Твоя маленькая принцесса

Челюсти покрепче сжать. Кажется, уже привычка выработалась. Почему с ним всегда так, боже? Почему всегда на грани "Дайте мне револьвер, я прострелю этой гадине коленные чашечки, чтобы меньше выёбывалась" и "Охуеть, он посмотрел! Несите дихлофос, слишком уж разлетались ебучие бабочки в животе". Почему? Уронить бы голову, желательно не на колени, а в рядом с рюкзаком стоящий чёрный пакет, да, боюсь, без топора не получится. И питерское солнце аномально жарит, высунувшись жёлтым боком из-за облаков. Щедро шлёт лучи своей ненависти прямо в мою спину, обтянутую чёрной, пускай и тонкой, толстовкой. Лавочки на стадионе, щербатые и местами с облупившейся за зиму краской, приятно тёплые и сухие. Так бы и вытянулся на спине. Если бы не долбанутая физ-ра да ещё и вместе со вторым курсом. И лишь мельком изменившееся расписание глянув, я уже догадался. Зачем мне какие-то номера групп, чтобы знать, что провидение и в этот раз не упустит возможности стебануть меня? Стебануть ужасно красивым ртом, который порой хочется запечатать не поцелуем, а волейбольным мячом. Обладатель этого самого рта сейчас как раз не торопясь пробегает мимо, переговариваясь с одним из кучи своих новых друзей. Или, может быть, это для меня они новые? Он-то тут уже полтора года, как ни крути. Как и Снега, которая всё никак не изволит явиться из раздевалки. Вижу, как "спина" в расстёгнутой спортивке выгибается и замедляется буквально на пару шагов. А после прячет что-то, бликанувшее на солнце, в карман. И где хвалёная справедливость? Уже третий круг из своих положенных по нормативу десяти наматывает, да ещё и курит. И хер ему что за это будет. Потому что он чёртов Жнецов, и даже седой, как полярная сова, физрук только машет на это рукой. Лучшему нападающему футбольной сборной университета и не такое можно, серьёзно. Он и здесь в каждой дырке затычка. Футбол? Жнецов! Спартакиада? Жнецов! Местный клуб весёлых и дохуя в интернете находчивых? Дайте два! Серьёзно, мне иногда кажется, что в один прекрасный момент я сунусь на кафедру, а он уже и там успел. Подрабатывает анатомическим пособием или подбивает клинья к лаборантке, чтобы стащить немного реактивов. Не, ну а что, приколы на уровне седьмого класса, вроде рванувшего куска извести, брошенного в унитаз, это же так весело. Как-то некстати вспоминаю об этой самой лаборантке, всё ещё в магистратуре учащейся студентке, и настроение окончательно портится. А всё потому, что он реально постоянно заигрывает с ней. С ней, с девчонками потока, с той же Снежаной, которая вроде как уже почти что его невеста и по совместительству объект ненависти всех их, да и доброй половины моих, однокурсниц. Зубами светит, кажется, даже во сне и в совершенстве владеет навыком самые простые слова произносить смущающе порнографически. Никогда бы не подумал, что увижу, как развязная девица со словарным запасом меньше, чем у приблудившегося к нашей комендантше кота, будет краснеть и дрожащими пальцами протягивать ему сигарету. Мог и у меня попросить, хуев Дон Жуан. Но куда там, моё существование школьный, а теперь ещё и вузовский, принц замечает, только когда пустеет его или моя комната. Тогда вдруг оказывается, что странноватый угрюмый младший брат его девушки, который "Да отцепитесь от него, пацаны, мне моя не простит", – его любимая детка, ради которой он совершил дикий подвиг, а именно, перемахнув через свой балкон и ловко повиснув на руках, спрыгнул на мой. Охуеть и не встать, даже не знаю, задокументировать это или сразу команду репортеров, фиксирующих очевидное-невероятное, вызывать. У нас в универе есть такие, кучка малость стукнутых гиков, один из которых ещё и по комнате мой сосед. Патлатый, с тоненькими русыми волосёнками и вечным "Ой, фу, в комнату не дыми, Кир!". У нас астма, аллергия на всё на свете. Даже на витающий в воздухе запах парфюма, от которого порой мне хочется впасть в нирвану. И, должно быть, на станок для бритья, которым это недоразумение могло бы избавиться от мерзких, пробивающихся над верхней губой, тонких усишек. Но, к счастью, есть у него и плюсы. И самый большой и своеобразный – это его объёмистая маман, требующая сыночку домой на каждые выходные. Он безропотно сваливает, и комната – эта чертовски тесная комнатушка с двумя кроватями, узкими столами, дверью на общий балкон и раковиной в закутке – становится только моей. И плевать, что эта клетка меньше моей комнаты там, дома, почти в два раза. Что мне от лишних метров толку, если в будни я здесь только сплю, а выходные чаще всего провожу, закусив наволочку и молясь о том, чтобы стул, приставленный к дверной ручке, выдержал, если какой урод не вовремя зайдёт стрельнуть спички? Почти кошмар, с одной стороны. И на секунду, всего на одну обычно где-то перед сном, я даже хочу этого. Потому что наконец-то ВСЁ. Потому что можно будет не ныкаться так яро, а Снега, наконец, сможет сказать парню, который ей нравится, что она в общем-то того, вообще ни разу не обречена терпеть это обаятельное дерьмо до конца своих дней. Потому что даже если и кто-то из нас, что вероятнее всего я, нарвётся на чужие кулаки, это будет ничего. Не так страшно гадать, позвонил ли он подружке моей сестры, пихнувшей ему записку со своим номером в конспект, или нет. Потому что они будут знать. Но и смотреть не перестанут… Напротив, ещё больше будут. Воображение живо дорисовывает осуждение, с которым меня взглядом провожают примерно тридцать пар глаз, и мороз по коже. Опять же, вдруг мать узнает… Голову в плечи втягиваю и едва не ойкаю от неожиданного шлепка по колену. – Не стоит так вопить, это всего лишь я, а не под трибунами живущее чудовище, – Снега поднялась на мой десятый ряд и теперь стоит в проходе, сложив руки на груди. Немного наклонится – и прямо начнёт угрожающе нависать. Фыркаю в ответ на её суровый вид и, беспечно задвинув свои вещи подальше, под кресло, хлопаю по карманам толстовки, проверяя, на месте ли телефон. Вот что-что, а его так точно оставлять не стоит. Мало ли кому взбредёт сунуть нос? Киваю сестре и вслед за ней спускаюсь, растерянно поглядывая за тем, как мягко раскачивается её высокий хвост. Полотнище для бега широкое, поделённое на шесть дорожек. Мы на той, что к трибунам крайняя. Потягиваюсь, разминая спину, киваю Снежке и готовлюсь ближайшие сорок пять минут проёбывать свои лёгкие. Потому что не всем так везёт с физической подготовкой, да и не все, откровенно говоря, готовы задрачиваться ради пресса или крепких накачанных ног. Мне не пинать по газону мячик через неделю, красуясь перед девчонками, мог бы вообще не приходить, если б не норматив. Начинаем с быстрого шага, постепенно переходя на бег. Стараюсь особо не напрягаться, чтобы с позором не свалиться на газон через каких-то шесть кругов, и поворачиваюсь к сестре: – Ну, рассказывай. Что нового? Как на личном? Хмыкает в ответ и качает головой. Мои шутки так и не стали лучше со временем. Да и последний вопрос, скорее, смахивает на саркастичный почти подъёб. Да только она-то тут при чём? Нет, Кир, не стоит. Прибереги всю желчь до того времени, как "спина", бодро набирающая темп и огибающая по дуге пустующие турники, решит навестить тебя. Вот тогда можно будет упражняться в остроумии хоть до вечера. До следующего утра. До хрипоты. Или же пока широкой, покрытой мозолями из-за пресловутой перекладины ладонью рот не заткнут. – Мы с тобой кофе пили полтора часа назад. Как думаешь, что у меня нового? Прищурившись, осматриваю её с ног до головы и задумчиво торможу взглядом на руках: – Пятно от какой-то краски на локте? Беспечно передёргивает плечами и даже не проверяет. – А личное? – упрямо не отстаю от неё, и Снега, должно быть, жалеет, что не прихватила наушники. Нет, ну серьёзно, с кем мне ещё поговорить? С приятелями по местному метал-клубу, больше смахивающему на огонёк сползающихся немытых бомжей, или с соседом по комнате, вспомнить имя которого вызывает у меня более чем существенные затруднения? Снежка приставляет ладонь к глазам на манер козырька, головой вертит, через плечо оглядывается, находя взглядом и так ясно кого. – Моё или твоё? – на всякий случай уточняет, а я понимаю, что скоро Влад вместе со своим тупым прицепом в виде вратаря поравняется с нами. Не разговаривали ещё сегодня. Да и вчера толком тоже. Вереница смс не в счёт. – А оно у нас не общее? – выходит мрачнее, чем хотелось бы. Она глядит почти что с жалостью, прекрасно зная за неполный год, как задолбали эти прятки. Топот ног за спиной. Ого, кто-то решил, что бег трусцой для слабаков? Предчувствуя удар в спину, резво сваливаю на соседнюю дорожку. И верно – в эту же секунду между нами вклинивается Жнецов. Сбавляет темп, снисходя до простых смертных, подхватив Снежку под локоть, и ко мне щупальца свои тянет. Отмахиваюсь, дёрнув рукой, а он, улучив момент, за запястье перехватывает. Тащит назад. Нехотя бегу рядом. Смотримся наверняка как трио придурков. Хотя, что это я? Снега одна из лучших студенток на потоке, на Влада молятся все без исключения организаторы внеучебной деятельности. Придурком тут выхожу только я. Пальцы бы освободить да смотать вперёд, и пускай сколько хотят корчат влюблённую парочку. Он дурачится вроде, а запястье моё вдруг сдавливает так, что невольно ойкаю. На мгновение сталкиваемся взглядами, и я, сдаваясь, позволяю ему сжать свою ладонь. Ладно уж, хрен с тобой. Пускай все думают, что я у вас усыновлённый. Легонько стискиваю его пальцы в ответ в немом "всё нормально", и вместо того чтобы ещё немного попялиться на своего парня, поворачиваюсь на окрик. Тот чувак, с которым бегал Влад, умотал далеко вперёд и теперь сбавляет темп, чтобы недовольно рявкнуть на Жнецова: – Ты всё, сдох, или как? Ага, выдохнется он, как же. А если и выдохнется, то ни за что не признается, пока и вовсе на лопатки не завалится. Отпускает Снегу, после – мою руку и, рванув догонять друга – или кто он там ему, командобро? – оборачивается через каких-то пятьдесят метров. Бежит вперёд и, сложив ладони рупором, приставляет их ко рту: – Я люблю тебя, малыш! Лыбится во весь рот, взглядом обводя занятые сплошь девчонками нижние ряды трибун и, запнувшись о собственный кроссовок, едва не падает. Перестаёт дурачиться и наконец демонстрирует нам свою спину. Снежана медленно краснеет и опускает голову. Прекрасно понимаю, что причиной тому уйма прожигающих, и мне тоже достающихся, злобных взглядов. Радиус поражения обширен, вроде как. Никакого точечного наведения. Не пошёл бы ты на хуй со своим публичным выражением чувств, идиот? Сочувствующе