***
Над Петербургом уже в который за эту неделю раз утреннее небо затягивается непроглядными серыми тучами, не пропускает солнечные лучи, отчаянно пытающиеся «достучаться» до всех людей сразу и до каждого в отдельности, и, кажется, вовсе сегодня не собирается сменять гнев на милость. Маша за все все свои годы жизни уже привыкла к такой погоде, к такому привычному свинцово-мрачному небу — к тому же она и родилась здесь, а не приехала в сознательном возрасте из какого-нибудь прибрежного городка. Такую погоду встречает она по утрам не редко и удивляться давно уже перестала. Сегодня она и вовсе практически не обращает внимания на эти тёмные тучи — все мысли заняты совершенно другим, да и взгляд фокусируется на другие окружающие её предметы. Не каждый свой день начинает Маша на территории военного аэропорта города Санкт-Петербург — а в других и вовсе никогда не была — в окружении зелёного цвета самолётов и разного возраста мужчин как на подбор в камуфляже и с сумками на плече. Как ей хочется, чтобы всё это было просто съёмкой какого-нибудь документального, а может даже и художественного кино. — Ничего, вернусь — будем, может, ещё раз за награду пить, — сегодня не пряча взгляд, словно пытаясь рассмотреть подругу с ног до головы, запомнить её перед отъездом до малейших деталей, говорит Андрей. Волнуясь всем сердцем и всей душой, но перед Машей представая в образе самого спокойного и собранного человека. Он сжимает руками её плечи, чуть подрагивающие не то от пронизывающего ветра, не то от страха отпускать его не известно насколько, и будто бы только сейчас в полной мере понимает, как был глуп, когда согласился лететь в эту треклятую Чеченскую республику. — К чёрту награды, Андрей, — уверенно заявляет она, укрепляя в нём мысль, что так оно, собственно, и есть. — Они никому не нужны. Ну, будет пылиться где-то на полке — как та, первая —и какой от неё толк? Никакого. Кусок латуни, у которого даже расцвета напоминает о реках пролитой крови. Швецова вдруг подлетает к Андрею вплотную, буквально впечатывается в его крепкую грудь, прижимаясь как можно сильнее. Обхватывает шею руками и теперь уже точно не от ветра, блуждающего по территории, начинает вздрагивать всем телом. — Почему ты согласился? — спрашивает она у самого уха, едва не срываясь на крик и в то же самое время каким-то только чудом не теряя голос от страха и преследующего уже который день волнения. — Почему ты согласился?! — У меня работа такая, — не довольный собственным, не весть откуда взявшимся, ответом, произносит негромко Синцов. Располагает ладони у неё на спине и прижимает к себе крепко-крепко, как только хватает на это сил и уверенности, что хрупкие плечи не разлетятся на сотню осколков. Ему всегда, с первого дня их знакомства, хотелось быть рядом с этой ни с кем не сравнимой женщиной, с этой грозой преступного мира и самым добрым — даже порой трусливым — человеком на белом свете. Обнимать точно так же как и сейчас, только без слёз и страха распрощаться навсегда, без идиотского гудения моторов со всех сторон и без этой саднящей сердце командировки. Просто побыть рядом, просто быть вместе. И он даже предпринимал попытку исполнить свою самую главную в жизни мечту, вот только получилось всё не лучшим образом, если мягко так выражаться. А повторить всё ещё раз… он, наверное, вряд ли решится. Уж лучше сходить с ума по женщине, находясь рядом, чем признаться в любви вновь и получить снова возведённую между ними стену. — Синцов, в самолёт! — доносится откуда-то со стороны голос полковника Звягинцева, которого он хорошо знает уже несколько лет и который возглавит его чеченское задание. — Потом с девушками обниматься будешь! Майор нехотя отрывается от единственного провожающего его в горячую точку человека. Вновь держит за плечи. И с болью в сердце наблюдает, как прозрачные слезинки стекают по её неестественно бледным щекам. — Мне пора, — коротко бросает, не в силах больше видеть её слёзы. Подхватывает с земли потрёпанную спортивную сумку и, развернувшись по-военному чётко, отправляется в сторону самолёта. — Андрей! — зовёт почему-то кажущимся оглушительным голосом. Стряхивает с ресниц предательски заслоняющие обзор слёзы. И, когда Синцов оборачивается на её оклик, всё же срывается с места, вновь желая оказаться рядом. А когда оказывается, не о чём уже больше не думает. Не теряет время на размышления и глупое «а что, если…». Просто берёт в руки его лицо, чуть сжимая с одной стороны зачем-то мочку уху, и отчаянно касается губ поцелуем. Таким нужным в этот самый момент им обоим — как воздух буквально, если и вовсе не сильнее. Таким торопливым от того, что ему уже пора бежать на борт этого проклинаемого всеми словами самолёта. Таким неожиданным, что Андрей даже не сразу понимает, что вообще происходит и не снится ли ему вся эта картина. В какую бы инстанцию обратиться, чтобы отказаться от командировки, а за одно и стереть всё это потерянное так глупо время рядом друг с другом, но совершенно не рядом. — Возвращайся, — не то просит, не то даёт установку Маша, разорвав поцелуй, но продолжая держать руки на его лице. — Пожалуйста, возвращайся живым и здоровым. — Я вернусь, — буквально торжественно клянётся Андрей, прижимаясь лоб к её челу. — Обязательно вернусь, Машуль. — Я буду ждать. Зелёный самолёт вздымает в небо, неприятно гудя двигателями и оставляя Швецову одну под этим хмурым Питерским небом. Откуда-то из окошка, ещё не успев потерять сладкий привкус её поцелуя на губах, смотрит на удаляющийся аэропорт Синцов, теперь уже точно зная, что ему есть к кому возвращаться и ради кого не лезть, как идиоту, под пули.Часть 1
21 мая 2017 г. в 01:25
— Машуль, помнишь за что мы пили при знакомстве? — вдруг спрашивает Андрей, расположившись на водительском месте, но не спеша повернуть ключ в замке зажигания и умчаться прочь из двора дома, в котором они так желали встретиться с таинственным другом нового трупа, нет, дружил некий Григорий, конечно, не с трупом, а с бывшим ещё живым гражданином Корчагиным, но сути это не меняет — данного товарища в предполагаемом месте проживания никто не опознал. Этот факт можно было бы, конечно, списать на неточность фоторобота, но внутреннее чувство подсказывает Швецовой, что просто ищут они не в том месте.
