Это было несерьезно

      Никто не знает, что Микеле каждую свободную минуту просматривает Его страницу твиттера, фейсбука и инстаграмма.       Никто не знает, что, когда Микеле в плохом расположении духа, он всегда выхватывает более-менее чистые кисти из прочего завала творческого хлама и рисует Его портрет.       Никто не знает, что у Микеле в наушниках играют только Его песни.       Никто не знает, что он все чаще пересматривает Их совместные ролики. При чем не только те, что стали щедро выложены на просторы варварского интернета.       Боль когтями разъяренного ястреба впивается в сердце итальянца, который обреченно тонул в ледяном омуте любви. Брошенный, забытый, поверженный.       Нелюбимый.       Флоран изменился. Стал другим. Он движется дальше, пока Локонте задыхается пережитыми воспоминаниями, судорожно хватаясь руками за всевозможные припуски мгновений новой жизни, лишь бы не сделать последнего вздоха.       Флоран изменился. И у итальянца нет прав его винить. Разве что только себя.       "Это было несерьезно, Мик. Надеюсь, ты понимаешь?"       Тогда у Локонте закружилась голова. Он еле удержался на ногах, вцепившись руками в подоконник, чтобы не свалиться. То пугающее мгновение, когда еще не до конца осознал, что все кончено, а в груди уже сильно сжимает, неприятно крутит внизу живота, холодеют пальцы, парализует тело, закладывает уши, и ты слышишь только редкие удары собственного сердца.       Надо же, оно еще бьется?       Небывалым чудом итальянец находит силы и оборачивается к брюнету, едко усмехаясь и махая рукой.       "Мот, не стебись надо мной. Конечно, понимаю."       Слова даются с трудом, твердый ком в горле не позволял сказать более свободно. Но француз не обращает на это внимания.       Он подходит к Микеланджело, обнимает, хлопает по спине, и через пару минут в прихожей закрывается дверь.       Вот и все.       С этого момента прошло так много времени. Боль, эта безжалостная стерва, притупилась, но не собиралась исчезать насовсем.       Локонте вскочил с места и сжал кулаки, громко зарычав в порыве гнева. Он злился за то, что не мог отпустить. Злился, что как идиот повелся на нелепую сказку собственного сочинения.       Микеланджело хватает кисти, находит чистый (удивительно) холст. Начинает рисовать: рвано, широкими и грубыми мазками. Рисует, конечно же, Его, учитывая, каким стал потрясающим за последнее время. От понимания этого в груди вновь начинает неприятно колоть. Итальянец срывается: хватает холст и с громкими звериными криками начинает колотить о стену, пока от недорисованной картины не остаются щепки и рваные куски полотна.       И так было всегда.       Локонте обессиленно падает на колени и опускает голову.       Звонок в дверь.       Кому он нужен?       Итальянец кое-как поднимается, идя вперед исключительно по механической памяти. Поворачивает ключ, толкает дверь.       - Мик, все серьезно.       Бархатный баритон заставляет поднять голову. Итальянец смотрит в шоколадные глаза, не в силах поверить.       Мот стоит в роскошном черном костюме. Выглядит уверено, крепко сжимая в руках букет алых роз.       - Извини. Прошло много времени. Но я подумал, что...       - Заткнись.       Губы жадно ласкались в мокром поцелуе.       Кажется, Микеле, наконец, смог свободно вздохнуть.