Очевидный выбор

Поезд медленно вползал на станцию, и Цуна чувствовал, как инерция вжимает его в кресло, как будто будущее пыталось как можно дольше оставить его в прошлом. Кёко ласково провела рукой по его плечу и улыбнулась ему, солнечной, тёплой улыбкой. За теплом пряталась сталь. Боль переплавила её в клинок. Спину жгло и дёргало. Первые контуры татуировки вживались ему в кожу, обустраивались там навсегда, и соседство это было непростым. Иногда Цуна был готов поверить, что так будет всегда. Дракон и пионы с трудом сживались с новым хозяином, протестовали против соседства, и Цуна их даже понимал. Кому понравится то, что его будет носить на себе такой неудачник? Кёко смело потянулась к нему и нежно поцеловала в щеку, точно чувствуя чужую печаль. — Мы приехали, — тихо сказала она. — Такеши-кун уже нас ждёт. Он звонил тебе? Цуна замялся, не зная, как сказать, что похоронил свой мобильный на дне чемодана. Ямамото наверняка звонил ему не менее тысячи раз, но эта дорога, этот путь из Намимори до Токио — он должен был пройти его один. И пусть даже Кёко ехала с ним, но до этой минуты они были каждый сам по себе. Потому что со своим прошлым можно попрощаться только в одиночестве. Пусть даже тебя окружают толпы людей. — Даже если мы приедем ещё раз в Намимори, это не будет возвращением, — сказал Цуна неожиданно хриплым голосом. Как будто он кричал часами. Или рыдал всю дорогу. Кёко сильно сжала его руку и твёрдо кивнула. — Мне нужно будет отлучиться, — сказала она, готовя сумочку. — Подождёшь меня? В её сумочке лежит зажигалка в форме пистолета. В её сумочке лежит блокнот с контактами. В её сумочке — диск с их бухгалтерией. Она улыбнулась ему, вставая, чтобы начать проталкиваться к двери. Нежная, красивая. Несгибаемая.

***

Школа опустела в рекордные сроки. Ужас перед Хибари стал уже привычным, въевшимся в кости и жилы, и правила, написанные кровью — иногда даже в прямом смысле — соблюдались беспрекословно даже в отсутствие главы Дисциплинарного Комитета. Старшеклассники торопливо выходили из здания и, сдерживая облегчённые вздохи, торопились по домам. Цуна стоял у стены учительской, и тетради с записями жгли ему руки. «Передай это Хибари, — попросила его запыхавшаяся девушка. — Тебе ведь нужны деньги? Вот, я заплачу!» У неё в глазах страх мешался с облегчением, и от этого у Цуны холодело в животе. Так радуется смертник, когда вместо него на плаху тащат кого-то другого. Не помилование — нет, отсрочка, но всё же лучше, чем немедленная смерть. В кармане хищно затаились свёрнутые в рулон купюры. Три тысячи йен — неслыханная сумма для Цуны, но сущая безделица для того, кто хочет встретиться с Хибари хоть чуть-чуть позже. Староста — Хьюга-семпай — убежала почти сразу же, не дав Цуне времени передумать. Мимо прошагали двое с повязками Дисциплинарного Комитета, смерили равнодушным взглядом тетради в его руках и прошествовали дальше. То, что Хибари ухитрился подцепить какой-то дико мутировавший вирус гриппа (а какой ещё мог его взять?) вовсе не значило, что кому-то хватит наглости подумать о нарушении дисциплины. «Я не могу, — в ужасе подумал Цуна. — Я не могу к нему идти!» Коридоры опустели. В солнечных лучах танцевали пылинки, и каждая секунда, проведённая в школе, повышала шансы Цуны нарваться на неприятности ещё до Хибари. Мимо прошёл Ямамото — непривычно тихий и невесёлый. Цуна зацепился взглядом за руку в повязке и вспыхнул, опуская голову. Стыд пульсировал под ложечкой, сливался со страхом в адскую, бурлящую смесь, и Цуна не выдержал. — Ямамото! Он схватил его за рукав, захлёбываясь неизвестно откуда взявшимся отчаянием. — Что-то случилось? — прохладно спросил Ямамото, останавливаясь, кажется, на полушаге. — Цуна? Он смотрел пытливо и пронизывающе, и Цуна отвёл взгляд. «Это я виноват, что ты сломал руку, — подумал он. — Прости меня. Мне не надо было открывать рот. Мне не надо было раздавать советы, если я ничего не смыслю в этом. Прости, это моя вина!» — Хьюга-семпай попросила меня отнести конспекты Хибари-сану, — выдавил он, чувствуя, как язык завязывается тысячей узлов. — Ямамото… Я не… — Хочешь, чтобы я их отнёс? — Ямамото улыбнулся, наклонив голову, и Цуне стало страшно. — Нет! — выкрикнул он. — Я сам отнесу, только… Я боюсь заблудиться. Ты не мог бы мне показать дорогу? Не нужно заходить, просто… «Просто я не хочу быть один в возможно последние минуты моей жизни», — мрачно подумал он. — А! — Ямамото засмеялся, запрокидывая голову. — Без проблем! С Ямамото было спокойно, рядом с ним Цуне никогда не было страшно или неуютно. Даже поход к самому жуткому парню их школы превращался в самую обычную прогулку. — Спасибо, что согласился пойти со мной! — поблагодарил Цуна. — Да не за что! — легко сказал Ямамото. И даже загипсованная рука уже как будто совершенно не мешала ему наслаждаться жизнью. Улыбка у него была такая заразительная, что Цуна невольно улыбнулся в ответ. Всё будет хорошо, ведь Ямамото рядом. — Мы пришли, — сказал Ямамото, хотя Цуна видел это и сам. Дом Хибари Кёи действительно внушал уважение. Не поместье, но всё равно — два этажа, широкая энгава, сад... Удивительно уютная атмосфера, несмотря на подчёркнутую аккуратность всего, что попадалось на глаза. — Спасибо, — неловко промямлил Цуна. — Я тогда… — Я