касаюсь её плеча и уже сам протягиваю ей руку. Так и бегаем, перекидываясь ничего не значащими фразами, и я мысленно прошу у неё прощения. Раз в сто пятидесятый, наверное. Ещё и потому, что мне настолько приятно было услышать это, что теперь мучительно стыдно за нас обоих. Сестра же, поймав мой виноватый взгляд, только отмахивается. Жнецов наконец-то заканчивает свой последний круг и останавливается около турников. Ну давай, мужик, уничтожь нас всех своим превосходством, чё. Словно услышав мои мысли, стаскивает куртку и, закинув её на перекладину пониже, запрыгивает на турник. Когда, явно рисуясь, после десятка простых подъёмов делает переворот с выходом на стойку, я демонстративно отворачиваюсь. Лёгкие горят, а нам ещё целых четыре круга. Но чёрта с два ты увидишь, как я задыхаюсь, тебе понятно? *** Погода резко переменилась, налетевший ветер, кажется, проходит через мои рёбра насквозь. Пальцы мёрзнут, запихиваю руки в карманы всё той же, слишком лёгкой для подобной погоды, толстовки и упрямо иду вперёд. Снаружи продрог весь, а внутри клокочет. Кипит, исходит горячей, вверх пузырями поднимающейся и лопающейся тут же злостью. Яростью и, может быть, глупой, но такой незаслуженной обидой. Смеркается уже, ушей почти не чувствую, и в кроссах вода хлюпает. Да и хрен на это, на всё хрен! И на урода, решившего, что будет охренеть как смешно выставить меня немощной принцессой перед своими дружками-придурками. Придурками, под коленкой которых мышц больше, чем во всём моём теле. Натягиваю на голову капюшон, понимая, что не слишком-то это поможет. Плевать. Пускай. Гаражи, узкий, в котором и двум велосипедистам-то особо разъехаться негде, переулок с единственным подъездом и, наконец, то, ради чего я сюда тащился от самой общаги. Одинокая, явно ещё в далёких двухтысячных или около того построенная, детская площадка. Маленькая, сокрытая со всех сторон стенами по виду пустующих домов. Карусель, две чудом уцелевшие качели на толстых цепях и чёртовы, ржавчиной поросшие турники. Всего два, на одной высоте. Выглядят достаточно надёжными, так что… Ладно. Давай просто сделаем это. Оглядываюсь по сторонам, чтобы убедиться, что следом за мной никто из-под арки не вышел, и, подпрыгнув, пальцами цепляюсь за ледяную перекладину. Тут же душу желание разжать пальцы и, немного покачавшись, чтобы дубеющие пальцы привыкли, подтягиваюсь. Первый, второй, третий… Мышцы живота начинает неприятно тянуть. Кажется, сейчас вообще каждую в своём теле чувствую, кроме, разве что, ног. Четыре – наполовину, не дотянувшись подбородком. Да уж, куда мне до стойки и понтов а-ля "Да я на одной руке только десятку сделаю". Повисаю безвольной тряпочкой, но упрямо не разжимаю пальцы. Что в этом толку сейчас уже, когда они окончательно заледенели. Ну давай же, тюфяк! Давай ещё разок! Упрямо закусив губу, тащу своё тело вверх, как сзади негромко звякает цепь, на которую подвешена одна из качелей. Ветер?.. – Руки неправильно держишь. Твою-то блядь. Спасибо, Вселенная. Ведь именно его сейчас я хотел видеть меньше всего. Сжав рот в упрямую линию, заставляю себя сделать ещё два подъёма, превозмогая мышечную боль на чистом упрямстве и злости, и только потом спрыгиваю. Потираю ладони друг о друга в попытке снять с них налипшую рыжину и, только отколупав внушительный кусок от левой, разворачиваюсь к нему. Ссутулившись, на детском сидении развалился и медленно покачивается вперёд-назад, отталкиваясь своими чересчур длинными для такой маленькой качели ногами. При всём желании, наверное, не смог бы поднять их так, чтобы не касаться бурой земли. И, кажется, эта мысль нам одновременно приходит в голову. Потому что он тут же, деловито осмотревшись, пробует сделать это. – Чего тебе? – спрашиваю, когда начинает крутиться вокруг своей оси, запутывая цепи. – Я не мог просто соскучиться? – спрашивает в ответ, запрокинув голову назад, потому что в данный момент уже спиной ко мне сидит. Большой ребёнок. – После того, как опустил меня перед доброй половиной своих дружков-придурков? Дай-ка подумать, – деловито подношу ладонь к лицу, чтобы подпереть подбородок указательным пальцем, но, вовремя спохватившись, отдёргиваю руку. Не хватало мне ещё перемазать лицо. – Нет. Не мог. Вали отсюда. Продолжает терзать несчастные, давно вышедшие на пенсию цепи, и я стараюсь не думать о том, что будет, если крепление наверху попросту его веса не выдержит. И, словно опять мои мысли подслушав и решив сделать назло, начинает раскачиваться, всем своим видом демонстрируя, что, собственно, не собирается валить. Ну и пускай. Поворачиваюсь спиной, возвращаюсь к чёртовой, призванной оставить меня без пальцев перекладине и висну на ней снова. Неприятное тянущее ощущение тут же расползается по мышцам, недвусмысленно намекая на то, что они-то как раз на подобное не подписывались. Да и потом, только идиот не знает про постепенную нагрузку, но в памяти всплывает коротко стриженная, посаженная на широченную бычью шею ржущая голова вратаря университетской сборной, и я, сцепив зубы, делаю раз. Два. Три. Четыре. Неплохо идёт до шести. – Твоя сестра со мной не разговаривает, – как бы между делом говорит мой не очень случайный и точно не желанный наблюдатель. – И правильно… делает, – отвечаю, рывком протаскивая своё тело наверх, и выходит крайне сбивчиво. Жалко. Хочется отвесить себе хорошую плюху. Ему хочется отвесить ещё больше. – Я же ничего не сделал, Кир. Мои глаза расширяются, насколько это вообще возможно, и я спрыгиваю на землю. Стремительно разворачиваюсь к нему и оказываюсь рядом в два шага. Перехватываю цепи ладонями, заставляя остановиться, и его колено больно впечатывается в моё бедро. В кои-то веки могу посмотреть на него сверху вниз. – Разумеется ничего. Всего лишь выставил меня полным слабаком! Девчонкой! Злоба, кипящая внутри, наконец-то находит выход. Толчками, подобно желчи, поднимается вверх, и фонтан внезапно открывшегося красноречия уже ладошкой не заткнуть. Я говорю и говорю, и даже когда в глотке пересыхает, ничего не могу с этим поделать. Говорю о том, что если его знакомым придуркам так хочется позубоскалить, обсуждая дрища-брата его "девушки", то пожалуйста – сколько на хуй влезет, а не влезет, так я подпихнуть могу. О том, что шуточки в стиле "Да отвалите от него, ребят, не все же обязаны быть повелителями брусьев, Кир работает не мускулами, а ртом, когда орёт на микрофон" он может засунуть себе в то место, которое у приличных девушек обычно прикрыто юбкой. О том, что я не его подружка, чтобы меня защищать. Пускай даже так, по-дебильному, давая поводы для новых шуток. Я не слабак, что бы они там все ни думали. Взбрело же в голову при всех ляпнуть… Попробуй, блять, теперь отмыться. Это ебучее "Не споткнись, принцесса! Влада нет, кто тебя до комнаты донесёт?" и улюлюканье вслед преследовали меня до конца дня. И далеко не факт, что они забудут об этом завтра. Принцесса. Не Снега, с которой он в официальных отношениях, а я. Я, который меньше всего на свете хотел бы быть девчонкой. Я, который грызёт ногти, у которого все ладони в мозолях и пальцы, вечно резанные от струн, теперь Жнецовская "принцесса". Трепетная барышня, которую он так заботливо оберегает, что даже не позволил подойти к ебучей перекладине там, на стадионе, а, перехватив за плечи после десятого круга, попросту легонько толкнул в сторону трибун. "Всё, с тебя хватит. Иди". И вот тут-то и началось… Да, действительно, что же с тобой Снежана не разговаривает? Наверное, потому что своей не к месту вылезшей, идиотской заботой и желанием покомандовать ты дал всем без исключения придуркам повод травить меня минимум до конца учебного года. Ещё почти два месяца. "Эй, пацан? Это не ты уронил ручку? Нет-нет, не нагибайся, позвони Владу, серьёзно, куда тебе такие нагрузки". "Слушай, это же ты младший брат Жнецова? Нет, его девушки? Ты астматик, да? Нет? А что такой дохлый тогда?" "Курить есть? Ого, спасибо, а они у тебя не карамельные?" И это только за ебучий остаток дня. Одна ёбаная пара. И сколько таких ещё будет? – Кир… – начинает, должно быть, выждав, пока меня косить от воспоминаний перестанет, и я делаю шаг назад, отпуская цепи. Шаг назад, чтоб своими культяпками не дотянулся. Складываю руки на груди и смотрю в сторону. Небо, и без того серое, стремительно темнеет. А новый порыв ветра пробирает настолько, что зубы стучат. Так и не договорив, он мученически вздыхает и, закатив глаза, расстёгивает свою куртку. Уже начинает стаскивать её с плеч, как до меня доходит, зачем он делает это. – Не смей! – протестующе вскидываю ладони, и плевать мне, что они рыжие от грязи и ржавчины. Попробует подойти ближе – вытру прямо об его морду. Останавливается на середине движения и скептично пялится на меня исподлобья. – У тебя уже губы синие. – И что? От этого не умирают, если ты не в курсе. Не нужна мне твоя куртка. И забота твоя тоже не нужна. "И ты тоже мне не…" – почти срывается с губ, но как бы обижен ни был, этого я точно не произнесу. Наверное, язык не повернётся чисто физически. Прекрасно слышу, насколько тупо и обиженно это звучит, но тут уже не попишешь. Даже несмотря на то, что у меня есть парень, сам я от этого не перестаю им быть. И больше всего на свете я не хочу быть слабаком. И плевать даже на остальных, я не хочу им быть в своих собственных глазах. – Прекрати мёрзнуть мне назло и просто возьми её. – О да, так и представляю, как захожу в общагу в твоей куртке. Может, мне прямо сейчас позвонить Снежке и одолжить у неё юбку? И если бы дело было в подколах или почти что дружеском стёбе уёбков, лиц которых я даже не запоминаю. Нет, всё дело в нём. В нём, который возомнил, будто со мной нужно как с китайской вазой обращаться, сюсюкать, платить за кино и чуть что пихать свою куртку, пускай мы совершенно одинаково мёрзнем. Я тоже мужик, алло! У меня яйца есть! Сверкает молния, и где-то вдалеке раздаются первые раскаты грома. Ну замечательно. Огибаю качели и, перепрыгнув через низкий покосившийся забор, направляюсь к переулку, через который сюда и пришёл. Нагоняет, когда уже почти миную арку. Капюшон на голове. Покурить бы ещё, да только ни пачки, ни желания доставать руки из карманов нет. У Влада наверняка с собой есть, но сейчас просить его даже о такой мелочи представляется мне настолько кромешным пиздецом, что предпочитаю терпеть. – Ты можешь не вести себя как… Идёт по левую руку, и, хвала боже, не пытается остановить для того, чтобы поговорить. Ну уж спасибо. Хватит с меня общения на сегодня. Даже с ним. Не даю договорить и сам же