в моих мыслях

NF–Got You On My Mind

- Ты в моих мыслях, детка, - шепчет он, прикрыв глаза, и его пальцы обхватывают стойку микрофона, словно в этом мире ему нужна хоть какая-то опора. Он – облако сигаретного дыма, по насмешке Бога закованное в мешок из плоти и костей, но отчаянно рвущееся на свободу. «Winston», синий, непременно толстый. Если нет, то и красные «Marlboro» сойдут, только скорее, между губ, чтобы затянуться, чтобы задохнуться. Подушечки пальцев сухие, голос – ломкий, он хмурится, поддаваясь музыке, заполоняющей разум: - Ты в моих мыслях, ты в моих мыслях… Ифань знает, что там, под небрежно наброшенной кожаной курткой и шелком белоснежной сорочки плечи Лу Ханя алеют крупными пионами, лепестки которых покрывают капли росы. И Ифань знает не понаслышке, каково это – целовать эти цветы по утрам, потому что на удачу, потому что пионы сулят любовь, которой хочется так, что сводит челюсть. Но они ничего друг другу не обещали. - Разве ты не знаешь, как это чувствуется?.. Ифань – вечно застегнутый на все пуговицы, с выражением суки скуки на лице, но все в мгновение меняется, когда на одном из светских раутов, на который он приглашен с женой, мужчина видит призрака прошлого с сухими губами и его, ифаневской, отметиной на безымянном пальце правой руки – татуировкой католического креста, который он сам носит с детства. - Эй, на чем мы в итоге сошлись? Хань всегда много смеялся. Когда Ифань лениво рисовал пальцами по его коже цветы, которые падали тенями с тонких занавесок. Когда мальчишка выгибался на белых простынях, закусывая губу и подставляя шею под влажные поцелуи. Когда в тесноте душевой кабинки, где почти не хватало воздуха двоим, они целовались, словно голодные, наплевав на струи воды, что били по щекам и норовили попасть в глаза. Когда все там же Хань притягивал к себе Ифаня за висящий на шее крест и целовал, а затем медленно опускался на колени, чтобы дать любовнику умереть между его губ. - Ты в моих мыслях, детка. Ты в моих мыслях… Ладони Ифаня большие, и Хань хрипло выстанывал «Больше…», когда они касались его кожи, словно даря на краткие мгновения покой огню, что пылал в нем. Они целовались медленно, лениво, тягуче, и Лу подстраивал под это движения своих бедер, потому что он любил быть сверху на члене Ифаня, любил контролировать то, как тот входит в его тело. А потом лежал, позволяя сперме вытекать из него, с неизменной сигаретой между губ и пальцами, запутавшимися во влажных волосах любовника, что целовал в каком-то благоговении его живот. - Я просто хочу знать, что ты чувствуешь то же, что и я. Нет. Не пой. Не смотри. Не узнавай. Ифань сжимает зубы, Ифань молится, Ифань видит, что все же у них глаза в глаза, что эта песня кривит его губы в усмешке, что ему больно, что пальцы сильнее сжимают стойку микрофона. И сам вежливо улыбается супруге, которая с волнением спрашивает, все ли в порядке, безбожно лжет о том, что с ним все хорошо. Но Ифань умирает. В его доме надежно спрятаны сигареты Лу Ханя, но вот свои чувства спрятать оказывается не так просто. - Мне кажется, что со мной все хорошо, но ты знаешь, что вот-вот случится рецидив. И он случается. Они разбиваются в то же мгновение, как кончается песня. Как Хань уходит курить на балкон, а Ифань, оставив свою жену с подругами, молча следует за ним, и почти задыхается от родного запаха, столь ядовитого и резкого, что руки сжимаются в кулаки. Они не говорят друг другу ни слова. Ни единого. Ифань возвышается над бывшим любовником, и тот чуть кривит губы, наклоняя голову к плечу, а затем касается холодными пальцами шеи Ифаня, выуживая из-под ворота рубашки цепь с крестом. Тихо смеется. «Ты не меняешься» У в ответ на это чуть кивает на пачку сигарет на перилах балкона. «Тебе ли говорить?» Тишина между ними не давит, она обволакивает, как сигаретный дым, который выдыхает Хань, непроизвольно облизывая сухие губы. Он приподнимается на носки и ведет носом по щеке Ифаня с какой-то звериной нежностью, отчего тот на мгновение замирает, но затем подставляется под ласку, прикрывая глаза. Они ничего друг другу