провожу до дома, — вдруг сказал Ямамото. — Ты заблудишься тут, и что я тогда скажу Нане-сан? Цуна покраснел, опуская голову. — Идём? — Ямамото дружелюбно подтолкнул его плечом и зашагал вперёд, безошибочно выбрав извилистую тропку, ведущую к дому. По случаю болезни Хибари-сан был старательно замотан шарфом и укутан одеялом. Он сидел перед низким столиком с бортиками, на зелёном сукне без особого порядка лежали костяшки маджонга, а напротив, скрестив ноги, сидел старший брат Кёко-тян. — Давай ещё раз, а то я опять экстремально ничего не понял! — как всегда громогласно заявил он. Сасагава Рёхей был главой боксёрского клуба, имел сломанный нос, шрам на виске и обмотанные бинтами кулаки. А ещё, как Цуна только что вспомнил, он был одноклассником Хибари-сана. И почему только Хьюга-семпай не попросила его отнести эти чёртовы конспекты, раз Рёхей-семпай всё равно к нему собирался? — Что вам здесь надо? — недовольно спросил Хибари-сан. Взгляд у него был тяжёлый и неприятный, уж больно от него становилось не по себе. — Хьюга-семпай... Конспекты... — промямлил Цуна, начиная копаться в сумке. — А, это, — Хибари-сан равнодушно отвернулся. — Можешь положить на стол. Благодарю за заботу. — Выздоравливай, Хибари-семпай, — улыбнулся Ямамото. — Школа без тебя какая-то не такая! Цуна поспешно закивал, пристроил стопку тетрадей на столе и уже собирался уходить, но у некоторых было совсем другое мнение по этому поводу. Костяшки маджонга на низком столике действительно выглядели заманчиво. Позже Цуна не раз слышал, как маджонг сравнивают с покером, но он бы сказал иначе. С самой первой партии маджонг для него был похож на его собственную жизнь. Бери то, что приготовила судьба, и смотри на тех, кто вокруг; не упусти шанса, догадайся, о чём они думают. Читать по лицу Рёхея было легко — тот никогда не скрывал своих чувств, и тайлы[1] в его руках как будто становились прозрачными. Хибари-сан всегда был спокоен и невозмутим, но Цуна, привыкший бояться всего и вся, с удивлением понял, что мимика его куда выразительнее, чем казалось прежде. Удивительное дело, но Ямамото читать оказалось сложно, едва ли не тяжелее, чем Хибари. Всегда озарённое позитивной улыбкой лицо не позволяло пробиться дальше, увидеть хоть что-то, кроме того, что он сам позволит. Он так увлёкся процессом, что едва ли обращал внимание на то, выигрывает или нет. Цуна был абсолютно уверен — в итоге победа достанется Хибари-сану, они все попрощаются с ним и уйдут. Разве может быть иначе? — Чёрт! У меня закончились! — с досадой сказал Рёхей, и Цуна будто бы проснулся. Поморгал, посмотрел по сторонам и с удивлением понял, что счётных палочек в специальном лотке с его стороны стола больше всех, даже не надо очки высчитывать, и так ясно, кто победил. — Ну ты даёшь, Цуна! — рассмеялся Ямамото и принялся трепать его по волосам. — Почему ты никогда не говорил, что так здорово играешь? — Я? — растерянно переспросил Цуна. — Но я действительно никогда раньше не играл. Я даже не думал, что у меня хоть что-то получится! Чуть скрипнула отъехавшая в сторону дверь, и Цуна чуть испуганно обернулся через плечо. Он сразу же понял, что это родители Хибари-сана, уж очень они были похожи: мужчина с жёстким взглядом и в строгом деловом костюме и женщина, одновременно хрупкая, но совершенно не выглядящая мягкой, в красивом кимоно тёмных тонов. — Смотрю, тебя решили навестить друзья? Надеюсь, ты чувствуешь себя лучше. Цуна ожидал, что Хибари-сан скажет, что никакие они не друзья, но тот как будто не заметил этих слов. — Благодарю, отец, уже гораздо лучше, — ответил он, склонив голову. — Они пришли пожелать мне выздоровления и принесли конспекты сегодняшних занятий. — Замечательно. Учёба — вот что самое важное в вашем возрасте. Прекрасно, что молодые люди понимают это и относятся к занятиям серьёзно, — улыбнулась его мать. Она как будто не видела стола для маджонга, не хотела его видеть. Потом повернулась к мужу и сказала: — Этот приём утомил меня, Кёдзи-сама. Я пойду в свою комнату. Отец Хибари-сана остался, и Цуна почувствовал, как по спине побежали мурашки. Пока они играли, он кое-как привык к Хибари-сану, но это был совершенно другой уровень. Находиться с ним в одном помещении было тяжело. — Значит, вы решили поиграть? — спросил он, подходя ближе. — Нас было четверо, так что почему бы и нет? — пожал плечами Рёхей. — Я, как обычно, продул! Осмотрев стол и оценив количество счётных палочек, отец Хибари-сана пристально посмотрел на Цуну. — Как насчёт того, чтобы сыграть ещё раз? Со мной? — Тогда я принесу всем чаю, — вскочил Рёхей. — Я, кажется, даже помню, где кухня! — Направо, — пробормотал Хибари-сан. Видимо, не хотел, чтобы Рёхей-семпай бегал по всему дому. Отец Хибари-сана поддёрнул брюки, сел на освободившееся место и окинул ребят внимательным взглядом. — С Сасагавой-куном я уже знаком, а вот вас вижу впервые. — Я — Ямамото Такеши, — с радужной улыбкой представился Ямамото. — Приятно познакомиться. — Савада Цунаёши, — почтительно поклонился Цуна. — Хибари Кёдзи, — отец Хибари-сана проявил ответную любезность. — На что играли? — На желания, — легко ответил Ямамото. И смотрел при этом так невинно, что никому бы и в голову не пришло, что они тут могли загадать что-то нехорошее. — Как насчёт