любезно подсказываю: – Как кто? Девчонка с ПМС? Принцесса? – Как ребёнок. О, отлично, серьёзный Жнецов. Не заворачивайте никаких двух, этого заберите. Закатываю глаза и тут же прикрываю лицо рукавом – ветер гонит поднятую с дорог пыль и мелкий сор прямо в нашу сторону. – Тогда ты явный педофил. Хочешь, помогу чистосердечное накатать? Как ни закрывайся, всё равно умудрился наглотаться этой дряни и теперь пытаюсь прокашляться. Холоднее становится с каждой минутой, и последние триста метров до общаги преодолеваем почти бегом. Я, потому что сейчас прямо на месте готов дать дуба, а он для того, чтобы просто не отстать. Как же, вдруг – о, ужас! – не придержит мне дверь, что же о нём подумают? Комендантша наверняка будет в таком шоке, что, поперхнувшись бутербродом, удавится на собственном чулке. Распахиваю дверь на всю ширину проёма и со злости отпускаю, не придержав. Разумеется, перехватывает на половине дуги, не дав с силой врезаться в косяк. Шарю по карманам, выискивая пропуск, прикладываю его к датчику у турникета и, не дожидаясь, пока он сделает то же самое, буквально убегаю в сторону лестницы. Надеюсь на то, что успею защёлкнуть шпингалет до того, как этот упрямый осёл перенесёт наши разборки в мою комнату. Оттуда бежать будет уже некуда, да ещё и этот придурок с усиками наверняка в ней торчит. Сегодня же пятница вроде, нет? Почему бы ему не свалить к мамаше до понедельника? Почему бы ему не свалить вообще? Разумеется, оказывается в комнате. Валяется поверх своей застеленной кровати с планшетом в обнимку. От хлопка двери вздрагивает и мямлит вялое "привет". Отвечаю кивком головы и, прислушиваясь к тому, что происходит в коридоре, дёргаю простенький шпингалет на задвижке на всякий случай. На всякий - это на тот, если он захочет продолжить. Хрен тебе, понял? Хрен тебе… Только досада отчего-то меня самого мучает, когда даже спустя три минуты слышно, что следом никто не идёт. *** После горячего душа и Снежкой приготовленного рагу всё становится лучше. Настолько, что я даже достаю демонстративно заброшенный под кровать телефон и с удивлением обнаруживаю, что ни-че-го. Ни пропущенных, ни смс с шутливыми угрозами или предложениями перестать ломаться и нормально всё обсудить. "Мы" и "нормально", да. Даже вслух не произнесённое донельзя насмешливо звучит. Это как тот случай на прошлых выходных, когда Снежка решила, что "мы", в лице Влада, сможем вести себя нормально, и в кинозал жрать попкорн и бояться какой-то стрёмной хрени на ночь кино мы двинулись в немного расширенном составе. И это было дерьмовой идеей - захватить с собой пару скучающих в субботний вечер подруг. Учитывая, что ни одна из них, разумеется, не знала, что "деткой" наедине Жнецов кличет вовсе не мою сестру. Сначала всё было очень неплохо, они держались за руки, этот придурок даже подарил ей свёрнутый из воздушного шара цветок, купленный там же, неподалёку, целовал в щёку и что-то бормотал на ухо. Всё было неплохо. Пока в зале не выключили свет. Весь первый фильм я надеялся, что он не полезет меня лапать, а как только окончательно уверовал в это и расслабился, он, беззаботно нахрустывая попкорном, просто опрокинул на меня свою банку колы. Деловито попричитал, сдобрив это парой душераздирающих вздохов, и буквально за шиворот утащил меня в туалет. Я шипел, выбивался, даже лягнул его пару раз. Ага. Очень помогло. Я, усаженный голой задницей на раковину, настолько боялся, что нас спалят, что умудрился кончить за две минуты. Прямо в его блядский, ехидно изогнувшийся горячий рот, но посмотреть в глаза сестры, когда мы вернулись, всё равно не смог бы. И слава всем, что мне не пришлось этого делать, хвала марафонам фильмов и темноте. И если до конца сеанса, успокоившись, он вел себя почти прилично, разве что, невинно поглаживая вовсе не Снежкину коленку в темноте, то стоило выйти… Чёрт бы побрал девчачью любовь к селфи и групповым снимкам. Никогда бы не подумал, что смогу задавить гримасу откровенного ужаса и не дёрнуться, зная, что в задний карман моих джинсов, незаметно для остальных, пробирается чужая рука. Пошутил он так, блять, реакцию мою хотел увидеть. Придурок. Вспоминая, насколько мне было не по себе, хочу на него немного позлиться, но получается только нервно хмыкнуть. Наверное, это потому, что я тоже придурок, пусть и чуть меньший, чем он. Заваливаюсь на свою кровать, подумывая о том, что учёбой было бы неплохо заняться, да только для этого нужно нашарить хоть мало-мальски работающую извилину, а с этим сейчас туго в моей голове. Все мысли вокруг одного и того же крутятся. Вокруг одного и того же, с сорок четвёртым размером ноги и умением улыбаться так, что у молодых преподавательниц наверняка трусики мокнут. Боже, ну за что он мне, такой невозможный? Телефон по-прежнему кручу в пальцах… Задумчиво поглядываю на тёмный бликующий экран и решаюсь. Трижды стираю текст, прежде чем скинуть ему мессагу в вотсе. "Официально ты встречаешься с моей сестрой. Вот её и оберегай" вместо так и жгущего пальцы "Перепсиховал, пойдём покурим". Не-е-е, куда там. Обида всё ещё не улеглась полностью. Обида на него, на себя и на всех придурков в радиусе пятидесяти километров в целом. Пялюсь в потолок, представляя, что он сейчас там, в своей комнате, прямо над моей головой. "Зато реально я с тобой, принцесса". Тупо в строчки вчитываюсь, сохраняя каменное выражение на лице, и непонимающе моргаю на хитро подмигивающий смайл, кинутый вдогонку. Он что, нарочно?! Хотя, впрочем, неплохое начало, учитывая, что мы оба обходимся без мата, поддерживая нейтральный тон. "Прекрати это. Даже не думай. Я серьёзно, Жнецов". "Прекратить что?" "Называть меня так". "Да? А как мне тебя называть?" Пишу, что по имени тоже вроде неплохо, и боковым зрением улавливаю, что на меня уже с пару минут пялятся. Помедлив, пока не отправляю ответ. Поднимаю голову и пересекаюсь взглядами с гордым обладателем растительности на лице. Саня? Сёма? Сева? – Ну что? Отложив планшет, вдруг мнётся, подтягивает колени к груди и обхватывает их худыми пальцами. Ну отлично, сейчас выдаст что-нибудь эдакое. – Ты с девушкой переписываешься? Нервно хмыкаю, явно не ожидая такой постановки вопроса. Э, что? С каких это пор его вообще интересует чья-то личная жизнь или, о боже, противоположный пол? "С девушкой, ага. Сейчас предложу ей замутить рандеву в курилке, а после буду радоваться, если она тоже успела сгонять в душ на своём этаже и побриться, потому что раздражение от щетины – вообще не круто". – Возможно? – не давая прямого ответа, осторожно отбиваю вопрос назад. Реально, кто его… Кивает и так кусает себя за нижнюю губу, что больно становится почему-то мне. Нельзя же так серьёзно заниматься каннибализмом на глазах у нормальных людей. Влад, должно быть, не дождавшись ответной реплики, начинает закидывать меня вариантами. Среди которых ванильные "детка" и "малыш" самые безобидные. Сообщения отмечаются как прочитанные, но я всё ещё пялюсь на своего соседа по квадратным метрам, ожидая, когда он, наконец, перестанет жрать себя и родит. За окном, разрезая ночную тьму, вспыхивает молния, и почти сразу же заряжает ливень. Да ещё и такой силы, что если форточку приоткрыть, то и голосов не будет слышно. Молотит по бетонному балкону и стёклам. – Ну? – поторапливаю его, и этот тихий задрот вдруг вскакивает на ноги, перебирается на мою кровать и усаживается в изножье. В первобытном ужасе отшатываюсь, отползая назад, но он, кажется, даже не замечает этого. – Как ты познакомился со своей?.. Пугает ещё больше. Это-то ему ещё зачем? – Моя первая любовь, – делано пожимаю плечами, радуясь, что хотя бы на это мне не придётся врать. Так куда проще, правда. Есть шанс не запутаться в собственных показаниях. Да и зачем придумывать, если этот вариант так идеально подходит? – Ещё со школы. А что? – Это было, ну… – Морщит лоб, подбирая нужное слово. – Трудно? Сделать так, чтобы она тебя заметила. А, вот оно что. Даже у гика может приключиться какая-то влюблённость, с которой он понятия не имеет, что делать. Нашёл, к кому обратиться, блин. Я-то эксперт в отношениях, как же. Вспоминаю, как колотило после ТЕХ САМЫХ звонков, и неожиданно даже для себя проникаюсь к нему какой-то лёгкой симпатией. Он же про девушек спрашивает, в конце концов, мне-то что? Почему бы и не попробовать помочь. – Это сложный вопрос. Тут ещё разбери, кто кого в итоге заметил. А твоя что? Однокурсница? Отчаянно мотает головой, и, когда добавляет, почему-то сразу вспоминаю его маман. Мороз по коже. – Она старше. Боже, боже, боже, сделай так, чтобы это чудо в свитере не было больно эдиповым комплексом. – Намного?.. А сообщения идут и идут. Одно за другим, как всегда, когда Влад бесится. Ещё бы, жалкий смертный смеет игнорировать его задницу. – Год, может, два. – Передёргивает плечами, взглядом утыкается в покрывало. – Красивая… – тянет даже немного мечтательно. И тут же добавляет упавшим голосом: – Но ей нравится другой. Высокий такой, играет в сборной, красит волосы… Закатываю глаза и с чувством хлопаю себя ладонью по лбу. Он может не договаривать. Я уже и так знаю, кто у нас тут всем нравится. Со школы ни черта не изменилось, ей-богу. Да и потом, без обид, но ты себя видел, чудак? Как бы то ни было, будь ты хоть трижды потрясный друг и неиссякаемый источник домашки, целоваться я предпочёл бы с Владом. "Другой", блин. – Не переживай. Этот высокий из сборной плотно занят. Он, – "со мной и бабами вообще не интересуется", – с моей сестрой. У них серьёзно, все дела. Кисло хмыкает, не очень-то убеждённый. Представляю, о чём он думает. Уж наверняка не о том, что такой красавчик способен на лебединую верность. Я тоже об этом думал. Ещё в школе, в тот год, что мы провели порознь, видясь только во время редких каникул. Думал так много и часто, что в конечном итоге психанула даже спокойная Снежка, которая буквально головой Жнецова поклялась, что если он и изменяет "ей", то только в своих мокрых снах или выбегая покурить между парами. Нет, если бы он захотел, то нашёл бы время и место, но я уверен: он не хочет. Уверен в этом так же, как и в том, что не смогу залететь. Он, который подозрительно замолчал всего после двенадцатого сообщения. Странности, не иначе. Неужто реально забил или завалился спать? Может быть, решил заняться учёбой? Предполагаю и сам же хмыкаю. Ну да, учёбой. Он. Влад. Очень смешно. Влад, который на спортивной стипендии и его всё равно не вышибут. И он, не будучи тупым ни в каком из смыслов, бессовестно этим пользуется. Он, Влад, который любезничает так легко и