в деталях и к черту

      У Ларина пиздецки красивые глаза.       Нужно ровно пять с половиной секунд, чтобы рассмотреть их точный цвет на свету и восемь секунд в темноте, и вот тогда точно различаешь мутно-зеленую радужку и дрожащую бездну зрачка. Нужно тридцать секунд, чтобы на расстоянии вытянутой руки разглядеть красноватую сеточку сосудов, и чуть меньше минуты, чтобы различить каждую ее «нить». У Ларина в такие моменты, когда его разглядывают, ресницы дрожат, и сам он моргает чаще, чуть жмурится и после отводит взгляд. И это так неправильно очаровательно, это имеет такую странную магическую силу, что Юре хочется выть от отчаянного желания прикоснуться. Просто ощутить, как под прикрытым веком, чуть дрожит глазное яблоко, коснуться осторожно пальцами или губами, и дышать от пульсации к пульсации. Глаза Ларина всегда смотрят грустно и вопросительно, и Юре кажется, что вот-вот и из них потекут злые слезы. Но Ларин умеет себя держать в руках, застать его врасплох — это задача из трудных. А глаза у него все же пронзающе живые и дикие, но красивые, да.       Когда Хованский впервые, будучи пьяным, говорит про это Кузьме, тот смеется: — Ты как рассмотрел-то за надбровной дугой, а?       Гридину смешно, а Юра только отмахивается, бросает смешливое «пошел ты» и снова прикладывается к бутылке. А в голове заедает Ларин. Раздражающе прекрасный со всеми своими изъянами, про которые стоит Ларину заикнуться, так внутри Юры уже все горит от желания ему въебать. Ведь Ларина, с его ухмылками и хмурыми взглядами, сутулой спиной и острыми лопатками, дурацкими заскоками и заумными словечками, просто болезненно хочется обнять и повторять ему всякие глупости про то, как он, мудак, красив. Хочется всматриваться в него, детализировать и запоминать в мельчайших подробностях. Хочется вновь лежать на старом потертом диване в обнимку, устроив на костлявом плече подбородок, обняв тучного Ларина поперек тела, смотреть с ним скучные фильмы по научным каналам и просто молчать. Юра вообще-то тишину терпеть не может, но с Лариным даже она почему-то до странного уютная, домашняя.       Ларин вообще дьявольски красив, а потому обитает в деталях. Юра помнит отчетливо каждую. Помнит тонкие музыкальные пальцы, выпирающий кадык, бледные ступни и светло-русые волосы. Ларина почему-то именно сейчас хочется любить, понимать и держать рядом, говорить с ним о каких-нибудь теориях и пересматривать вместе стендапы Карлина или Си Кея, но нет. Ларин пропадает где-то, Ларина больше нет: ни рядом, ни в их когда-то общей с Юрой квартире, ни в его собственной халупе, ни в Питере вовсе. Ларин исчезает с радаров и закрывается ото всех, путешествует со своей «не-шкурой», заливает изредка фотографии. И у Юры все внутри сводит от злости на Ларина и самого себя, потому что Юра помнит: помнит, как они вместе планировали эту поездку, как Ларин обещал водить по музеям, а Хованский в шутку морщился, как они спорили из-за конспирации в аэропорту и бронирования номеров. А сейчас Юра в Питере, а Ларин с Ксенией летит невесть куда. Невесть куда, потому что после расставания с Хованским Ларин сказал, что порвал все их заметки с планами на путешествие.       