того, чтобы поставить что-то более… материальное? — сказал отец Хибари, и от этого предложения сердце Цуны дрогнуло, пропустив удар, а потом забилось быстрее. Не от страха, нет — от предвкушения. Даже не видя их, он чувствовал, откуда-то знал, какие у них лица, и от этого ему становилось не по себе. Маджонг был чем-то особенным; он как будто делал его другим или, наоборот, доставал изнутри то, что Цуна давно спрятал за робкой вежливостью. Может быть, это просто кости такие? Вдруг этому набору больше ста лет и он стал ёкаем-цукумогами[2]? Бред, конечно, чего только в голову не придёт. — Ладно, я думаю, мы что-нибудь придумаем, — хлопнул его по плечу Ямамото. В этот раз было гораздо сложней, а значит — интересней. Цуна не видел ничего, кроме тайлов и глаз других игроков. Он видел, как шевелятся губы, не слышал слов, щелчков костей, резким движением отправленных к краю стола. В голове уже было тесно от всех этих терминов: диллер — это восток, рон — это если выиграл на тайле, сброшенном противником, а если на взятии со стены, то это… — Цумо, — объявил Цуна и аккуратно положил взятый тайл чуть справа от себя. Гладкая белая костяшка без каких-либо изображений: Хаку — «белый дракон». Он открыл руку и зажмурился, вспоминая. До этого Ямамото и Хибари помогали ему с подсчётом очков, но вряд ли отец Хибари это оценит — по правилам он должен сам всё сказать. — Только одна масть, ветры и драконы — Хоницу. Рука закрытая, так что три хан. Эт-то… Якухай? Тут три белых дракона, так что пон ценных тайлов, значит, ещё один хан, всего четыре. Кажется. За столом повисла напряжённая тишина, Цуна растерянно посмотрел на всех, неловко поёрзал и ещё раз принялся считать цену своей руки, шевеля губами. Нет, вроде бы ничего лишнего не сказал, так в чём же дело? — Ну что, ещё не понял? — приподнял бровь отец Хибари, вздохнул и сказал: — Посмотри на индикатор доры. Что Ямамото объявлял кан — четыре одинаковых тайла — Цуна помнил. Он даже помнил, что после этого всегда открывают индикатор кан-доры. Кажется, их тоже надо учитывать. Индикаторами доры были два красных дракона, а значит… наличие в руке белого дракона увеличивает её стоимость. — У тебя ханеман, поздравляю. Восемнадцать тысяч очков для дилера. Впрочем, даже с рукой в четыре хан ты бы выиграл. Не представляю, как ты это делаешь, будучи таким невнимательным. — Просто я сегодня в первый раз играю, — растерянно ответил Цуна. — Ещё не все правила запомнил. — Первый раз? — удивился отец Хибари. — Никогда не поверю. — Мне пришлось объяснять Саваде даже то, что выигрышная рука — это четыре сета и пара, — вздохнул Хибари. — Так что не думаю, что он врёт. — Раз так, я подарю тебе учебник в честь выигрыша. На подносе давно остыл нетронутый чай, Цуна бережно погладил вытащенный из стены тайл. Белый дракон — так похож на него самого. Пустая костяшка без изображений. Это была его первая серьёзная игра, только-только начался первый год его средней школы.

***

Они организовали кружок маджонга, минимум в три человека для школьной самоорганизации как раз набирался: Ямамото, Рёхей-семпай и сам Цуна. У Хибари нервно дёргалась бровь, но, хоть и цедя слова сквозь зубы, он согласился вступить — играть в маджонг ему нравилось, но обычно было не с кем. Его тут же провозгласили главой клуба и пригласили в «Такесуши» отпраздновать эту прекрасную новость. Куратором уговорили стать учителя социологии, быстро убедив его в том, что четверо школьников, включая самого Хибари-сана, не доставят никому никаких хлопот. С тех пор тот появлялся у них крайне редко. В качестве клубной комнаты, недолго думая, утвердили приёмную, которую Хибари уже давно использовал как свой кабинет, поставили там стол для маджонга и больше ничего не меняли. Они просто приходили туда раз или два в неделю, когда у всех них выдавался свободный день, играли пару ханчанов, обсуждая в процессе чуть ли не каждый ход. Даже Рёхей-семпай, который первое время никак не мог запомнить правила и комбинации, стал играть гораздо лучше. Цуна иногда проигрывал отдельные раунды, но ни разу не проиграл ханчан. Ямамото говорил, что это какая-то магия, Хибари же поджимал губы и отвечал: «Савада просто видит больше, чем мы». Наступила осень, Ямамото, Хибари и Рёхей-семпай скинулись и подарили Цуне на день рождения красивый набор для игры. Цуна долго гладил лакированную коробку и не мог найти слов, чтобы выразить охватившие его чувства. Это не могло продолжаться слишком долго. Большая часть проблем Цуны упиралась в деньги. Раньше всё было довольно просто — их присылал его отец, работавший где-то в другой стране. Цуна даже не знал, где именно, не говоря уже о том, кем, но каждый месяц на мамин счёт поступала вполне неплохая сумма. Хватало и на оплату накопившихся счетов, и на еду, и даже оставалось на всякие приятные мелочи, вроде той же приставки для Цуны или новых серёжек для мамы. А потом деньги перестали приходить. К счастью, экономная и хозяйственная Нана откладывала некоторую сумму «на чёрный день», так что на тот месяц им хватило. Но деньги не пришли и в следующем месяце, и через два, и через полгода. Вот уже два года они не получали ни денег, ни каких-либо вестей от Иемицу. Нана старалась об этом не говорить — тут уж не знаешь, что хуже, случилось с ним