естественно, словно это вшито в его генетический код. И ему прощают раз за разом. Всё и всегда. Этот, на С, всё ещё напротив сидит и чего-то ждёт. Не знаю, инструкции или мануала… – Попробуй пригласить её куда-нибудь. Узнай, что она любит. – А ты, ну… Как ты начинал?.. К своей девушке?.. Ага. Я. Язык так и чешется сказать ему, что "как у меня" не прокатит и это тебе не лабораторка, где все задачи решаются по одному образу и подобию. А если бы и так, то мой "слепок" ему точно не подойдёт. Хотя бы потому, что у него нет низкого, прокуренного самую чуточку, голоса и тонны маленьких и не очень пошлостей в запасе. Качаю головой и, вдруг решившись, тянусь к своему носу, указательным пальцем повожу по коже под ним: – И ты бы это… – показываю на "это", – убрал бы. Щетина это брутально, все дела, но лучше убери. Серьёзно, это хороший совет, прими его. – А так разве, ну… Не старше?.. Энергично мотаю головой из стороны в сторону, и он, зависнув на пару секунд, решительно кивает. Поднимается на ноги, хватает болтающееся на спинке своей кровати полотенце, вещи из шкафа и, довольно робко вскинув кулак, выходит из комнаты, с вероятностью в девятьсот процентов направляясь к душевым. Надуваю щёки и, наконец, развалившись на своей кровати, расслабляюсь. Задумчиво ерошу свои всё ещё немного влажные волосы и, вспомнив об одном не то чтобы важном, и не то чтобы деле, перекатываюсь на живот, на ощупь шарю по кровати в поисках телефона. Итак, что там у нас… "Да? А как мне тебя называть?" "Крошка?" "Котёнок?" "Заяц?" "Любимый?.." "Пиздюк, который не отвечает на мои сообщения?" "Кир, твою мать, не хочешь на веки вечные остаться в моём телефоне как "Моя маленькая принцесса", вытащи пальцы из задницы и напиши это". "Они же не там, нет?.." "Деткааа, ответь мне, я начинаю думать, что меня бросили". "За что ты так жесток со мной?" "Я же люблю тебя". "Попрощайся со своей жопой, пиздюк". О да, очень по-Жнецовски. Фыркаю себе под нос и, пройдясь языком по губам, уже принимаюсь сочинять ему достойный ответ, как позорно вскрикиваю и, выронив телефон, едва с кровати не падаю, завалившись на спину. Потому что коварный шлепок, обрушившийся на мою задницу, был полной неожиданностью. Сердце сейчас сделало такой кульбит, что, кажется, все аорты нахрен поотрывались, а пульс от испуга ебанул набатом по ушам. И причина всему этому - вот она. Самодовольно усмехается, разглаживая невидимые миру складки на белой футболке. Причина, которая устала ждать, пока ей соблаговолят ответить на сообщения, и припёрлась лично – о, чудо – в этот раз даже через дверь, должно быть, не желая мокнуть. – Ты вообще нормальный, нет?! – звучит и вполовину не так осуждающе, как должно. Жалобно и с обидой. Пока поднимаюсь на ноги, он с интересом осматривается. – А ты не сказал, что один… Ага, ещё губы давай подуем. Чепух, блять. Если бы и на ухо крикнул, и вовсе бы оставил меня седым. Отрицательно качаю головой. – Потому и не сказал, что не один. В душевую свалил или куда-то вроде… Не дослушав, цепляет меня за ворот футболки и тянет к себе. Обнимает, обернув руки вокруг торса, и быстро, так словно раз – и не было, касается своим ртом моего. – Ты за этим пришёл? – шутливо приподнимая бровь, спрашиваю как-то само собой скатившимся до шёпота голосом, и он делает это ещё раз, прежде чем ответить. Мимолётно. Глаза закрыть – и не факт, что ощутишь. – Я пришёл потому, что ты не отвечал на сообщения. А это, – ещё поцелуй, на этот раз в подбородок, – потому что вспомнил, что весь день этого не делал. И всё утро тоже. – И весь вечер, – вставляю своё, великодушно вспоминая про унизительный, едва заикой меня не сделавший, шлепок. – Вечером мог бы, на самом деле, если бы ты не… Услышав гулкий хлопок двери где-то в конце коридора, прикрываю его рот пальцами и вслушиваюсь. Так и есть, та, что в конце коридора, в душевой. Впервые так радуюсь совершенно охренительной акустике в нашей общаге. Потому что, чтобы напрямую просмотреть весь коридор вплоть до выхода на общую лестницу, нужно пройти ещё добрых метров тридцать. Спешно целую его ещё раз, потом ещё и ещё. В подбородок, скулы и даже нос. Целую и, ловко поменявшись местами, подталкиваю к двери. Не хватало ещё, чтобы этот тихий задрот, только что, возможно, принявший самое важное в своей жизни самостоятельное решение, увидел Жнецова здесь да ещё и при таких обстоятельствах. – Сделал? Теперь вали. Давай-давай, клянусь ответить на все твои сообщения и даже прокомментировать фото твоего члена глубокомысленным "ого". Выглядит… Запутанным? Вот уж где ого так ого. Обычно это он заставляет меня терять дар речи. Разнообразие почти. – Какое ещё… – Которое ты мне обязательно скинешь, потому что обидишься за то, что я тебя выставляю. Это же типа наша фишка, да? Конкретизировать поход на хуй, все дела. Едва ли сам понимаю, что несу, но, кажется, это помогает. Выглядит настороженным и даже касается ладонью моего лба. Ну вот – закатываю глаза – опять началось. – Мой сосед влюблён в девчонку, которая вроде как с твоим фото в ежедневнике ходит. Не травмируй бедного парня ещё больше. Иди. – Это ты тоже на ходу придумал? – Чистая правда с каплей домысла. Не уверен про фото. Уже тянусь к ручке, чтобы на себя потянуть незапертую дверь, как, послушно кивнув, цепляет пальцами мой подбородок, приподнимает его, наклоняется, на секунду или две прижимается губами к моим, языком скользит по моему и, тут же отстранившись, выглядывает в коридор. Звук, с которым расхлябанные резиновые тапки к полу липнут, всё ближе. Приподнимает брови, одними губами шепчет "Спокойной ночи, принцесса" и, пригнувшись, выбегает в коридор. Мне бы хотелось отвесить ему подзатыльник, да только для этого нужно броситься следом, а догонялки в список моих дел точно не входят. Качаю головой и, возвращаясь к своей кровати, пальцами пытаюсь убрать ощущение недавнего поцелуя с губ. Потому что тахикардия в мои годы не есть нормально. Потому что, даже зная, что не выйдет, касаюсь подушечкой верхней снова и снова. Телефон оповещает о новом сообщении спустя три минуты после того, как героически избавившийся от усов, но от этого, увы, не ставший более привлекательным, на мой взгляд, Саня-Сева-Стасик возвращается в комнату. Новое сообщение… Изображение без подписи. Даже не глянув, заранее хмыкаю и качаю головой. Тут только идиот бы не догадался. Жнецов настолько Жнецов, что в груди пугающе коротит. Расплывчато представляю себе неисправный распределительный щиток с нарушенной изоляцией. И попробуй себе соврать, что это неприятно. *** Бывают хорошие дни. Бывают средней паршивости. Ну, например, когда не хочется тащиться на учебу и получать люлей за невыполненный реферат. Бывают совсем паршивые, вроде тех, когда шёл, запнулся, очнулся – гипс. А бывают такие, которые кроме как медленным погружением на самое днище не назовёшь. Это когда, например, твоему парню разбивают еблище прямо на пороге общаги за то, что он встречается с чужой девушкой. А ты рядом стоишь. Слышишь. Впитываешь. После выясняется, конечно, что смурной тип на тонированной десятке просто патологически ревнив и выбежавшая вместе со Снежкой на улицу девушка, которая вроде как и есть ЕГО, всего-то выложила совместное фото со Жнецовым в соцсеть. А её вспыльчивый джигит увидел, как Влад обнимает Снежану за плечи, парой дней после. Они обе светловолосые, белокожие. Всё сошлось для того, чтобы их перепутать. И теперь, переводя с одной на другую взгляд, может только тупо лупать глазами, как разбуженная днём сова. Дальше скомканное "Прости, мужик, бес попутал" и скупой кивок Влада в ответ. Да ничего, мол, бывает. Ага, с такими, как ты, так, наверное, раз в неделю минимум. И странно, что только сейчас, при мне. И это ощущение словами не передать. Вроде бы конец как минимум твоего света отменился, но ты всё ещё стоишь. А после ловишь полный жалости и сочувствия взгляд сестры. И его тоже. Виноватый. Это как разбить кому-то сердце, а через секунду заявить, что пошутил. Ха-ха, чувак, да что ты, вот тебе клей "Момент". Капни побольше да прилепи. Снежана молча уходит внутрь. Собравшаяся толпа пялится ей в спину, и Жнецов – чёртов Жнецов, который если бы и был виноват, но, твою мать, не перед ней, – плетётся следом. А я остаюсь внизу. На улице. Среди прочих. Среди посторонних. У него разбиты губы и на скуле наливается синяк. Отстранённо думаю о том, что сестра о нём позаботится. Девчонки прямо за мной стоят, шепчутся. Называют их классической и донельзя предсказуемой парой. Хорошая девочка и канонический обаятельный раздолбай. Вот залетит, и поженятся… Тут-то и понимаю: слишком много дерьма для меня становится. Для одного дня так точно. Сейчас ебанёт через край. И я просто ухожу в свою комнату, радуясь, что этот, с кровати напротив, уехал ещё утром. Запираю дверь на защёлку и для верности оставляю в замке ключ. Падаю на кровать прямо в обуви. Забавно, ничего же не случилось, но чувствую себя полностью уничтоженным. Стараюсь лишний раз не шевелиться, даже чтобы мысли, притихшие вроде, лишний раз не бередить. На поверхность не поднимать. Вы только что получили демо-версию конца. Желаете разблокировать? Теряю счёт времени почти сразу же. Мне просто вдруг разом не хочется ни-че-го. Даже для того, чтобы сходить отлить, требуется почти уговаривать себя. Телефон оказывается под кроватью. Жалею только, что не вырубил к чертям вибрацию, и теперь он то и дело напоминает о себе, елозя по пыльному полу. Сначала вибро короткое – смс, а после длинные, словно не телефон, а мини-дрель работает, – звонки. Упрямые. По несколько минут держат, после, когда, должно быть, уже сам оператор скидывает, когда "извините, абонент не абонент" или что-то в этом духе, перезванивают вновь. Игнорирую и собираюсь продолжать делать это примерно до скончания века. Ну или пока заряд у смартфона не закончится. Не решил. И то, и то кажется чересчур привлекательным. Темнеет как-то слишком быстро, должно быть, из-за туч, снова небо затянувших, и комната погружается в промозглый, ни хрена не уютный полумрак. Холодный и серый. Можно было бы включить свет, но для чего? Лицом к стенке и без него неплохо. Шаги от лестницы и вдоль коридора. Ближе и ближе, замирают около моей двери. Наверное, целая вечность прошла, пока решились взяться за ручку. Не открывая, знаю, что это именно ты. Решил расставить все точки над "И" сам, или Снежка, обработав свезённый подбородок и разбитые губы, отправила? Расхлябанный дверной замок туда-сюда ходит, ручка скрипит. Но, как ни странно, ни шёпота через дверь, ни полушутливых