— А что, Чечню разве можно забыть? — вопросом на вопрос отвечает Маша и всё никак не может взять в толк, с чего вдруг верный друг и напарник решил задать именно этот вопрос. Почему вдруг вспомнил свою награду за посещение и, главное, возвращение из горячей точки? Почему именно сейчас решил спросить, помнит ли она их знакомство?
— Мне пришло «приглашение» ещё раз посетить её.
Наконец объясняет Андрей, тем самым напугав и введя Швецову в замешательство ещё больше. Он по выработанной привычке не смотрит в Машину сторону, словно что-то не то очень интересное, не то безумно важное происходит впереди, по ту сторону лобового стекла.
— Второй раз?! Андрей... — женщина переводит на спутника перепуганный, встревоженный взгляд, пытаясь заглянуть в его глаза, но в то же время боясь этого, боясь не увидеть в них желания жить, боясь прочитать отсутствие страха смерти, которая царит там на каждом шагу, боясь не увидеть его прежних глаз, таких добрых и притягательных. — Ты согласился?
— А почему я должен отказаться? — спрашивает подругу Андрей, но ответа даже и не просит — разве вообще имеет он хоть какое-то право просить хоть какое обоснование, если себе самому не сумел объяснить, почему согласился? — Ты ведь знаешь, какая там ситуация.
— А как же..? — начинает было Мария, но, наткнувшись на какой-то внутренний, не видимый глазу и не понятный ей самой барьер, замолкает на полуслове, потупив взгляд и остановив его на с силой сжимающих руль руках Андрея.
— А как же что?
Синцов всё же поднимает на вечно любимую женщину свои уставшие глаза, в которых всё же появляется, спустя перерыв в долгие недели, блеск надежды, потухшей в её парадной в тот самый вечер, когда бокал коньяка подтолкнул его на плохо обдуманный поцелуй. Он не сводит с неё свой взгляд, мечтая услышать желанный ответ, но откуда-то издалека собственного разума уже слыша голос, утверждающий, что мечтам сегодня сбыться не суждено.
— Ничего, — негромко отвечает Маша, вторя Синцовскому внутреннему голосу.
Надежда в его глазах вновь потухает, скрываясь где-то вдали, за пеленой усталости, переживания и отчаяния. Он словно с каждым днём становится всё угрюмее, разочаровывается во всём мире и всё сильнее винит себя в неспособности быть рядом с любимой женщиной, добиться от неё не только дружеского расположения. Одну только её никогда и не в чём не винит, что бы не случилось и сколько бы раз она не оттолкнула его ухаживания и разного рода признания.
— Самолёт в пятницу утром, — сообщает Синцов, даже не зная, что после этого, когда про себя он добавляет: «Послезавтра», тоже самое, таким же точно тоном делает это и Швецова. — Маша… Я хочу тебя попросить…
— Я приду тебя проводить, — прерывая не решительную речь друга, поспешно произносит Мария. Она уверена на сто — даже больше — процентов, что она сможет сдержать своё обещание. Отменет все дела, которые могут хоть как-то помешать приехать — во время приехать, даже раньше. Пошлёт ко всем чертям — или кто там ещё есть? — утреннюю летучку у шефа — он обязательно поймёт её поступок, даже если и станет ругать на повышенных тонах. — Обязательно приду, Андрюш.
— Спасибо, — он улыбается, так и не сумев отбросить от себя грустную пелену, и, словно вспомнив свою натренированную привычку, отводит взгляд в сторону. — Я буду ждать.
В салоне повисает леденящее душу молчание. И машина Синцова, зарычав, всё же срывается с места, по обычаю набирает нарушающую правила скорость, и вылетает со двора.
Андрей сосредотачивает внимание на дороге, из всех сил стараясь не думать более о предстоящей командировке в Чечню, о всех тех невесёлых воспоминаниях о первой своей поездке и, конечно, о том, что одной только своей новостью выбил Машу из колеи, заставил волноваться, переживать за него, вроде бы, не особо близкого для неё человека.
Швецова же ни о чём кроме скорого отъезда друга думать и не может, просто не получается у неё никак иначе. В голову лезут неприятные мысли, вспоминаются кадры из всевозможных выпусков новостей и ужасающие рассказы всех тех коллег, кому посчастливилось вернуться из горячей точки живыми. Она чувствует, как сердце её то начинает отбивать бешенный ритм, а то практически замирает в груди, боясь сделать лишнее движение.
«Мы просто друзья», — вторит она сама себе, не особо веря, но пытаясь внушить эту простую, но не понятно кому нужную мысль. Почему-то кажется,что за друга волноваться куда легче.