что-то, или они стали просто не нужны. Она устроилась на работу, настояла, чтобы Цуна продолжил учиться в той же школе — достойное образование должно было помочь ему устроиться в жизни. Большая часть зарплаты как раз на школу и уходила. Цуна старался маму не расстраивать, кое-как подтянул оценки, чтобы не выходило, что её усилия пропадают впустую, и принялся искать возможность подработать где только можно. Понятное дело, что на нормальную работу он устроиться не мог, но средняя школа Намимори была крупнейшей в их маленьком городке, многие ученики были детьми вполне обеспеченных родителей, так что на карманные расходы им давали не так уж и мало. А Цуна был готов весь день крутиться, чтобы и ему перепало. Исключение составлял разве что Ямамото — у того была спортивная стипендия, и он планировал заниматься бейсболом профессионально. А так — родители Кёко-тян работали в банке, семья её лучшей подруги и старосты их класса владела сетью магазинов, Хибари-сан упоминал что-то о строительном бизнесе его семьи. Цуна не хотел доставлять маме лишние хлопоты, но всё, что он мог, это не беспокоить её проблемами с учёбой и искать любой способ подзаработать. То есть ему казалось, что действительно любой, но когда к нему подвалили с неприличными предложениями, он оторопел. Мало того что его удивил сам факт — разве такие вещи не хорошеньким девочкам должны предлагать? Он-то тут при чём? — так ещё, на какую-то долю секунды, он задумался о том, согласиться ли. А потом в него будто Ямамото вселился, такой, каким Цуна видел его на тренировках и играх. Ничем иным он просто не мог объяснить то, как, не раздумывая ни секунды, он схватил оказавшуюся поблизости доску, с размаху засветил ей по голове предложившему и бросился бежать. Как будто он бэттер, доска — это бита, чужая голова вместо мяча, и теперь нужно успеть добежать до базы. Неудивительно, что в итоге он прибежал в «Такесуши» — какая ещё база у него могла быть? За два года без отца Цуна привык не тратить деньги на ерунду, не жаловаться и не унывать. Он твёрдо решил, что найдёт себе хорошую работу и маме не придётся так надрываться, выходя по несколько смен подряд. Он был рад, что у него появились друзья, если, конечно, Хибари не слишком обидит такое определение, но и проблем это тоже прибавило. Ребята подарили ему такой замечательный набор на день рождения! Разумеется, он должен был подарить им что-нибудь хорошее на новый год! У горла Цуны подрагивал танто. Тот, кто держал его за волосы, явно сам был ненамного старше, он боялся и потел, и от кислого запаха его пота Цуну тошнило. Надо же было так вляпаться! Ребята из старшей школы предложили ему хорошие деньги за то, что он отнесёт пакет по указанному адресу, но... На подходе к нужному дому его перехватили эти страшные люди, засунули в машину и отволокли на другой конец города. Якудза, в их тихом, мирном и спокойном Намимори. «Если выживу, нажалуюсь Хибари, — решил Цуна. — Пусть узнают, что такое камикорос». Оказалось, у этих милых людей кто-то стащил диски с порно — тем, которое без цензуры и оттого запрещено. А раз эти самые диски нашли у Цуны, то заплатить должен он, и за диски, и за кражу, и за моральный ущерб. Ему бы кто этот ущерб компенсировал! Цуна нервно оглядывался по сторонам, пока не наткнулся на стол в углу комнаты. На столешнице был расстелен мат с бортиками, а на нем... — А давайте сыграем в маджонг! — предложил он. Здоровенный тип с пёстрой татуировкой, выглядывающей из-под воротника рубашки, неприятно усмехнулся. — А сыграем! Дадим ребёнку шанс? За каждый проигранный раунд будем отрезать ему по пальцу... В тот вечер Цуна без предупреждения заявился домой к Хибари, трясущимися руками выложил на стол пачки денег и, как и планировал, пожаловался. Не в полицию же ему было идти? Пальцы, кстати сказать, у него все были на месте. Хранить у себя деньги Хибари не захотел категорически. Нести их домой Цуна опасался, а что ещё с ними делают, он даже не представлял. В итоге было решено положить деньги в сейф в приёмной, которая по совместительству была клубной комнатой их кружка маджонга. Предназначался он для хранения денег, выделяемых администрацией на школьное самоуправление, поэтому никто не был против того, чтобы Хибари там торчал постоянно — лучшей охраны нельзя было и вообразить! На следующий же день после уроков Цуна старательно каялся в своих грехах уже не только перед Хибари, но и перед остальными ребятами. — Дела, однако... — почесал в затылке Ямамото. — Может, тебе не стоит одному ходить? — Только в том случае, если Савада собирается снова играть с кем-нибудь на деньги, — скривился Хибари. — Может быть, сначала всё-таки решим, что делать с теми, что уже есть? — осторожно спросил Цуна. Ямамото хмыкнул: — А что, много вариантов? Всё-таки ты их заработал. А что на деньги играть незаконно… мы ведь никому не скажем, правда? — Может и так, но… сумма большая. Я переживаю. И тут внезапно подал голос до сих пор молчавший Рёхей-семпай: — А давайте позовём Кёко? Цуна посмотрел на него удивлённо; ему никак не удавалось понять, что именно Рёхей имел в виду. Но остальные почему-то только согласно покивали. — Сасагава Кёко — казначей студсовета средней Намимори, — процедил Хибари, пока Рёхей-семпай звонил сестре. — Разве ты не знал?