угроз. Ты мог бы психануть и пнуть дверь. Мог бы выломать замок и зайти как ни в чём не бывало. Мог бы, в конце концов, набрать мой номер ещё раз, чтобы, прислушавшись, выяснить, в комнате я или нет. Ничего из вышеперечисленного. Ещё один слабенький, даже по моим меркам, рывок за расхлябанную ручку – и тишина. Скрип коридорных половиц, размеренные удаляющиеся шаги. Подтягиваю колени к груди и сжимаю подушку, притянув её поближе. Утыкаюсь носом, и вместо запаха порошка мне чудится запах его нечеловечески стойкой туалетной воды. Его, который мой только украдкой, пока другие не видят. Мы никогда не обсуждали это, ещё с того маленького представления у нас дома. Как-то само собой вышло. Спектакль для мамы, позволяющий Жнецову ночевать в моей комнате, перерос вот в это вот. И я не то чтобы жаловался. Я не жаловался… И, наверное, это удивительно, что только сегодня осознанием прошибло: какое же это – моё? Хорошая девочка и канонический обаятельный раздолбай… Может быть, ему и нужна девочка? Та, о которой он сможет заботиться и получать полные благодарности взгляды, а не моё бурчание? Нежная принцесса, которую можно будет трахать и умиляться одновременно. С аккуратными ноготками, которыми она будет прихватывать его плечи? С грудью и длинными волосами? А не нечто, завёрнутое в безразмерную толстовку, с вечным шухером на черепе, сигаретным дымом и заусенцами? Что, если я действительно не его принцесса? Не тот, кто ему нужен? И рано или поздно он поймёт это, наиграется в вечные прятки от всего мира, красиво разойдётся со Снежкой на глазах всего универа, презентовав ей гигантский букет, а на следующий день будет уже с другой девицей и на этот раз по-настоящему? С девицей, которой будет позволено его трогать, обнимать и упоминать с приставкой "мой". Понимаю вдруг, что никогда даже не спрашивал у него, стоит ли у него только на мальчиков или он за оба фронта? Мысли бредовые и путаные. Успокаиваю себя тем, что всё ещё немного не отошёл от первого шока. И шока ли? Что это вообще? Надуманная, хрен пойми на кого ещё, обида или предчувствие чего-то большего? Сглатываю ком в горле, выдыхаю носом и понимаю вдруг, что веки невозможно тяжёлыми стали. Поспать бы, только кроссы явно стоит скинуть. Кое-как выворачиваюсь, перекатываясь на спину, и сажусь. Тянусь к обуви и, медленно распутав шнурки, стаскиваю с ног. Не заморачиваясь, скидываю прямо около кровати и уже было укладываюсь назад, как первые тяжёлые капли начинают барабанить по подоконнику и не принадлежащему мне, но тем не менее занимающему половину балкона, мешку. Форточка открыта, ощутимо холоднее становится. Ну и хрен с ним, на улице давно устойчивый плюс. Снова в комок. Снова лицом к стене. Жалею себя настолько сильно, что даже не замечаю, как отрубаюсь. *** Сны мутные, серые, как грязные, пенящиеся в ливень лужи. Тягучие и противные. Барахтаюсь в них, из одного оттенка серого медленно дрейфуя в другой, пока через всю эту мешанину образов и ощущений не пробивается вполне конкретный резкий звук. Не разлепляя глаз, лишь на полголовы выныривая из своих недокошмаров, принимаю его сначала за стук дождевых капель по стеклу, но почти сразу же понимаю, что нет, не оно. Дождь барабанит куда более мерно, а не выбивает от скуки мотив одной из новых песен Motionless in white. Узнаю только потому, что сам выстукивал его на чужой коленке, пока пытался на слух разобрать припев песни. Просыпаюсь медленно, понимаю, что рука, на которой щекой лежал, затекла. Сажусь на кровати и несколько мгновений тупо пялюсь в темноту. Белое, маячащее по балкону туда-сюда, пятно умудряюсь рассмотреть далеко не сразу. Вот чёрт. Сжимаю челюсти и поднимаюсь на ноги. В комнате ощутимо прохладно даже в толстовке, так какого хера он выперся на балкон в одной майке? Поворачивается боком, видимо, пытаясь прикрыть зажатую в зубах сигарету от хлещущих, весь балкон заливших, косых струй, и щёлкает зажигалкой. Раз, второй. Подхожу к двери и, сложив руки на груди, жду, когда меня заметят. Третий раз, четвёртый… Психанув, выдирает сигарету изо рта и выбрасывает, раздражённо пряча зажигалку. Мокрый насквозь. Волосы ко лбу липнут, а губы явственно отдают фиолетовым. Идиот. Только вот не смогу я с ним сейчас ни разговаривать, ни рядом стоять, чтобы не расклеиться. Не хочу. Не могу. Не трепетная принцесса, по уши погрязшая в своих бабских переживашках. – Уходи. Оборачивается на звук моего голоса и помахивает в воздухе растопыренной пятернёй: – Надо поговорить, – звучит немного приглушённо из-за дождя, но раздражение разбираю просто на пять с плюсом. Ну ещё бы. Неудивительно. Сколько он там торчит? Десять минут, полчаса? – Вали к себе, Жнецов. Завтра поговорим. Энергично кивает в ответ и показывает мне средний палец. – Дверь открой. А вот это уже попахивает скрытой угрозой. Ну и что ты мне сделаешь? По лицу двинешь тоже? В полумраке, должно быть, спал дольше, чем несколько часов. Ссадины на его коже почти не заметны. Но я же видел днём. Они есть. – Я сказал нет. Утром. Завтра днём. На следующей неделе. Не сейчас. Вали наверх. Словно решив послушаться, задирает голову, высовывается на улицу, будто примеряясь к боковой решётке, что стоит у них вместо бетонного заграждения, и цокает языком. – Не-а. Ладно. Пожимаю плечами. Думаешь, самый упёртый тут? Всегда добьюсь своего и бла-бла-бла? О'кей. Отхожу от окна и со вздохом включаю свет. Почти не глядя в шкаф, достаю сменную одежду и, помедлив мгновение, возвращаюсь к окну и балконной двери. Ещё одно моё "Иди" ожидаемо игнорирует. Тогда, пожав плечами, задёргиваю шторы. Переодеваюсь. По комнате два круга. Возвращаюсь к балкону. Один взгляд, и тот мельком, за прицепленную к карнизу ткань… Закатываю глаза. Стоит, упрямо сложив руки на груди и вскинув бровь. – От пневмонии сдохнешь, – сквозь зубы цежу, и он только усмехается на это. А когда говорит, становится понятно, что как бы ни пытался контролировать стучащие зубы, в итоге хуёво выходит. – Будешь носить мне цветы? – Сарказм даже сквозь стекло просачивается. Психую и задёргиваю снова. К письменному столу. После, бесцельно переложив пару тетрадок с места на место и собрав многочисленные чертёжные карандаши, лезу под кровать, за телефоном. И не потому, что собираюсь всё это читать, а чтобы занять себя чем-то. Выходит на пять. На пять секунд. Какой же он идиот, боже… Считаю про себя до двадцати. Слышу шум и негромкий лязг. Неужели?.. Подхожу посмотреть и, разумеется, тут же сталкиваюсь с ним взглядами. Ага, как же, свалил он. Зрительный контакт упорно ищет, я же делаю всё, чтобы не попасться. Демонстративно чихает, тогда я, психанув, хватаю своё полотенце и, рывком распахнув дверь, швыряю ему прямо в ухмыляющуюся морду. Отступаю назад. Перешагивает через порог и вслед за балконной дверью захлопывает ещё и форточку. Неторопливо вытирает лицо и шею, а я, опустив глаза, смотрю на стремительно увеличивающуюся в размерах, натекающую ещё с его одежды лужу. О, ну отлично. Придётся драить и сушить ебучий, мамочкой соседа по комнате притащенный, ковролин. – Ты же понимаешь, что я теперь заболею и тебе придётся меня лечить? Ещё лучше. Мы не знаем, что сказать, и в ход пошли типичные, прощупывающие почву шуточки. Отрицательно мотаю головой и стараюсь говорить как можно спокойнее, пускай где-то в глубине моей головы здравый смысл велит заткнуть себе рот, а в идеале и вовсе степлером прищепить. – Не мне. Снежане. Ты же её парень. Перестаёт комкать полотенце и щурится. Ну вот. Знал же, что нельзя его впускать. Помок бы ещё полчаса и свалил. Ему там всего-то ухватиться и чуток напрячь мышцы. – И давно тебя это напрягает? Нет. Да. Я не знаю! – Меня не напрягает. Считай констатацией факта: заболеешь, и именно в её обязанности будет входить варка бульона и прочего там. Таблетки. Уколы. Кивает и как ни в чём не бывало принимается сушить голову. Моим полотенцем, которое наверняка провоняет его куревом и шампунем. – А ты, выходит, сам хочешь? Мне бы отшутиться сейчас и, открыв дверь, выволочь его в коридор. Пускай бы и валил прямо так, но всё чёртово дерьмо, что скопилось в моей голове, всё то, что поднялось на поверхность после случайно услышанной фразы, вдруг фонтаном бьёт, и, боюсь, что если не выговорюсь, то разорвёт. Оказываюсь рядом с ним и, перехватив за края полотенца, разворачиваю к себе. На носки приходится привстать, чтобы глаза на одном уровне были, и я делаю это, почти не заметив. – Да, я хочу! – Орать не стоило бы, да только в запале разве разберёшь, шепчешь ты или на этаж выше слышно? – Хочу, блять! Хочу подходить к тебе не потому, что брат твоей девушки, и ты вроде как вынужден со мной общаться, а потому, что Я твоя ебаная "девушка"! Твой парень! Я хочу целовать тебя, а не отворачиваться, когда ты целуешь Снежку! Хочу, чтобы толпы коров, которых ты успел дружески перелапать за это время, поняли, что ни одну ты не выберешь следующей, потому что ты, блять, гей! Или би? Я сам не знаю, кто ты! Охуенно, правда?! Отталкиваюсь от его плеч и поворачиваюсь спиной. Фитиль оказался коротким, рвануло быстро, и теперь внутри только пустота и горстка накопившихся обидок, которые выталкивают на поверхность ком, начавший образовываться в горле. Опускаю плечи и чувствую себя так, словно готов проспать вечность. – А ещё, – начиная снова, я и сам не уверен, что хочу вложить в это "ещё", – ты никак не поймёшь, что я не принцесса. Не девчонка, за которой нужно таскать ридикюль и носить на руках. Не слабак, который грохнется с турника и… Замолкаю, неожиданно даже для самого себя. Всё потому, что воздуха не хватает, а горло сжалось. Тут бы лёгкие наполнить, чтобы расправились… Тут бы хоть что-нибудь. – Кир… – зовёт обманчиво мягко, и я уже готовлюсь к осторожному извиняющемуся потоку ласковых соплей, но Жнецов на то и Жнецов, чтобы вечно вводить меня в ступор. – Полотенце другое дай. А, ну отлично. Заебабельно! Тебе что-то не нравится, малыш? Да-да, я внимательно слушаю. Ты дёргаешься, и тебе башню конкретно рвёт? Ну ладно… Передашь сахарок? Злобно фыркнув, передёргиваю плечами в типичном ну-и-похуй жесте и, шагнув к шкафу, хватаю первое попавшееся махровое полотнище. Отбираю у него мокрое, на шею другое вешаю, а после, за края этого самого полотенца схватив, пятясь, тащу за собой к двери. – Всё, отлично поговорили. Вали. Хмыкает нечто невразумительное и просто охренеть какими ледяными ручищами хватается за мои бока. Сжимает их, замораживая сквозь тонкую ткань, и рывком подтаскивает к себе, вжимая грудной клеткой в свою грудь. В ногах путаюсь, немного теряясь, игнорируя