казалось, что многие уже не верят в дежурное: «Упал во дворе. Мальчишки, что с них взять». Сегодня не хотелось видеть застывшие слезы в синих глазах. Не хотелось слушать звук ударов и тяжелое детское сопение. Не хотелось, чтобы на подкорке снова запечатлелся хруст детских пальцев, которые, оказывается, так легко ломаются. Лютор обернулся перед тем, как войти в свой кабинет. Лекс все еще стоял, не сдвинувшись с места, зажмурив глаза, до побелевших костяшек сжав маленькие кулачки. Ждет удар, но не плачет. Лютор решил, что с мальчика действительно на сегодня достаточно. Громкий хлопок двери и быстрый топот детских ног по ту сторону кабинета оставили после себя тишину, предвещавшую начало привычных ритуалов. Александр как всегда шел к своему рабочему креслу, наливал себе что-то крепкое и перебирал в голове хаотичные мысли. Он просто ребенок. Он не заслуживает… Но он мой сын. Если не делать этого, он не справится. Мир — жесток, бизнес — еще жестче. Пусть лучше он узнает об этом сейчас, и от меня. Благодарность придет позже. Лекс поймет. Всё это нужно для его блага. Для блага семьи. Для блага «ЛексКорп». Глупые сантименты не нужны мужчине. Особенно если он — один из богатейших людей мира. Лютор в последний раз взглянул на фото сына, стоящее на рабочем столе, и сунул его в дальний ящик. *** Как только Лекс стал чуть старше, Лютор-старший начал брать его с собой повсюду: поездки, конференции, заседания. Малец должен был хоть чему-то научиться. Обычно Лекс тенью следовал за отцом, молча слушая и внимательно наблюдая за происходящим. Так и в тот день, Лекс сидел чуть поодаль отца в его кабинете и слушал, как Александр грозит увольнением горничной за разлитый на бумаги кофе. После каждой плюнутой ей в лицо фразы, пожилая женщина словно сжималась, уменьшалась в размере. Ничтожество. Криворукая дрянь. Старуха, которая здесь только из-за доброты мистера Лютора, ее добродетеля. Неблагодарная сука. Лексу хотелось закрыть уши ладонями, чтобы не слышать эти крики, но отец бы непременно это заметил. Он всё всегда замечал. Зажав рукой рот, заплаканная женщина выбежала прочь. Александр снова погрузился в бумаги, пока не услышал за спиной еле слышный голос сына. — Когда я стану директором, никогда не буду кричать на людей. Лютор медленно повернулся в своем кресле, не веря своим ушам. — Что ты сказал? — закипающая ярость отчетливо слышалась в голосе Лютора, но сын смотрел на него спокойным взглядом своих холодных синих глаз, таких уставших в свои одиннадцать лет. — Я сказал, что не стану кричать на людей. Люси добрая женщина, а это всего лишь бумажки. Александр резко встал и навис над сыном. — Всего лишь бумажки?! А ты знаешь, сколько стоят эти бумажки? Ты никогда не станешь директором, Лекс, ты, слюнтяй, — подзатыльники сыпались один за другим. Удар, еще удар, с каждым разом всё более сильный. — Но… ты же сам всегда говорил… — фраза застыла где-то в воздухе. Одно резкое движение, и Лютор поднял сына за грудки, так близко к своему лицу, что мальчишка мог кожей чувствовать горячее дыхание своего отца. Они были похожи. Отец и сын, словно отражение друг друга. Словно Александр вернулся на десятки лет назад и смотрит на самого себя. Как в зеркало. Только в этом личике читался страх, пусть и хорошо скрываемый, который никогда не отражался на лице Лютора. Ярость залила глаза мужчины. Резкий бросок, огромной силы, и зеркало, а за ним и аккуратный журнальный столик, разлетелись вдребезги. Александр застыл. Его лучшая инвестиция лежала в осколках, пытаясь посмотреть на свои руки. Пятна-маки красным цветом распускались на белоснежной рубашке. Несколько секунд было оглушающе тихо, а затем Лекс закричал, внезапно и громко, а затем также внезапно затих. Лютор-старший неспеша подошел к сыну. Впервые в жизни он почувствовал, как у него трясутся руки. Он аккуратно подхватил поломанное, невесомое тело, забыв о том, что кровь безвозвратно испортит его дорогой костюм. Кажется, так он обычно твердил Лексу, когда невзначай разбивал его нос. Отражение не врало, теперь Александр это понимал, чувствуя страх, от которого внутри становилось холодно и липко. Потом больница, косые взгляды, которые отворачивались, стоит только дать им несколько купюр. Деньги тогда не стоили ничего, лишь бы все обошлось. Лучшие врачи, охрана, белоснежные