***

Кёко была хорошенькой и очень нравилась Цуне. Поэтому, когда Хибари ушёл на свой любимый диван, а она уселась на его дзабутон перед низеньким столиком, за которым они играли в маджонг, Цуна нервно сглотнул и постарался не смотреть, как она поправляет юбку. Но почему-то чем сильнее он старался, тем лучше видел её ноги. — Значит, у вас есть деньги, и вы считаете, что просто хранить их в сейфе — нерационально? — уточнила она с улыбкой. — Как приятно знать, что друзья моего брата серьёзные люди, а не легкомысленные идиоты, которыми является большая часть учеников этой школы! Примерно на пятой минуте её выступления Цуна понял, что Кёко не только хорошенькая, но и очень умная. Ещё грустнее было от того, что вывалившая на него массу информации Кёко теперь смотрела на него, явно ожидая ответа, и разочаровывать её совершенно не хотелось. Цуна задумчиво почесал в затылке и вдруг вспомнил, что, кроме мамы, у него вообще-то вроде как есть отец. — Слушай, Кёко-тян… а согласие родителей должно личное быть, или подойдёт бумага? — Зависит от того, что за бумага, — с готовностью ответила она. — Лучше бы, конечно, личное присутствие, но оно не всегда бывает возможным… — Честно говоря, я не очень хорошо помню, что там написано, — вздохнул Цуна. — Может быть, я тебе покажу? — Хорошо, — кивнула Кёко. — Ты отксеришь и покажешь мне завтра? Сканера дома у Цуны не было, равно как и принтера с компьютером, и все свои доклады он писал от руки, в отличие от большинства своих одноклассников, так что на это предложение он только покраснел. Можно было бы принести завтра в школу оригиналы документов, но с его везением… — А может быть, ты ко мне зайдёшь? — предложил он. — Конечно, если ты свободна сегодня. Если всё в порядке, можно было бы попробовать сегодня же в банк сходить… С этим предложением она была согласна: время — деньги, и тратить его попусту действительно не стоит. Отпускать Цуну с деньгами и девушкой никому не показалось здравой идеей, так что сегодня, впервые за долгое время, в их дом придут гости. К счастью, мама работала во вторую смену и не должна была узнать, что именно Цуна собрался искать в её бумагах. Несколько лет назад, незадолго до того, как они перестали получать деньги и письма, отец показал Цуне какие-то бумажки. Ещё он что-то говорил о «подарке, отсроченном во времени». Что ж, кажется, время для него наконец-то настало. — Получается, на твоё имя открыт счёт, — аккуратно раскладывая на столе бумаги, говорила Кёко. — Это хорошо, с этим уже можно работать. Тебе надо прийти в отделение банка с удостоверением личности, и тогда ты сможешь класть и снимать деньги. Правда, твой отец об этом узнает, потому что банк обязан поставить его в известность. На кухне, где они сидели — сам Цуна, Кёко с бумажками, Рёхей-семпай и Ямамото с чаем — повисло неловкое молчание. — Ну, хоть узнаю, жив он или как, — Цуна постарался сказать это беззаботно, но явно не вышло. К чести всех присутствующих, никто не стал заострять на этом внимание. Никаких новостей от отца не было. Даже если он всё-таки был в курсе, что Цуна начал пользоваться своим счётом, то никак не отреагировал. Отчасти это Цуну разочаровало — где-то в глубине души он скучал, хотя и не желал в этом признаваться. А теперь там, где была обида и раздражение, стало пусто и холодно. Кажется, отца у него действительно больше нет, а уж жив он или нет, теперь не важно. Он подкладывал купюры в шкатулку, куда мама складывала зарплату, подсыпал в жестяные банки рис и муку, задвигал подальше в шкаф консервы, чтобы мама не заметила. Эти деньги жгли ему руки, но Кёко была права, когда говорила о перспективе и инвестициях, да и как он мог бы потратить сразу много так, чтобы это не вызвало вопросов? Разве что на ерунду какую-нибудь, а он давно отвык тратиться на что-то несерьёзное. Зато мир вокруг только и знал, что подкидывал ему серьёзные проблемы. Например, в лице отца Хибари-сана, каким-то образом узнавшего, что Цуна играл на деньги. — Ты ведь понимаешь, что это незаконно, Савада-кун? — в его тоне было не осуждение и не гнев, только одно спокойствие и серьёзность. Цуна даже подумал, что за каких-то полгода ухитрился привыкнуть к такому. — Их нож у моего горла — более тяжкая статья, — пожал плечами он. — Хотеть жить — незаконно? — Вот как… Что ж, если тебе захочется сыграть на деньги ещё раз, то можешь обратиться ко мне.