то, как зябко становится в стремительно отсыревающей футболке. Лбом к моему жмётся, тащит по себе выше, приподнимая на носки, а я, махровые края выпустив, толкаюсь о его плечи и шепчу бесполезное жалобное "отвали". Попытка номер два вырваться заведомо обречена на провал, потому что своими подрагивающими пальцами всю мою решимость убивает. Попытка номер а-хрен-её выставить за дверь – тоже. – Так нельзя, – в подбородок ему. Ещё немного приподнимет, больно сжав под нижними рёбрами, и в его гладкие, всё ещё с оттенком фиолетового, губы своими уткнусь. – Нечестно. – Наказывать меня ебучим балконом, когда я ничего не сделал, - вот что нечестно. – Ещё бы ты сделал. – Глупо звучит, ни разу не угрозой. Так, лепет. Упорно отворачиваюсь, и когда всё же поцеловать пытается, лишь по скуле мажет приоткрытым ртом. – Может, мы сначала помиримся? И уже после, счастливо вздыхая под моей лапой, ты объяснишь, из-за чего ссорились, а? Коротко целует в щеку, после – чуть выше, касается уха. Носом прижимается к виску. Нечестно. Очень и очень нечестно. – Ты же знаешь, что секс не решает проблем, – бормочу, обхватывая его руку пальцами, от плеча к запястью веду и пытаюсь отвести. Ни на один из моих вопросов не ответил. Пытается в сторону уйти. Не могу проигнорировать это. – Но менее существенным многое делает. Давай, малыш, помоги мне согреться, а после поговорим. Обещаю, – шепчет, прикусывая мочку моего уха, – мы всё обсудим. После. Ага. Ты слиняешь через балкон, так и не услышав меня, а послезавтра я снова буду неловко мяться, наблюдая, как ты с абсолютно невозмутимым еблом поправляешь выбившуюся из маечки лямку лифчика у подруги моей сестры. Но это же только в понедельник, правда? Сейчас-то ты мой, аж на целых несколько часов. Охуеть можно. Сильнее, чем прежде, отталкиваю и, развернувшись, направляюсь к двери. Отпираю её и тяну за расхлябанную ручку на себя. Захлопывает тут же, ладонью хорошенько вдарив рядом с моей головой. Вплотную стоит, но не касается. – Послушай, Жнецов… – начинаю было менторским тоном и снова упрямо на себя ручку тащу. Угу. Да. Конечно. Перехватывает кисть, насильно разжимает пальцы и, выпустив их, проворачивает в замке ключ. – Может быть, это ты послушаешь? – ровно по слогам цедит в мой затылок, и тёплая волна по всему телу прокатывается, заставляя пальцы на ногах поджиматься. Давлю ухмылку, кусая губы. Бесится. Как же я люблю, когда ОН бесится. Значит, не плевать, значит, задевает и не всё равно. Всё-таки слышит меня. – Может быть, завтра? Попытка номер… Хватает за волосы и заставляет от неожиданности охнуть. Тащит назад, выгибая мою шею, и коленом толкает в бедро. Пять сантиметров – и распластаюсь по двери. – О нет, малыш. – Кажется, окончательно отогрелся, иначе откуда столько шипящих, подобно пару, в голосе ноток? – Мы поговорим сейчас. И так, как МНЕ хочется. – И я соглашусь, потому что?.. Подаётся вперёд и с силой прикусывает за загривок. Втягивает кожу в рот и сухо, без языка, меж зубами перекатывает. В жар-холод тут же. Ладонями о деревянные вставки в облезлой двери. Чуть колет давно пересохшая, хрупкими пузырями вздувшаяся краска. Прежде чем отпустить, присасывается, как настоящий вампир, и наверняка оставляет смачный багровый засос. Широко лижет его и устраивает подбородок на моём плече. Вжимается так, что меня уже мало беспокоит его липнущая к телу майка. – Так с чего мы начнём? Давай, так и быть, выступай первым. Я сама внимательность. Руки в замок на моём животе сцепляет, не предпринимая ни единой попытки погладить или же добраться до кромки штанов. – А ты не помнишь, о чём я спрашивал? Вредность или немного мстительности. Возможно, желание проверить, слушал ли он меня вообще. – Нравятся ли мне девушки? Помедлив, всё же киваю. Отпустить всё равно не отпустит, сбежать не хватит сил, вопить на всю общагу я не буду. Выходит, остаётся лишь один вариант: смириться. – А ты сам как думаешь? – чуть повернув голову, спрашивает, дыханием опаляя мою шею. Расцепляет руки. Левая вверх идёт, правая – предсказуемо вниз. Подаётся вперёд так, что сиротливой не втиснуться молекуле, и своё колено вжимает между моими ногами. Раздвигает их и достаточно ощутимо давит. – Как ты думаешь, Кир? – ладонями широкие круги рисует, а правая пятерня, скользнув по моему, спасибо боже, мягкому члену, уходит ещё ниже и сжимается на промежности, лапая. Через два слоя ткани чувствую, на что давят его указательный и средний пальцы. – Как ты думаешь?.. Через футболку поглаживает по груди, а после, поднявшись выше, обхватывает пальцами шею. Плотно, но недостаточно для того, чтобы придушить. Сам гнусь, спина колесом и бёдрами назад. По плотной, ставшей ещё более грубой от впитанной воды джинсе. Но и через неё ощущаю, как давит. И это тоже нечестно. Нельзя. Грязный приём. Знать, что кто-то хочет тебя настолько сильно, даже когда злится. Особенно когда злится. Знать, что тебя хочет такой, как ОН. – Я думаю, – хрипловато выходит, но не убирает пальцы, напротив, указательный двигает чуть выше, словно вибрацию гортани подушечкой ловит, – тебе нравится всё, чему можно вставить. Едко хмыкает и больно кусает за плечо, кожу терзает прямо вместе с тканью футболки и урчит донельзя самодовольно, ощущая, как от этого незатейливого движения кровь в моём теле отливает вниз. – А как же наша большая и чистая любовь? Её в расчёт ты не берёшь? О да, очень она чистой будет, когда ты со мной закончишь. Ещё бы ляпнул о платонической. – Это же разные вещи, нет? Любить и хо… Стискивает пальцы сильнее. Сразу обеих рук. Словами давлюсь. – Это неправильный ответ. Садись, два. – Да я бы с радостью, но ты же не… В этот раз попытка возразить оборачивается приступом кашля. Пытаюсь двинуть ему локтем, но мажу. Предостерегающе шипит: – Что такое? Тебе больно? Принцесса желает нежно? Пытаюсь выбиться уже по-настоящему, брыкаюсь, посылаю его сквозь зубы, процедив, что теперь-то ему точно не светит, но подавляет всё моё сопротивление, просто сильнее сжав пальцы. Всё ещё держит меня за яйца. Буквально. Затихаю. – Хорошо… – Боже-боже-боже, отберите у него кто-нибудь этот чёртов порнушный шёпот, ну нельзя же так! – Прогнись. Ещё… Вот так. А теперь вожмись в меня своей маленькой крепкой задницей и скажи, с какого хуя ты вообще решил, что меня возбуждают девушки? Я с четырнадцати дрочу на мальчиков, Кир. – Только на мальчиков? – уточняю сразу же, старательно игнорируя ладонь, поглаживающую мою оголившуюся спину, и тут же припоминаю не одну и не две его школьных подружки. – У тебя с девятого класса девчонки были, пиздабол! Ещё скажи, что ни с одной не спал! – Спал. С одной. Считай это моей попыткой нормально лишиться девственности. – И как? Получилось? – Ага, вставил её новому парню в туалете клуба. Не особо круто было. Прикрываю глаза. Ну да, конечно. Жнецов, о любовных похождениях которого девчонки, краснея и хихикая, рассказывали друг дружке прямо на уроках, оказывается, стопроцентный гей. – И я его знаю, верно? Сразу мысленно перебираю всех симпатичных парней его года выпуска и на год раньше. И на которого из них ты польстился? Или он вообще был не из нашей школы? – Какая разница? – немного раздражённо шепчет, нетерпеливо покусывая мою шею и оттягивая ворот футболки. – Какая разница с кем, если сейчас я с тобой, принцесса? – Перестань! Отпихиваю его, наконец, выкручиваюсь и вжимаюсь в дверь. Нависает тут же, запирая ладонями по обе стороны от моей головы. – А как мне тебя называть? Придурок? Идиот? Дегенерат? Как, Кир? Не хочешь, чтобы я о тебе заботился? Отлично. Тогда валяй сам, считай, что теперь я – твоя маленькая принцесса. Тупо глазами хлопаю и пытаюсь осмыслить. Дышать всё ещё тяжело, ощущение лёгкости совершенно неправильное. Выдёргивает из кармана каким-то чудом работающий телефон. Утыкается в него на мгновение. Включает музыку, выдвигая на максимум громкость. О да, стены совершенно картонные. Попробуй-ка чуть громче, чем следует, похрипи. Кавер на небезызвестную Бритни Спирс вызывает у меня ухмылку вместе с сухостью во рту напополам. Динамику любим оба. Во многих смыслах. Наблюдаю за тем, как через голову, изогнувшись, стаскивает с себя мокрую майку и лопатками ведёт. Берётся за ремень, расстегнув, вытягивает его из шлёвок и, бросив тут же, цепляет пуговицу. Тяжёлые от впитавшейся воды джинсы сами падают. Выбирается из кроссовок, снимает носки. Бельё последним. Всё в ту же кучу. Невозмутимый настолько, что даже завидно. Мне бы вот это его нагловатое очарование и самую малость мускул. Согласен всего на пятнадцать процентов от общей массы. Безумно хорош. Безумно самодоволен, потому что знает это. Поворачивается ко мне лицом и, хмыкнув, заваливается на кровать. – Ты идёшь, или я успею вздремнуть? Отмираю, наконец, на всякий случай вслепую проверяю дверь и, неверяще склонив голову, подхожу ближе. Смотрит снизу вверх, ладони под затылком заложив и вскинув бровь. – И как это понимать? Ехидно косится на свой так и не упавший член. – Как хочешь. Считай теперь, что я – томное бревно. Красивое, с сучком. Делай всё сам, малыш. Перекидываю ногу через его бёдра, усаживаюсь сверху и упираюсь ладонями в свои бока. – Это не то же самое. – Конечно, нет. Но мне холодно, давай, принц, согрей. Следующая усмешка уже в его губы. Кулаками по обе стороны от его головы в жёсткий матрац. Нависая. Подрагивая от нервозности и нетерпения, прижимаюсь к нему и, телом по телу скользнув, выпрямляюсь снова. Потому что за все хреновы разы, что мы трахались, мне ни разу не перепало "всё сам". Раздевает, укладывает, даже ноги раздвигает – всегда он. Целует, гладит, придерживает, усаживает, закидывает на себя мои ноги, направляет в рот, контролирует ритм. По-джентльменски, блять, следит за тем, чтоб я кончил первым. Знаешь, Жнецов. Ты прав. Стаскиваю футболку, и пускай тело у меня не настолько впечатляющее, он всё равно довольно хмыкает и ладонью тянется к оголившемуся животу. Шлепаю по пальцам. – Ты – бревно, – напоминаю, и он тут же слушается. Задира, почти в ста случаях из ста укладывающий фаллос на любые правила, меня слушается. Не может не вдохновлять. – Давай, малыш. Жги, – подбадривает, и я, не выдержав, улыбаюсь. Жнецов остаётся заботливой наседкой даже абсолютно голый. Конечно, куда мне решиться без его одобрения. Тянусь к его шее, покладисто запрокидывает голову. Губами к кадыку. Поцеловать невесомо, после уже грубее, прихватывая кожу. Зализывая, уйти чуть ниже и вправо. Целовать и целовать, сухо, без языка, а рукой, не той, на которую опираюсь, найти его член, что касается моего