простыни. Совесть Александра немного умолкает, когда он получает звонок с одной лишь фразой: «Опасность миновала». Это было недоразумение, которое забудется, словно дурной сон. Еще не все потеряно, всё еще можно исправить. Стать нормальной семьей, как тогда, давно. Осколки хрустнули под тяжелыми мерными шагами Лютора, вернув его в реальность. Еще можно всё исправить. Склеить, словно этот разбитый столик. Как будто ничего не произошло. Мысль осколком вонзилась в сознание мужчины, и пятеро слуг больше суток кропотливо склеивали разбитую мебель. Он поймет, непременно. *** Больничный коридор остается больничным коридором, даже если находится в частном госпитале. Каждый шаг дорогих ботинок эхом отдавался в другом крыле клиники. Дверь открылась с громким щелчком, но Лекс смотрел в потолок, словно не замечая, что кто-то вошел. Лютор подошел и сел на край кровати, изучая покалеченного сына. — Я скоро заберу тебя домой. Ты же хочешь домой, сынок? — ответа не последовало, только мерное пищание приборов нарушало больничную тишину. Наверное, Лютору было бы проще, если бы Лекс, сказал, что ненавидит его, чтобы тот убирался прочь, но мальчик лишь смотрел в потолок, практически не моргая, и покусывал губу. Все слова, которые Александр старательно подбирал перед походом в больницу, растворились, словно их заглушило это мерзкое пищание. Никакого «прости», никакого «я хочу, чтобы мы зажили иначе», только само собой вылетевшее: — Я не хотел бы чтобы… ты распространялся об этом, идёт? Я могу на тебя положиться? — Детская ручка сжала накрахмаленную простынь. — Ты понимаешь, что я говорю, Лекс? Всё будет нормально, слышишь? Конечно, он слышал. Из уголка глаза Лекса скатилась слеза. Отец отвернулся от него и заговорил о чем-то стороннем. Рауты-дела-акции. Всё для того, чтобы мальчик думал, что отец не видел его слез. Александр решил, что его сын в тот момент заслужил казаться сильным. Лекс всё также недвижимо смотрел в потолок, минуту, две, десять. Лютор направился к выходу, но на пороге повернулся, глядя на сына, переломанного и сломленного. Своё разбитое отражение. Всё должно было пройти не так. Другие слова, другие чувства. Стоило сказать очень многое, но момент был упущен, да и ком некстати подкатил к горлу. — Ты самое дорогое, что у меня есть, — скомкано бросил Лютор и вышел прочь, успев заметить, как вздрогнул его сын от этой фразы. Коридор вновь гулким эхом отражал каждый шаг. Сев в свой автомобиль Александр наконец выдохнул и украдкой смахнул слезу. Хорошо, что его никто не видел. А Лекс всё поймет, как только вернется домой. И он не ошибся. Сигнал был получен, но Лютор забыл, что у них с сыном были разные системы координат. Лекс застыл на пороге гостиной. Склеенный столик вызвал пусть секундную, но дрожь, желание провалиться, убежать, вернуться в больницу, сделать что угодно, чтобы не видеть ни его, ни отца. Александр похлопал сына по плечу, оставив наедине с этим криво склеенным напоминанием своего могущества, именно так воспринял Лекс этот символ. Лютор-старший смог спокойно заснуть впервые за долгое время. Лекс поймёт, непременно поймет. Не сейчас, так потом. И заживут они иначе. Да и в конце концов, взрослый мужчина все же не должен извиняться перед мальчишкой. Ведь всё обошлось. *** Александр знал, что его сын вырос в тот самый день. Больше Лекс не перечил, не спорил, не говорил вслух всякий вздор. Не улыбался. Теперь ему пятнадцать, и он многому научился у отца. Научился быть его тихой тенью. Побои прекратились. Каждый раз, поднимая свою руку, Лютор вспоминал своего сына, сливающегося с белой больничной простынью, вспоминал покрытый паутиной трещин журнальный столик, который снова переехал к нему в кабинет. Да и не было никакого толку бить того, кто больше этого не боится. Лекс, к которому теперь обращались «Лютор-младший», повзрослел в одиннадцать лет, и на каждый выпад отца отвечал вызывающим взглядом и кривой усмешкой. Александр знал, что даже ударь он сына, ничего не изменится. Работа была окончена. Только у победы этой был горьковатый привкус. Прожекторы били в глаза, когда Александр Лютор представил публике своего сына, и легким движением руки побудил его спуститься со сцены. Его черед еще не настал. Полную шуток речь хозяина вечера и смех гостей нарушило какое-то движение в зале. Резко