***

Большинство знакомых считали Ямамото Такеши весельчаком, раздолбаем и спортсменом. Он старался их не разубеждать — зачем, если так гораздо проще? У него были хорошие показатели — спортивная стипендия тому наилучшее подтверждение, он был дружелюбен с окружающими, и даже учителя порой старались закрывать глаза на не самые лучшие результаты тестов. Пока он приносит победу школьной команде — всё будет хорошо. И вот в этой фразе самое главное и самое страшное — пока. У него было полным-полно знакомых и приятелей, но он не смог бы сказать, кто его самый близкий друг. Потому что именно друзей, тех, с которыми разделил самые сокровенные переживания, самый важный опыт, у него и не было. Были товарищи по команде, которым нужно доверять во время игры, становясь практически одним целым. Ямамото отдавал себя бейсболу целиком, без остатка, наслаждаясь каждым таким моментом, когда чувствовал себя частью чего-то большего… А потом игра заканчивалась, все радостно хлопали друг друга по плечам и расходились домой. Целое распадалось на части, и Ямамото снова оказывался один, как и всегда. Самым близким человеком для него был отец. Только ему Ямамото доверял целиком и полностью, только его мнение готов был учитывать. А потом в его жизни появился Савада Цунаёши. То есть «появился» он гораздо раньше, просто Ямамото не особо обращал на него внимание, как и на прочих одноклассников. Самый обычный тихий парень, не лезет никуда, талантов особых не демонстрирует, скорее наоборот. Многие звали его «бесполезным», но Ямамото считал это неправильным — какое удовольствие смеяться над слабым? Это ведь совсем не смешно. Но почему-то из всех остальных именно Цуна подошёл к нему в тот момент, когда он окончательно всё для себя решил и направлялся на крышу. Ямамото считал бейсбол целью и смыслом своей жизни — а как может быть иначе, если ничего другого он не умеет? Он не просто стремился в Кошиен, он хотел стать профессиональным игроком. Всю жизнь быть частью команды, становящейся единым целым во время игры, что может быть лучше? А потом его показатели начали падать. Хоть тренер и говорил, что сила его удара уже на уровне профессионалов, с меткостью дела обстояли всё хуже и хуже. Не желая сдаваться, он всё свободное время посвящал тренировкам, в итоге надорвался, а потом и вовсе сломал руку. Это был конец. Мироздание — мировой порядок, все организующая сила, тут уж любое определение подойдёт, кому что больше нравится — не хотело, чтобы он занимался бейсболом, а значит, во всём его существовании больше не было смысла. И тут к нему подошёл Цуна и спросил, не согласится ли Ямамото сходить с ним к Хибари-сану? Ну, или хотя бы до дома не проводит? Хибари Кёя был человеком, известным своими принципами, и вряд ли простуда способна помешать ему претворить их в жизнь. «Убиться об Хибари» явно было более надёжным планом, чем прыжок с крыши — в школе всего четыре этажа, были неплохие шансы выжить. Поэтому Ямамото собирался дождаться, пока все уйдут, ведь чем позже вызовут скорую, тем меньше шансов. Впутывать Цуну он не собирался, думал дождаться, пока тот отдаст конспекты, которые ему всучила Хьюга-семпай, удостовериться, что тот ушёл, а потом нарваться на проблемы. Хороший такой план был, пока они не сели играть в маджонг. Умирать как-то разом расхотелось, потому что мёртвым он не сможет смотреть на Цуну за игровым столом, а с того дня для Ямамото не было ничего важнее. Раньше он отчего-то не интересовался чужой жизнью, а тут вот захотелось. Оказалось, что у Цуны то ли погиб, то ли пропал без вести отец, работавший в другой стране, что, несмотря на то, что он не мог и двух слов связать, когда его вызывали отвечать на уроках, письменные работы он писал вполне неплохо. И, если подумать, сразу становится понятно, почему он «отбивается от коллектива», отказываясь сходить куда-нибудь после уроков — разве хоть кто-то ещё в их классе задумывался, откуда берутся деньги? Ну, кроме Сасагавы Кёко — менеджера их команды, которая метила на место казначея студсовета. Ну и правильно, пусть этим наконец-то займётся тот, кто разбирается в вопросе. И пару дней спустя Ямамото догнал Цуну по дороге из школы и спросил: — Слушай, а ты не мог бы мне помочь? — Что-то случилось? — напрягшись, спросил тот. — Ну да, случилось, — улыбнулся Ямамото. — Я руку сломал. Обычно после школы я помогаю своему старику в ресторане, а теперь это ужасно неудобно и он совсем зашивается. И если работа мойщика посуды не кажется тебе недостойной… Цуна остановился, открыл рот, закрыл, как будто не решаясь спросить что-то вроде «а что я за это получу?». Стоял, покраснев от стыда, и молчал. В тот момент Ямамото почувствовал себя откровенно жалким со своими переживаниями о бейсбольной карьере. Не было у него в жизни никогда настоящих проблем, а у Цуны — были, но он с крыши прыгать не собирался. — Отец заплатит тебе, — сказал он, не дожидаясь вопроса. — Нанимать постоянного помощника он не хочет, а в качестве временного ему предложили какого-то иностранного студента… В общем, если ты согласишься — будет здорово! С отцом он действительно говорил накануне: тот как раз ворчал, что никаких гайдзинов на свою кухню пускать не собирается. А у Ямамото как раз был Цуна, с которым отчаянно хотелось дружить и которому нужны были деньги. Поэтому весь вечер они оба проторчали на кухне — Цуна мыл тарелки и миски, Ямамото читал вслух учебники и подсказывал, где что лежит и куда что ставить. Цуна каждый раз улыбался неловко, долго кланялся им обоим, когда старик собрал ему с собой «ужин», и вообще вёл себя так, как будто никто и никогда ему не помогал. И это казалось ужасно несправедливым. Неужели никто не видит, что он особенный? А потом Ямамото вспоминал, что сам увидел его настоящим почти случайно. Цуна спас ему жизнь, сам об этом даже не догадываясь. А вот пластиковый контейнер с рисом и рыбой — конечно, огромное благодеяние! Так они и жили — Цуна старательно скрипел ручкой, сидя на задней парте, и не поднимал головы от учебников, только бы не нарваться на очередную насмешку. Ямамото пытался одновременно и дружить с ним, и не слишком нарушать его