живота. Елозит по нему, но таких прикосновений слишком мало. Я знаю. Как же хорошо я это знаю. Потому что кое-кто страшно любит раздеть меня полностью, завалиться сверху, сплести свои пальцы с моими, завести их за голову и целоваться. До предобморочного состояния и судороги в ногах. До "боже, хватит, просто потрогай меня уже". До мышечного спазма, который буквально заставляет меня раздвигать под ним ноги и просить ладонями, быстрыми взглядами и всхлипами о большем. Пожалуйста. Давай. Уже. Сними свою блядскую одежду. Вставь мне. Быстрее. Я умру. Мне нужно. Нужен ты. Внутри. Вспоминаю, и дух перехватывает. Стыдно и горячо одновременно. Стыдно и до безумия жалко, что мне не хватит выдержки проделать то же самое с ним. Задыхающийся, с опухшими губами, Жнецов. Такое не снилось самой Бритни Спирс. Его член под моими пальцами, чувствительный плеча сгиб, прямо в зоне поражения губ. "Делай всё сам"? О'кей. Растекаюсь по нему, коленями стискивая бока, пальцами по всей длине члена охватив, неторопливо сжимаю, только чтобы его чувствовать. Выступающие ключицы и ямку между ними исследую языком. И плевать, что до миллиметра давно изучен. Всё равно вкусно. Всё равно, потому что мой. И раз я главный… Есть кое-что. Кое-что, чего я хочу. – Влад? – зову шёпотом, касаясь мочки его уха, и, не удержавшись, провожу по раковине кончиком языка. Его вопросительное "Да" кажется очень и очень заинтересованным. Хриплым. Поднимающим метафорическую шерсть на моём загривке. – Я хочу, – приходится прерваться, чтобы облизать губы, – чтобы ты говорил. – А я всегда знал, что ты дрочишь на мой голос! Самовлюблён до четвёртой степени. Не меньше. Как самая запущенная форма рака. Как самое запущенное всё из всего. Двадцать из десяти. И нет, не прав, не на голос. На всего. – Просто делай это, ладно? Иногда. Ладонь проезжается к верху моей спины и исчезает, лишь коснувшись лопаток. – Что именно ты хочешь, чтобы я говорил? – Музыка немного его голос смазывает, но так даже лучше, приятно даёт в голову, усиливая возбуждение. – Как сильно я люблю тебя или насколько хочу завалить на спину и, приспустив штаны, выдрать? Горячий румянец от шеи и до висков. Пылающие уши и давящее ощущение под затылком. Продолжаю целовать его, неторопливо работаю ладонью и от неожиданности вздрагиваю, когда левой рукой хватает меня за волосы, вынуждая поднять лицо, подтаскивает чуть ближе. – Так о чём, Кир? У нас лайт версия или… Хмыкаю и, прежде чем с силой цапнуть его за губы, быстро отвечаю: – Второе. Довольно урчит в поцелуй. Любит, когда немного "грязно". Любит в подавляющем большинстве тех самых смыслов. Ёрзаю по нему, глажу, целую везде, где могу дотянуться, и, в очередной раз отлепив цепкую ладонь от своей задницы, сползаю вниз. Для того, что я хочу сделать следующим, его член должен быть очень-очень мокрым. Скользким. А так как смазки у нас сейчас нет, то… Дорожкой прерывистых поцелуев по груди и животу вниз. Животу особенно, не удержаться от того, чтобы кончиком языка все эти линии не очертить. Ода поклонения Жнецову без слов. Из редких смущённых взглядов и прикосновений. Кровать узкая, короткая, с его ростом едва-едва… На вытянутых лодыжках устраиваюсь, нависнув над низом его живота. Проступающие мышцы, вены под кожей… Чёлка ко лбу липнет, щекочет глаза. Потянувшись, в сторону её отводит, невольно за ладонью следом тянусь. Тянусь для того, чтобы меня приласкали, погладив по скуле, а после, ловко схватив за волосы, заставили наклониться. Головка его члена прямо перед моими губами. Пять сантиметров вниз, чтобы коснуться. Не больше. – Скажи ему привет. Хмыкаю. – Убери ветки. – Или? Дразняще размыкаю губы, веду ими над подрагивающей плотью, дыханием щекочу и легонько клацаю зубами. Расплывается в усмешке. – Ну да, можно подумать, ты это… – Давится слогами и, понятливо заткнувшись, откидывается на подушки. Ты прав, этого не сделаю. Но кое-что другое – да на раз. Втягиваю его в рот насколько могу глубоко, одним плавным движением, и не выпускаю. Неторопливо поглаживаю языком, втягиваю щёки. Целиком мне его и под страхом смертной казни не заглотить, но вроде и так неплохо выходит, да, Влад? Преодолевая все "о-боже-боже-лицо-от-смущения-оплавится", поднимаю глаза, чтобы посмотреть на него. На него, в свою очередь сосредоточенно изучающего потолок и покусывающего губы. Расслабленного. Угу. Устраиваюсь поудобнее и, помогая себе рукой, начинаю стараться лучше. Пускаю в ход пальцы и изредка, только лишь чтобы подразнить, царапаю зубами. Едва ощутимо. – Тебе это… так же, как и мне… нравится? – делая частые паузы, спрашивает, и хочется торжествующе ухмыльнуться. Я бы так и сделал, без сомнения. Если бы у меня не был занят рот. – Я и сам знаю. Что нравится. Ты такой красивый, когда сосёшь, я говорил? Наверняка же говорил… Начинает сбиваться, в словах путаться, голос всё ниже. Хрипнет. И чем больше у меня немеет рот, тем больше я понимаю, насколько мои штаны сейчас лишние. Насколько мне не хватает ощущения его ладоней на коже. Мне не хватает всего. Контакта слишком мало. Пока мало. Зато слюны скапливается достаточно, чтобы проведя по головке, только для этого отстраняюсь, растянуть её вниз, размазать по всей длине члена и, почти не сжимая пальцев, вверх-вниз пройтись. Большим пальцем погладить уздечку, подуть и снова обхватить припухшими губами, одними ими лишь, не пропуская дальше в рот, оглаживая широкими движениями языка и чувствуя привкус смазки. Снова потянувшиеся ко мне пальцы останавливаются на половине пути и сжимаются в кулак. Словно забыл, что пока нельзя, и опомнился, почти потянув к себе. Непроизвольно прогибаюсь в спине, чуть шире ноги… Я сам просил его говорить, и теперь, кажется, он не в состоянии заткнуться вообще. Чем ближе к разрядке, тем больше пиздит. Сбивается. Теряет мысль. Начинает заново. "Я вступлю в литературный кружок и напишу оду твоему рту". "Ох, я сдохну раньше, чем ты захочешь покататься, малыш". "Если бы ты ещё… Да-а-а-а… Вот так… Продолжай…" "Как насчёт?.. О боже, ты мысли мои читаешь?" Такой горячий, почти багровый от прилившей крови и очень-очень твёрдый. Совсем как когда он ПОЧТИ… Отстраняюсь, позволяя головке просто выскользнуть из открытого рта и шлёпнуть о его живот. Привстаю на коленях, но голова так кружится, что без опоры не удержаться. На стену ладонью, второй, в попытке отдышаться, по пылающему лицу прохожусь. Не должно быть так жарко, когда отопления уже нет, а за окнами продолжает лить дождь. Не должно… Решаюсь посмотреть ему в глаза и не выдерживаю. Стена, его плечо… подбородок… выше. Больной, совершенно больной взгляд в ответ. Расширенные зрачки, подрагивающие ресницы. Капля пота на виске. Ему не терпится, но всё равно ждёт. Ждёт, пока его трепетная, вечно зажимающаяся принцесса решится. Хмыкаю про себя и стягиваю штаны, зацепив и резинку белья тоже. Неловко и вполовину не так эффектно, как это сделал он, но… Разве не поебать, а? Выбираюсь из штанин, опираясь на руки, и когда скидываю, наконец, усаживаюсь на его бёдра. Ощущение, будто грудную клетку вскрыли и выставили прям так перед целой толпой. Верховодит всегда он, потому что мне банально страшно. Страшно взять всё в свои руки и… – Если ты тормозишь потому, что не хочешь, то… – начинает, и я тут же, подавшись вперёд, зажимаю ему рот ладонью. – Я хочу. Глухо хмыкает мне в руку и лениво лижет пальцы. Прикусывает указательный и утягивает его в свой рот. Отдёргиваю кисть и, игнорируя собственное возбуждение, сдвигаюсь чуть выше. Так чтобы обхватить его и себя разом. Пара движений… Прикрыв глаза и жалея, что не выключил свет, привстаю, чтобы было удобнее пальцами пройтись между ягодицами. Сухими ещё, просто на пробу. Старательно глядя в потолок. Куда угодно, только не на него. Нажимаю легонько, кусаю губы, вспоминая, сколько прошло с нашего последнего раза, и, не выдержав, хмыкаю. Теперь уже языком, сначала по ребру ладони, а после по всем пальцам, начиная с мизинца, зная, что смотрит. Конечно он смотрит, чёртов вуайерист. Это, наверное, круче, чем подслушивать. Чтобы протолкнуть средний, даже особо расслабляться не приходится, мышцы давно привыкли. Первый, к нему быстро, чтобы подготовить, а не чтобы получить какое-то удовольствие, второй. Ножницами в стороны, закусив щёку, третий… – Ты бы не… – Заткнись. Ещё больше слюны, по его члену открытой ладонью веду, чтобы размазать, и, придерживая, поднимаюсь. Осторожно направляю в себя, вместе с тем опускаясь буквально по миллиметру. Сначала просто его чувствую, после – усиливающийся нажим и, наконец, как проникает в меня, растягивая упругие мышцы. Одно, когда он сам брал, нашёптывая всякие глупости и целуя в висок. Совершенно иное – опуститься самому, ожидая, когда же станет больно, боже. Когда даже словно в стороны растащит, и почувствую себя распятым. Всё ещё медленно. Распахнув рот, запрокинув голову и дыша через нос. Совершенно точно больше больно, чем приятно. Совершенно точно не хотел бы я сейчас видеть своё лицо. Совершенно точно знаю, что на него смотрит ОН. Смотрит и едва ли моргает. И совершенно не типично молчит. Взгляд упрямо по потолку блуждает. Начинаю осторожно двигаться, скорее, покачиваться, привыкая. Вперёд-назад, на качелях как. Пальцы касаются моих коленей, поглаживают их, легонько сжимают и поднимаются по бёдрам вверх. Успокаивая, вроде как. Хмыкаю. Кусаю губы. Привстаю. – Только не говори, что собираешься плакать. Тут же бросаю на него абсолютно зверский взгляд, и он торжествующе ухмыляется. Всё-таки заставил посмотреть. Хитрая скотина. Горят щёки, печёт уши, но уже не выходит отвести взгляда, словно своими зрачками держит, осторожно приподнимая бёдра. Один раз, второй… Чуть быстрее… Вдох, вдох, вдох… Динамик его телефона паузу берёт, и, как по заказу, следующая – одна из моих любимых песен. Одна из любимых и совершенно точно неожиданных в его плейлисте. Должно быть, вопрос так и застывает на моём лице, потому что он поясняет тут же: – Я люблю то же, что и ты любишь. Поясняет, и мне вдруг больше не стыдно. Мне не страшно. Мне не… Много чего. Боль отступает вместе с неловкостью. Остаёмся только мы вдвоём. Хочешь смотреть? Смотри. Пальцами, несмело ещё, касаюсь своего плеча, а после - шеи, прогибаясь в пояснице, зная, что так ему больше нравится, касаюсь груди, живота. Не отрываясь, за моими пальцами следит. Из-под ресниц. Пупок, ниже, ощущая напряжённость мышц… Минуя головку, по внутренней стороне своего бедра… И после – на его живот. И мне определённо точно уже нравится то, как он меня растягивает. Распирает, наполняя