***
Когда-то давным-давно, когда Масанори был молодым и глупым, он верил в то, что жизнь логична и подчинена определённым правилам. Даже после того, как обнаружил, что вместо магистратуры выбивает долги, он сделал некоторое усилие и подвёл под это логическое объяснение. А магистратура… её он и заочно окончить смог, без отрыва от основного вида деятельности. У него были веские причины для таких кардинальных изменений в жизни. Некоторые из них он даже мог озвучить вслух, например — деньги. В этой причине не было ничего предосудительного, в отличие от некоторых других, старательно замалчиваемых. Он бы никогда и никому не сказал о том, насколько сильно хотелось прикоснуться к чужому, свежему ещё шраму — тому, что проходил через переносицу и обрывался на щеке. Пальцами очертить, провести языком… Разве можно такое вслух? Нет, сказать можно о том, какой кайф видеть перед собой чью-нибудь разбитую рожу. Желательно разбитую ударом его ботинка в челюсть — так вообще идеально. А потом Юкихико решил, что ему жуть как хочется в онсен, и именно Масанори должен будет потереть ему спинку, прежде чем они все полезут отмокать в открытую купальню. В этом его решении логики не было, просто ему так хотелось. А если Юкихико что-то хотелось, то логика бессильна.***
Юкихико совершенно не умел проигрывать и признавать себя проигравшим. Нет, ну в самом-то деле! Он же такой охуенно крутой, разве могло быть так, что он где-то налажал? Отражение в зеркале болезненно кривилось и щупало свежую рану на лице. То-то матушка в обморок сползла, от красоты неописуемой! Аккуратнее всё-таки надо быть, внимательнее. А то кто ж знает, что ему в следующий раз откромсают? Может и посерьёзнее огребёт. И всё же, того мудака он убил, а шрам на лице — отличная визитная карточка, весьма в духе профессии. Девчонкам, опять же, должно нравиться — он же, типа, мужик! А шрамы, как известно, мужчин только украшают. Несколько лет спустя Масанори брал его лицо в ладони и медленно-медленно вёл языком по шраму, тяжело вздыхал и говорил: — Хотел бы я убить того, кто это сделал. Юкихико оставалось только кривить губы — знал бы, оставил в живых. Чтобы порадовать Масанори чужой кровью и болью. Он бы и сам посмотрел с удовольствием, ведь убийство руками Масанори практически искусство.***
Когда-то он придумал отличную формулировку: «Отец Каи-чан был братом моей жены». Потому что Каи-чан не племянник, но и не племянница. Диво дивное и чудо чудное, прекрасное настолько, что сил нет смотреть, только ржать до слёз над беднягами, которым приходится иметь с Каи-чан хоть какие-то дела. Потому что Каи-чан может не только кимоно носить, но и тяжёлые, грубые ботинки, которыми так удобно вышибать двери. И снайперская винтовка в руках Каи-чан смотрится ничуть не хуже веера. Иногда, сильно уже выпивши, Юкихико думал, что если бы законы природы позволяли, и у них с Масанори что-нибудь бы родилось, то получилось бы как раз такое. В них обоих разом.***
Масаки носит кимоно. Ей они идут, а Юкихико меньше голову ломать над подарками — у его жены всё должно быть самое лучшее. Абонемент в фитнес-клуб, с бассейном, баней и косметическим салоном. Прекрасно сидящий на ней брючный костюм — Юкихико сам не видел, но был уверен, что это так — в котором она выходит из этого клуба через другой вход, тоже лучший. И самый молчаливый водитель. Любовник Масаки тоже, должно быть, самый лучший — а как иначе, если она сама его выбирала? Юкихико не беспокоится об этом, потому что у него тоже всё хорошо. У него — самый потрясающий в мире зануда. Он даже жрёт теперь также много, как и раньше, и это — как главный сигнал их общего выздоровления. А ещё, теперь Юкихико может называть Масаки по имени. Он и вспомнить-то толком не может, почему раньше не получалось. Она ведь не замена, она совсем другая, но тоже идеальная. Остаётся только надеяться, что он и сам для них достаточно хорош.