любовь к уединению. Это у них с Хибари-семпаем явно было общее — они оба не любили большие и шумные компании, правда, выражалось это у них очень по-разному. Ещё общим с Хибари у них был маджонг. Смотреть, как они играют, было невероятно интересно! Сам Ямамото маджонг тоже любил, но в исполнении Хибари-семпая игра превращалась в битву, а у Цуны — становилась искусством. В эти минуты он был настоящим, без шелухи и масок. Как будто чей-то высший разум двигал им в эти минуты, или Цуна на самом деле и был этим высшим разумом. Смотреть, как играет Цуна, было для Ямамото настоящим наркотиком. Но он никогда не видел его со стороны, потому что они играли вместе. А делать это не в полную силу, не сосредотачиваясь на самой игре, было бы оскорблением с его стороны, и Ямамото ужасно жалел, что в клубе их только четверо. А потом Цуна признался, что играл на деньги. На зелёном сукне перед ним лежали пачки новеньких, хрустящих десятитысячных, сам он смотрел в сторону, куда угодно, только бы не на них, и рассказывал какой-то лютый ужас. Тогда Ямамото впервые стало за него страшно. Хибари-семпай делал вид, что его этот разговор совершенно не касается, Сасагава-семпай позвал свою сестру, они обсуждали, что делать с деньгами, потом все, кроме Хибари, отправились в гости к Цуне. Пили чай и ели крохотные печеньица. Честно говоря, домашнее печенье оказалось совершенно восхитительно, а вот чай был откровенно так себе. Ямамото смотрел то на Цуну, то на Кёко, и, наверное, радовался за друга. Потому, что не понять, что она ему нравится, мог бы только слепой, а она смотрела на него в ответ с таким теплом, что хотелось умиляться и пририсовывать вокруг розовые сердечки. И тем страшнее было думать о случившемся накануне. Дома он старательно вытирал посуду и продолжал думать, никак из головы не выходило. Рядом отец приводил в порядок ножи, и Ямамото решил спросить его, пока тот не закончил — в такие минуты настроение у старика обычно бывало на редкость благодушным. — Слушай, а у нас в последнее время ничего… особенного не случалось？ Отец молчал достаточно долго, чтобы Ямамото решил уже, что тот ему ничего не скажет, но, не отрываясь от своего занятия, тот протянул: — Особенного… Ну, это смотря, что считать особенным. Вот вчера офис одной группировки разнесли. Мамокё-кай, мелкие сошки, ничего серьёзного: контрафактные шмотки да порно без цензуры… Слыхал я, что сначала у них кто-то товар увёл, курьера они перехватили, но тот обыграл их кайчо в маджонг и ушёл с деньгами. И сразу после этого к ним наведались гости. Избили всех, кто там был, и сам офис разнесли. Забавно, правда? Ямамото было совсем не смешно. Это его отцу «мелкие сошки», а для них, ещё среднюю школу не окончивших, всё очень серьёзно. — Ты ведь теперь ещё и в маджонг играешь? — вдруг спросил отец, продолжая водить пропитанной маслом тканью по лезвию. Ямамото только тогда заметил, что всё это время старательно тёр полотенцем одну и ту же тарелку. — Да так, нас всего четверо, играть больше не с кем в школе, — торопливо сказал он, хватая следующую тарелку. — Я, Цуна, Хибари из Дисциплинарного комитета и Сасагава, капитан боксёрского клуба. — Какая занятная компания подобралась, — хмыкнул отец. — Даже странно, что тебя вчера там не было. — Где? — В офисе Мамокё-кай, — серьёзно сказал отец, наконец-то поворачиваясь к нему. — Почему, кстати? Ямамото смотрел на него, никак не решаясь, а потом всё-таки сказал: — Потому что вчера Цуна пришёл к Хибари-семпаю. Сказал и почувствовал, будто нащупал глубоко внутри себя занозу — всё ещё больно, но хоть понятно, в какую сторону тянуть. Он считал Цуну своим лучшим другом, он бы сделал для него всё, что угодно, но когда у того случилось нечто по-настоящему серьёзное, Цуна пошёл не к нему. — И почему же, как ты считаешь? — продолжал допытываться отец. — Потому что я — всего лишь игрок в бейсбол, а Хибари — глава Дисциплинарного комитета, — скорее себе, чем отцу признался он. — Надо же, понимаешь. А что с этим делать, тоже понимаешь? Ямамото отложил в сторону полотенце, глубоко вздохнул, а потом поклонился, согнувшись практически пополам: — Пожалуйста, научите меня! Отец крепко сжал его плечо, и даже по голосу было слышно, что он улыбается: — Друзья… это единственная достойная причина, чтобы научиться убивать.

***

Птица не может не летать, рыба не может не плавать, а Цуна — не может не играть в маджонг. Такая постановка вопроса казалась Ямамото самой естественной, по-другому и быть не могло. Так что когда отец Хибари-семпая узнал про ту злосчастную игру и сказал обращаться к нему, если снова захочется сыграть на деньги, он сразу понял — игра будет. И это его шанс посмотреть на Цуну со стороны, по-настоящему увидеть, какой он, когда играет. И сам Цуна тоже сразу понял, что согласится, хотя ему и потребовалось довольно много времени, чтобы решиться. Перед игрой Хибари сказал, чтобы тот не позорил их всех, стащил с Цуны школьный пиджак и накинул ему на плечи свой, оставшись в рубашке и галстуке. Цуна всё ещё выглядел слишком тощим, хоть и вытянулся, но совсем немного. Если бы он попытался просунуть руки в рукава, сразу бы стало ясно, что пиджак ему велик, а так смотрелось по-своему стильно. Он закрыл глаза, глубоко вдохнул, выдохнул, а когда открыл глаза снова, то выглядел так, будто игра уже началась. Он будто и не видел удивлённых и насмешливых взглядов, такой спокойный и собранный. Вежливо поклонился другим игрокам, аккуратно подвинул правый край своей стены от себя. Ямамото стоял там и смотрел на него, боясь упустить любую мелочь. И вроде бы Цуна не делал ничего особенного, а всё равно было такое ощущение, что он творит какую-то запредельную магию. — Ему надо стать профессиональным игроком, с таким-то талантом, — заметил отец Хибари-семпая. — Он видит гораздо больше, чем другие люди, и он научится это делать не только за столом. Хибари вроде как согласился со своим отцом, но тот чуть заметно усмехнулся: — Так ты считаешь, что просто игрок для него — слишком мелко? Ямамото мог бы сказать, что видеть больше и делать именно то, что нужно, Цуна и так умеет. Если узнать его чуть получше, к