собой, заставляя прочувствовать каждый миллиметр. Нахожу его руку, отлепляю от своего бедра и переплетаю наши пальцы. Сжимает в ответ, и воспринимаю это как сигнал, как черту перехода на некий новый уровень. – Давай, детка, – шёпотом повторяет, чтобы магию момента не спугнуть. – Жги. И это просто пиздец-пиздец-пиздец. Пиздец, как может быть круто. Думать только о себе, зная, что ему в любом случае в кайф. Зная, что можно сжиматься, подниматься и назад соскальзывать, придерживаясь определённого ритма. Музыки. Ударных. Своего собственного. Свободной рукой обхватываю свой член, прохожусь по нему, стискиваю у основания и двигаю кистью так быстро, как будто бы от этого зависит чья-то… смерть. Моя, наверное, в лице маленького сокрушительного оргазма. Но он кончает первым, когда я уже совершенно точно ПОЧТИ. Выгибается на кровати, впивается пальцами в моё колено и… Внутри почти что настоящий взрыв. Кончает почти беззвучно, не сводя с меня взгляда и только лишь округляя и без того приоткрытый рот. Хватает им воздух, и я замираю, чтобы ничего из этого не упустить. Ни мгновения. Ему хватает десяти секунд, чтобы прийти в себя. Или не прийти, но очухаться настолько, чтобы, дёрнувшись, всё-таки опрокинуть меня на спину. Поменять нас местами, даже не вынимая. Внутри охуенно горячо и настолько мокро, что, когда чуть бёдрами ведёт, без проблем скользит. Мне не хватает дыхания на то, чтобы протестовать. Мне не хватает желания для того, чтоб делать это. Под лопатками - покрывало. Над грудью – горячий, опирающийся на свой локоть Жнецов. Жнецов, который, потянувшись вперёд, губами касается моего лба, целует кончик носа, а после впивается в мой рот, как самый настоящий вампир или иная тварь, промышляющая сбором душ. Мою вытягивает, совершенно точно. Кусает чаще, чем гладит языком. Толкается, и я привычно обхватываю его ногами. Так намного удобнее. Так намного ближе. Глубже. Мне хватает минуты, мне хватает пальцами вцепиться в его волосы и второй обхватить за плечи. Мне хватает того, что голова дико кружится, потому что дышать почти не даёт. Мне хватает его с трудом протиснувшихся между наших тел пальцев, сжавших мой член. Скорее, дёрнувших. Мне хватает. Крупно вздрогнув, сжимаюсь вокруг его члена, чувствую, как, подавшись назад, проходится головкой по особенно чувствительному месту, и выдыхаю что-то трудноопределимое в его рот. Всё ещё дыхание одно на двоих. Всё ещё в комок. Лбом ко лбу. Не отпускает, позволяя разве что вытянуться, опустив ноги, и, выскользнув, укладывается поверх, совершенно не заботясь о том, что тяжелее меня килограммов на пятнадцать. Скатывается чуть ниже, несмотря на то, что ему коротка эта чёртова кровать, и устраивает свой череп чуть выше моего плеча. Дышит прямо в щёку. Грудная клетка, на которую пришёлся основной вес, протестующе ноет. Плевать, боже. Как же плевать… – Хуёвое из тебя бревно, – подаю голос первым, и он смеётся, посылая совершенно преступные вибрации в мою шею, заставляющие меня покрываться предательскими мурашками, которые захочешь – не проигнорируешь. А он явно не хочет. – А ты всё равно моя принцесса. Легонько, совершенно без энтузиазма шлёпаю его по плечу. Не реагирует от слова "совсем", продолжая вминать в лёгкие мои же рёбра. Протягивает руку к стоящему рядом столу, открывает верхний ящик, прекрасно зная, что именно в нём у меня валяется пачка с зажигалкой, натыкается на что-то, долго рассматривает и, швырнув назад, поднимает голову. – Ты в курсе, что мы только что осквернили не твою кровать? *** Жмурюсь и старательно убеждаю себя в том, что всё, что происходит сейчас, не более чем сон. Дурацкий такой, в духе чёрных комедий, сон. Но твёрдые пальцы предупреждающе сжимают мой бок, и я заставляю себя поднять веки. Если это не похоже на прогулку позора, то я даже не знаю, на что. На меня бы на голого не пялились так сильно. Почти всю следующую неделю Влад усиленно делал вид, что ничего не произошло и между нами всё совершенно так же, как прежде. На людях я – его по наследству вместо приданного доставшийся "младшенький", а тет-а-тет – малыш, детка и прочая пованивающая ванилином мерзость. Ну ладно, не совсем мерзость, но из чистого упрямства я никогда не скажу ему об этом. Ему, который на голубом глазу потащил меня вместе со Снежкой на матч между университетскими командами, вместо которого я собирался как следует выспаться. Он, как ни в чём не бывало отбегав первый тайм, устроил просто лютый пиздец во втором. Принцесса, блять. Ёбаная. Местная знаменитость, нападающий футбольной сборной и просто ПЛЕВАТЬ-КУДА-Я-ВЕЗДЕ-ХОЧУ Жнецов выперся на поле в ярко-розовой свободной футболке с фривольной диадемкой вместо номера и гигантскими белыми буквами "YOUR LITTLE PRINCESS". Тренер орал на него как никогда в жизни. Как никогда орала Снежка, когда он, пожав плечами, стянул чёртову майку через голову и швырнул прямо мне в лицо. Удавиться хотелось сильно. Примерно так же, как если бы провалил все экзамены подряд. Хотелось уткнуться пылающим лицом в колени и никогда, никогда больше его не поднимать. Он устроил самый настоящий, мать его, цирк. Это его чёртово "Я люблю тебя" и гул со всех концов трибун ещё несколько часов стояли у меня в ушах. Я сбежал до конца игры. Заперся в комнате и клялся себе, что останусь тут жить. Буду приманивать голубей на балкон и жрать их прямо сырыми. Я клялся себе, что убью его. Я клялся себе, что ни за что не открою балконную дверь снова… Моргаю и поправляю лямку рюкзака на плече. Не то чтобы она съехала, просто… – Я ненавижу тебя, блять, – шиплю, не поворачивая головы, и Влад, чьи пальцы почти что мою печень трогают, расслабленно улыбается в ответ. Он провожает меня до аудитории и не позволяет даже ускорить шаг. Он обнимает меня за пояс, на глазах у всех-всех-всех и нисколько не стремается этого. А мне кажется, что даже если в ад попаду, то не так сильно будет кожу жечь. Взглядами. – Расслабься, малыш. Ага, расслабься, бля. Конечно. Хуль. Всё же так просто. – Заткнись. Пытаюсь опустить взгляд в пол, уж кроссовки-то точно не станут мне подмигивать, когда он, отпуская мой многострадальный бок, проходится ладонью снизу вверх по моей спине и забрасывает руку на плечо. Нажимает на него и пальцами ведёт по шее. О'кей, о'кей, я понял. Либо я сам поднимаю голову, либо ты поможешь мне это сделать. Придурок. – А ещё парочкам полагается держаться за руки. – Только через мой заебеневший, ставший синим труп. – Но если не хочешь, могу просто поне… Моя безжизненно повисшая вдоль тела правая тут же подлетает вверх и хватается за его всё ещё на моей трапеции лежащие пальцы. Сплетает их уже сам. Слышу чей-то свист за спиной. – Ты краснеешь. Ой да, спасибо, а то сам не чувствую, как моё лицо медленно плавится. Я хочу заботиться о тебе, бла-бла-бла… Я хочу лечить тебя, бла-бла-бла… Я хочу обнима-а-ать тебя при всех… Знал бы, что он такое выкинет, зашил бы себе рот нитками, залепил степлером или на крайняк просто сожрал бы пачку ирисок. Кто бы там ни был, наверху или внизу, но, эм, можно отмотать назад, а? Я готов продать свою… футболку за это? Ну ладно, толстовку и пару кило нервных клеток в придачу. Если там ещё осталось, чего продавать, конечно. Первая пара вот-вот начнётся, и моя аудитория находится на первом же этаже. Доходим до самых дверей, и только после этого он отпускает мою руку, позволяя отступить на шаг и повернуться лицом. Лучится самодовольством примерно процентов на тридцать больше, чем обычно. И не прекращает улыбаться с того самого момента, когда, подкараулив под дверью, забросил меня на плечо и выволок из общаги. Качаю головой. – Всё равно никто не верит. Все решат, что это розыгрыш или что ты проспорил. – Ты это себя так успокаиваешь? Приподнимается на носках, становясь ещё выше. Приходится задирать голову, чтобы в глаза посмотреть. – Наверное. Ещё не решил. И всё ещё не могу сам поверить. – В то, что теперь все знают, что ты – маленький тихий педик? – В то, что все знают, что ты со мной, а не с моей сестрой. Равнодушно пожимает плечами. – Рано или поздно это должно было случиться. И потом, твоя сестра вчера наконец-то сказала чуваку, который ей нравится, что я не разобью ему лицо, потому что мы с ней вроде как и не встречались никогда. Она заслуживает, знаешь, ну, таскаться за ручку с тем, кто ей действительно нравится, а не с тем, кто пялит её брата. Мой кулак встречается с его грудью с приглушенным голосами людей вокруг звуком. Закатывает глаза и поправляется: – С тем, кто любит её брата. Дрочит на него. Жить без него не может. Готов серенады под окнами петь и носить на руках. Так лучше? Показываю язык в ответ и скрещиваю на груди руки. – Всё равно. Тебе никто не поверит. По всем законам жанра такие, как ты, влюбляются в красоток, а не в… – Опускаю взгляд и натыкаюсь им на откусанный заусенец на большом пальце. – Не в это. Вместо ответа головой по сторонам вертит, как если бы высматривал кого-то определённого, и я уже расслабляюсь было, надеясь на то, что он свалит хотя бы на ближайшие полтора часа, но… Шагает в мою сторону и быстро, пока я не успел сообразить, тащит на себя, ухватившись за толстовку. Склоняется над моим лицом и целует. Как в глупых комедиях со счастливым концом или сопливых мелодрамах. Медленно, нежно и крайне демонстративно. Закрывает глаза, по очереди втягивает в свой рот обе мои губы, проходится по ним языком и ошалевшего, потерявшего всякую ориентацию в пространстве меня легонько отталкивает в сторону распахнутой двери в аудиторию. Где нас тоже, разумеется, видели. Кто-то даже снимал на телефон. Но, наверное, на меня накатывает последняя, самая капитальная степень обречённости, и я, наконец, позволяю себе поверить. Что правда. Что он теперь совершенно взаправду, во всех имеющихся в наличии смыслах – мой. Слабо хмыкаю, а Влад в ответ складывает губы трубочкой и, подмигнув, уже пятясь, посылает мне воздушный поцелуй. Показываю средний палец в ответ и отворачиваюсь, чтобы зайти наконец в кабинет и тихо-мирно умереть где-нибудь на последнем ряду. Успеваю сделать шаг. Шлепок по моей ничего не подозревающей, расслабленной заднице выходит охрененно громким. Краснею минимум в сто тридцатый раз за день. За утро. Блять. Тоже мне, маленькая принцесса с замашками бывалого гопника. На хер знает сколько выше и с сорок четвёртым размером ноги. Маленькая принцесса… Пока поднимаюсь по ступенькам, чтобы занять свободное место, раздумываю, где бы ещё одну футболку для него заказать. Тоже поросячье-розовую и с диадемкой. И только пусть попробует не носить её, гад.