не обещали тогда, не обещают и сейчас. Ифань касается губами каждого лепестка пионов, которыми расцветает кожа Ханя, и тот тихо смеется: снова на удачу? Или ему не хватает любви? У сложно ответить на этот вопрос, и он лишь хмурится, когда видит на мобильнике, небрежно брошенном на тумбочку, оповещения о пропущенных звонках от его жены. Ифаню стыдно, но Хань шепчет его имя, когда прогибается в спине и подставляет свое тело для его члена, а затем этот шепот переходит в требовательный стон, как и раньше. Ифаню не хочется обманывать эту женщину, потому что он уважает ее, и, можно сказать, что любит. Но только и всего. Он не горит ей, не дышит ей. Не наслаждается ее запахом, ее кожей, прикосновениями так, как в эту совершенно безумную, греховную минуту. Хань вскидывает влажные бедра навстречу, он хочет, чтобы член Ифаня был глубже и сильнее, чтобы его большие ладони сжимали бедра, как раньше. Он жмурится, кусает губы, чтобы немного приглушить стоны, он сдавливает пальцами цепь с католическим крестом Ифаня, словно снова нуждаясь в какой-то опоре в этом мире. Он – лишь сигаретное облако в мешке из плоти и костей, но когда с ним Ифань – он чувствует себя цельным, завершенным. Он чувствует, что получил свою оболочку не по ошибке Бога. - Ты в моих мыслях, детка… - шепчет он, когда Ифань тянет его за собой, садясь на постель, и неторопливо двигается на его члене, чувствуя, как возбуждение комом скапливается внизу живота. Он сам уже мокрый, он потирается своей плотью о живот любовника, он чувствует, как ключицы расцветают алым от поцелуев-укусов, и его голос срывается раз за разом. Ифань заставляет его задыхаться, и он это видит. На белую кожу ложатся узоры с тонких занавесок, и это пьянит. Их одежда разбросана по всей квартире и, кажется, они едва прикрыли входную дверь, но сейчас на все плевать, потому что Ифань вновь чувствует, что умирает. У него рецидив, это точно. У них рецидив. - Ты в моих мыслях, ты в моих мыслях… - вторит он, касаясь горячими губами уха любовника, и тот выгибается в сильных руках, кусает губу и хмурится, потому что на языке перекатывается гортанный стон, так и грозящий сорваться с губ. Капли пота стекают по алым лепесткам пионов, когда Лу Хань теряет связь со своей оболочкой, совершенно растворяясь, и Ифань обнимает его так крепко, как только может, прячет лицо у него на шее и дышит, дышит, дышит… Они ничего друг другу не обещают. Но Хань смеется, когда его предложение о воскресных обедах заканчивается оргазмом на кухонной стойке. Хань смеется, когда в его шкафу становится слишком много вещей Ифаня, и сам он носит их без разрешения, встречая любовника в его рубашках и футболках. Хань смеется, когда смотрит на Ифаня снизу вверх, стоя на коленях в душевой кабинке и наблюдая за тем, как У не может отойти от оргазма. Хань смеется, когда оказывается в сильных объятиях, когда его бросают в постель, когда они мирятся после дурацких споров, возникших не из-за чего, и У ставит телефон на беззвучный режим в моменты их поцелуев. Между его губ каждый раз «Winston», синий, непременно толстый. Если нет, то и красные «Marlboro» сойдут, только скорее, между губ, чтобы затянуться, чтобы задохнуться. Они ничего друг другу не обещают. Они работают над ошибками. В своей, извращенной манере. Когда-то в мыслях Ифаня было слишком много Ханя. Теперь его еще больше. Его запах на одежде, на коже, на языке и в памяти – и от этого не поможет даже смертельная инъекция. Хань – это финиш. Он не любит его, он з-а-в-и-с-и-м. Его чувства куда сильнее чем то, что можно выразить словами. Хань – его рецидив. Они ничего друг другу не обещают, но тайное не может не стать явным рано или поздно. И вот уже на щеке У – царапины от ногтей и у него есть три дня, чтобы забрать свои вещи и убраться из квартиры. Они ничего друг другу не обещают, но Ифань набирает Его номер, а о том, что случилось, говорит не сразу. Потому что слушает дыхание любовника и закрывает глаза, не сдержав улыбки. Они ничего друг другу не обещают, но Хань на том конце провода тихо смеется: - Купи сигарет по дороге домой.