Юре от такого не в шутку больно, но вслух он говорит только что-то вроде «ведешь себя как девочка-подросток, Уткин» и бросает напоследок презрительное «истеричка». Но последнюю неделю перед отъездом Ларина Хованский рвется к нему. Друзья говорят — не надо, мол, забей на него, не трожь былое. Но Юре плевать. Он, будучи пьяным, ломится в знакомую дверь, бьет с такой силой, что болят запястья и костяшки, и боль эта импульсом бежит к локтю, разрывается к концу предплечья. Ларин долго не открывает, может, спит, может, не занят или принимает душ, Юра не знает наверняка. Но через пятнадцать минут дверь все-таки подаётся, и Ларин, такой родной и заспанный, чуть лохматый, в домашних штанах и белой помятой майке, смотрит вопросительно и с неприязнью. — Чего тебе? — на лице ни единой эмоции, а Юра настолько пьян, что еле на ногах стоит, он цепляется за запястье Ларина, чтобы не упасть, и тот морщится, — пьянь. Вызвать тебе такси? — Только если ты поедешь со мной, — лыбится Юра, он приближается к Ларину почти вплотную и гладит его по скуле, отчего тот на секунду замирает, поддаваясь старым привычкам, прикрывает глаза, но после резко отшатывается. — Я не поеду, — безапелляционно говорит он, качая головой, — у меня там, — кивает куда-то вглубь квартиры, — Ксюша. Я, пожалуй, вызову тебе такси. — Вот как? — Юра перехватывает руку Ларина, потянувшуюся к телефону, — значит, мне ты такси вызываешь, а эта шкура пусть остается, да? — внутри все сжимается от злости, — трахаешь ее на той кровати, где я трахал тебя, да, Димочка? Она знает об этом? — Ларин хмурится и смотрит отвращено, и Юре становится до колик смешно, — похоже, что нет.       Ларин раздраженно цокает и вырывается, хлопая дверью и оставляя Юру в одиночестве в подъезде. Хованский не спешит уходить, он сползает по стенке и садится на коврик перед дверью. В голове нарезкой кадров проплывает то время, когда в квартире Ларина он был желанным гостем: Хованский тогда не придавал значения, как много Ларин отрывал от себя, как много позволял и прощал. Хованского бесили чужие привычки и временами дотошность, чрезмерная внимательность к мелочам. Единственное, что нравилось, это трахаться с Лариным — целовать его тонкие ключицы, переплетать собственные пальцы с чужими, кусать бледную кожу на шее, чувствовать, какой Ларин узкий, горячий и податливый. Сейчас тоже хотелось, но поздно. Ларин променял его на девятнадцатилетнюю «не-шкуру» Ксению, и от этого отчетливо гадко. По лестнице слышатся шаги, и на площадку поднимаются Гридин с Черниковым. Они оба выглядят обеспокоенно; дверь рядом с Юрой снова открывается, и Ларин хмуро оглядывает пришедших. Похоже, он им и позвонил, потому как самостоятельно не хочет или не может дотащить Юру. — Забирайте этого алкаша отсюда, — фыркает Ларин, — если он припрется ко мне еще раз, то я позвоню уже не вам, а в полицию.       И хлопает дверью. Кузьма и Черников берут Хованского под руки и медленно поднимают. Юре хочется плакать, хотя, возможно, это от количества выпитого, а не поведения Ларина, Юра и сам разобраться не может. У него в груди ком, застревает и давит на ребра, и пока Хованского тащат по ступенькам вниз, он вспоминает: вот, это было месяц назад, Ларин замирает на пороге комнаты, где Юре отсасывает очередная смазливая девица; а до этого они стояли и говорили с ней в баре, пока Дима пошел в туалет; а еще ранее Хованский, находясь еще дома, ругался с Лариным, засмотревшимся, как ему показалось, на фанатку; а за час до этого все было так хорошо — они вместе гуляли по парку, обсуждали, как проведут будущую неделю, на поводке у Ларина бежал Дядя Пес. И все это рушится за день. А теперь у Ларина Ксения, умная, красивая, вроде с юмором, и она не заваливается посреди ночи пьяной, не лезет в душу и трахаться, она не забывает покормить собаку и не называет Ларина глупыми прозвищами, которые его бесят. И Юре, так поздно осознавшему, как нуждается в проебанных отношениях, не дают второго шанса.       Ларин снова не верит в любовь, хоть и спит с Ушаковой.       И глаза у Ларина больше не отчаянно живые и пронзающие, а стеклянные, но все ещё красивые.       Но какая теперь, к черту, разница.