ночь, когда...

Одасаку умер. Умер, а вместе с ним умерла последняя, самая маленькая надежда на то, что в мафии он сможет утолить свой интерес, какова же человеческая натура. Стань тем, кто спасает жизни. Если разницы нет — выбери светлую сторону. Как жаль, что не такую сторону выбрал давным-давно Чуя, к которому сейчас и плетется по привычке истощенный, выжатый, пустой Дазай. Плетется в квартиру, погружённую в полумрак, совсем как ее хозяин. Ветер срывает остатки бинтов с головы, то и дело запутывая их, будто помогал создать петлю, на которой Осаму мог бы повеситься прямо на улице, а затем уносит их далеко-далеко, дразня мафиози. Нет, неправильно. Почти бывшего мафиози. Он уже знает, что сделает, когда покинет квартиру. Если сможет. Во взгляде Чуи читается явная ненависть, смешанная с удивлением и недовольством, и все это так красиво таится в корке льда, называемой глазами, что Дазаю хочется глупо улыбнуться, как он постоянно это делает, но удается выжать только слабую, уставшую улыбочку, и то на одно мгновение. И вся сонливость Накахары пропала в один момент, будто он и не спал после тяжелого дня, будто часы и не указывали, приглушенно тикая, на цифру «3». - Заходи, — рыжий пытается казаться как можно спокойнее, но все те же глаза выдают его с потрохами. Он в панике. Он не знает, что происходит. Как бы быстро не разносились слухи в мафии, скрытые камеры которой паутиной оплели весь город, Накахара ничего не знал. Дазая хватило только на два шага, после чего он буквально метнулся к Чуе, игнорируя упавший плащ, вцепился в рубашку — рыжий лег спать, не сменив одежду, не хватило сил, — и уткнулся носом в плечо, стараясь сдержать всхлипы. - Одасаку, — больше ком в горле не давал сказать ни слова, до боли воткнувшись шипами, но Чуе больше слов и не было нужно. О лучшем и единственном друге Осаму рыжий слышал каждый день, от чего иногда в груди появлялось некое чувство, которое Кое гордо называла ревностью. «Еще бы мне ревновать, пошел бы этот Дазай к черту, или к другу своему» — думал тогда Накахара под приглушенный смех сестрицы. А сейчас Осаму плачет ему в плечо, и до того это было новое чувство, что рыжий просто не мог понять, что сейчас от него требуется. Руки неуклюже потянулись к каштановым спутанным волосам, остановившись на пару мгновений в нескольких миллиметрах от головы, а затем пальцы неуверенно перебирали пряди, пытаясь сказать за Чую слова утешения. Пожалуй, это было сочувствие. Осаму уже не всхлипывал — чуть ли не рыдал, обхватывая рыжего руками, ловя свое единственное спасение, последний луч света, его рыжий луч. - Все будет хорошо, — хриплым от долгого молчания голосом повторял Накахара, уже увереннее поглаживая Осаму, — слышишь? Все еще образуется. И с каждым словом копал яму самому себе. Дазай навсегда запомнит такого Чую. Чую, пустившего к себе даже после всех тех ссор и перемирий, что у них были. Чую, обнявшего его в ответ, вновь запустившего свои пальцы, не обтянутые кожей перчаток, в волосы Осаму. Чую, который вновь разрешил ему улечься на своей кровати, а затем следивший, спокоен ли сон Дазая. Чую, повторявшего: «Все будет хорошо. Ну же, успокойся». Дазай никогда не забудет сочувствующего Накахару Чую. Это была ночь, когда он пришел к рыжему в последний раз. Это была ночь, когда он ушел от него, аккуратно, как и всегда, прикрыв за собой дверь, бросив на мирно сопящего Чую последний печальный взгляд. Это была ночь, когда Дазай Осаму покинул Портовую Мафию. Утром Накахара ненавидел себя за слабину, за те слова, за объятия, бил подушкой пустое место на кровати, срываясь на крик, похожий на рычание. Но больше всего, конечно, он ненавидел бывшего напарника. Это была ночь, когда Чуя в последний раз вновь пустил его на порог. Это была ночь, когда рыжий в последний раз смотрел на Дазая с чувством, противоположным ненависти. Это была ночь, когда Дазай Осаму покинул Накахару Чую. Они встретятся через несколько лет, бывшие напарники, две половинки Черного Дуэта, но уже как непримиримые враги. Никогда больше Чуя не посмотрит на него с заботой, Дазай не обнимет за плечи с той нежностью, заметной только рыжему, они не будут болтать до рассвета, бросая друг в друга колкие фразы о выборе одежды или стиле жизни, но все равно лежа спина к спине в одной кровати. Дазай решил покинуть все это, и Чуе пришлось смириться, заглушая боль вином и ненавистью. - Как же я тебя ненавижу, Дазай, — ухмыляется Накахара, любуясь видом плененного Осаму. - Так же, как и ужасны твои шляпы, Чуя, — «мило» улыбается Дазай. А в груди тяжело, больно и некомфортно. Потому что ту ночь оба хранят где-то очень глубоко в своем сердце, там же, куда были спрятаны и заботливые взгляды, и нежные объятия, и бессонные ночи.

И все это хочет вырваться наружу.