наступившую тишину разрывал лишь чей-то громкий кашель. Приглядевшись, Александр с ужасом заметил, что его собственный сын у всех на глазах харкает кровью на белоснежный пол. Гости стыдливо отводили глаза, бросая что-то вроде «спасибо за вечер», а Лютор-старший извинялся перед всеми за «недоразумение». Сын просто устал, он болен, но и это пройдет. Александр вышел из себя после приема, терпение ушло вместе с последним покинувшим зал гостем. Ярость залила глаза, как в тот злополучный день. Он так же, как и тогда, схватил сына за грудки, и швырнул на пол, прямо в кровь. — Ты ничтожество, Лекс. Ничтожество, — злобные, язвительные фразы сыпались с той же частотой, что и удары ногами по хрупкому, худому, подростковому телу. Лекс не плакал, не просил остановиться, только язвительно смотрел на своего отца. Наконец, Лютор-старший достал из кармана носовой платок и стер со лба капли пота. Он посмотрел на сына другим взглядом, словно перед ним был человек, которого он видел впервые. В Лексе что-то изменилось, бесповоротно. Но он все равно еще слишком слаб для больших, серьезных дел. — Убери здесь всё. Я лично всё завтра проверю. И спаси тебя Господь, если я узнаю, что кто-то сделал это за тебя, — швырнув в лицо сына платок, Лютор удалился. Лекс растянулся на полу, заливаясь нервным смехом. *** Камин тихо потрескивал, освещая тусклым светом два кресла возле себя. Сделка прошла успешно, благодаря Лексу, который, включив всё свое обаяние, заставил одну из подрядных организаций заключить с «ЛексКорп» договор на невыгодных для них условиях, да еще и остаться после этого довольными. Лютор-старший с улыбкой наблюдал за тем, как его сын, пусть немного нервно, но четко окучивал своих будущих коллег. Пара нужных фраз, колкие шутки в адрес других и самого себя, хлопки по плечу, разговоры про баскетбол, гольф и кёрлинг, и даже «жду вас с Нэнси в эту пятницу на пирог, Джим, отказ не принимается». Всё это, на удивление, работало безотказно, раз за разом. Александр часто слышал, как ему повезло с сыном. Какой Лекс способный и очаровательный. Что он не только сохранит «ЛексКорп», но и приумножит наследие Люторов. Что ж, пожалуй, что так. После такого успеха не грех было и выпить с сыном по стакану виски, сидя у камина. Пара глотков, и Лютор-старший расслаблено смотрел на сына, который слушал его язвительные разговоры про своих акционеров и отчего-то улыбался. — Давай я налью еще, отец, — Лекс протянул руку за бокалом. — Пожалуй, не откажусь, — он отдал бокал и уставился в огонь, улыбаясь самому себе. — Знаешь, всегда мечтал о чем-то таком. Теперь дела у нас пойдут в гору. Да и не только дела, — он дождался, когда сын вернется к камину. — За тебя, сынок! Бокал парой глотков был осушен до дна. Дыхание вдруг начало сбивать свой мерный ритм. Лекс опустился на корточки перед отцом, глядя на него взглядом серых потускших глаз, которые когда-то были ярко-синими. — Теперь ты гордишься мной, отец? — камин ронял зловещие тени на юношу, который чуть наклонив голову, внимательно изучал лицо отца. Александр тщетно пытался хватать ртом воздух. Лекс смотрел на него, практически не моргая, а затем занес руку и резко ударил отца по щеке. — Кажется, я задал вопрос! Ты гордишься мной, отец? Дышать становилось всё труднее, и, стараясь сдерживать унизительные хрипы, Александр просто бессильно смотрел на сына. Он сам его сотворил. Лекс увидел в его глазах что-то, что заставило его улыбнуться. — Думаю, ты должен гордиться, мм? Я же стал тобой. Лютор-старший понимал, что Лекс был прав. Теперь к нему придет всё: богатство, слава, весь мир, если он только захочет. Вот только любовь навсегда ушла. — Не бойся, у меня не будет проблем. Все решат, что это приступ. Думаю, ты будешь не против, ты же всегда заботился обо мне, — Лекс небрежно чмокнул отца в лоб и легким движением погасил камин. *** Предсмертная агония похожа на обрывки кинопленки: отдельные кадры, отдельные звуки, мелькающие так быстро, что кружится голова. Застывшие слёзы в ярко-синих глазах. Хруст сломанных пальцев. Звонкий смех. Кровь на белом полу. Склеенный журнальный столик. «Жду вас с Нэнси в эту пятницу на пирог, Джим» Пикание приборов в больничной палате. Топот детских ножек, бегущих навстречу. «Я люблю тебя, папа!» Дверь кабинета захлопнулась, оставив мужчину в темноте.