нему просто нельзя было относиться равнодушно, нельзя было не понять, что он особенный. И всё же после игры Цуну трясло. Когда они вышли из зала, он прислонился спиной к стене, сполз вниз, вцепился в отвороты пиджака, плотнее запахивая его на груди и задрожал. Ямамото не знал, что ему надо сделать, что сказать, чтобы успокоить его, а Хибари-семпай вдруг хмыкнул и спросил, как долго он собирается мять его вещь. Удивительно, но от его угрожающе-серьёзного тона Цуна сразу же успокоился. — Прости, — сказал он, поднимаясь на ноги и протягивая ему пиджак. — Спасибо, что напомнил, что ты — страшнее их всех. — И что, меня ты уже не боишься? — Боюсь, конечно, — Цуна посмотрел ему прямо в глаза и улыбнулся. — Но бояться тебя я уже привык. Начав, они не могли остановиться. Цуна играл, остальные присматривали за тем, чтобы его «не обижали», как это назвал Сасагава-семпай. Сумма на счету росла, Кёко увлечённо покупала и продавала акции, вкладывая свою лепту в увеличение их доходов, Хибари-семпай старательно обзаводился знакомыми среди игроков и просто любителей скоротать вечер за не самым законным занятием. Сасагава-семпай занял шестое место на национальных соревнованиях. А Ямамото учился правильно убивать людей, правда, пока в теории. Ну и бейсбол старался не забрасывать, чтобы и в старшей школе получить стипендию на обучение. Здания средней и старшей школы Намимори были соединены переходами с административным корпусом. В нём были кабинет директора и учительская, там же — приёмная, которую они использовали как клубную комнату. Так что с переходом Хибари и Сасагавы на следующую ступень для них почти ничего не изменилось. В последние летние каникулы перед поступлением Цуны и Ямамото в старшую школу они все вместе пошли на фестиваль фейерверков. Ну, как вместе: Ямамото предложил Цуне сходить, даже одолжил ему юкату, которая ему самому уже давно была коротка. Отдохнуть, развеяться, новые впечатления получить и поесть вкусненького. А Сасагаву-семпая, буквально тащившего Хибари, они встретили уже на празднике. Да и Кёко обнаружилась неподалёку, так что дальше они уже шли действительно все вместе. В нарядной юкате и с цветочными украшениями в волосах Кёко была ещё более хорошенькой, чем обычно. Она радостно улыбалась, сжимала в кулачке прозрачный пакетик с выловленной на одном из аттракционов золотой рыбкой и рассуждала о том, какие палатки принесут своим владельцам больше прибыли. Насмотревшись на это, Ямамото пошёл и разорил на несколько призов разом аттракцион, где надо было кидать мячики. И даже ничего не сломал в процессе, что можно было смело записывать в главные достижения недели, а то и месяца. — Я тут подумал, — начал было Цуна, усевшись на склоне холма, но потом замолчал и принялся ковыряться в пластиковом контейнере со своей порцией окономияки. — И как, тебе понравилось? — поинтересовался Хибари, всё ещё демонстрируя показательное недовольство тем, что его заставили «толпиться». — Да, вполне, — Цуна улыбнулся. — Мыслительная деятельность — одно из немногих бесплатных удовольствий, доступных каждому. Сасагава оглушительно рассмеялся, а Ямамото подумал, как сильно изменился Цуна за последнее время. Правда, видеть его таким могли только они да ещё те, кому посчастливилось оказаться с ним за игровым столом, но прогресс был действительно поразительным. — Старшеклассников уже берут на работу, официально, я имею в виду, — продолжил Цуна. — Можно будет хоть как-то легализовать… хотя бы факт наличия доходов. Из всех них именно Цуне больше всего были нужны деньги и именно он никак не смог бы объяснить, откуда они взялись. — Я думал об открытии своей фирмы, когда мы выпустимся, — спокойно сказал Хибари. — У нас уже хватает активов для стартового капитала. Мы сможем занять достойное место в экономике нашего родного города. «Место Мамокё-кай», имел он в виду, но все и так прекрасно его поняли, а говорить вслух там, где легко могут оказаться посторонние, было бы неразумно. — Почти четыре года, — покачал головой Цуна и вздохнул. — Я очень переживаю за маму, она так надрывается. А ведь я могу заработать деньги! Могу! Но не могу ей об этом сказать! Кёко сочувственно положила руку ему на плечо, пытаясь приободрить. Но что они могли сделать? — Может, скажешь своей матушке, что устроился помогать в нашем ресторане? — предложил Ямамото. — Ну да, а потом она зайдёт после работы забрать меня, а меня там не окажется, — вздохнул Цуна. — Тебе же не сама работа нужна, а просто объяснение, — пожал плечами Сасагава. — Можно просто придумать что-нибудь и жить дальше. — Ты не знаешь мою маму. Я уже несколько раз говорил с ней об этом, но она настаивает, чтобы я получил хорошее образование. С неё станется прийти ко мне на работу и начать расспрашивать, не слишком ли меня нагружают. — А пусть приходит, — внезапно сказал Хибари. — К моему отцу. Он же знает, где и как ты на самом деле зарабатываешь. Даже по бумагам можем официально оформить тебя курьером, но только когда перейдёшь в старшую школу, иначе незаконно. Это было забавно — курьером Цуну иногда называли те, кто был в курсе его игры с Мамокё-кай. Некоторые из них даже считали, что он специально всё подстроил именно ради того, чтобы сыграть в маджонг — их кайчо считался неплохим профессиональным игроком. Смешно сравнивать даже, ведь Цуна был гением.

***

Иногда Цуна и себе не мог объяснить, почему он что-то сделал, а что-то нет. Он просто откуда-то заранее знал, как будет правильно. Не лучше, не выгодней, а именно правильней. Вот, например, шёл он по улице, плечо оттягивала тяжёлая сумка — старательно создавать видимость того, что он действительно работает курьером, было не сложно, но иногда утомительно. Остановился у автомата возле станции: поезда в Токио, поезда в Иокогаму, все куда-то спешат, жуют на ходу и не смотрят по сторонам. Самое лучшее место, чтобы затеряться в толпе, чтобы никто не вспомнил, сколько времени ты там проторчал. Он собирался купить воды или чая и увидел сидящего у входа в какой-то магазинчик старика и доску для сёги перед ним, как будто тот ждал отошедшего ненадолго партнёра по игре. Островок спокойствия в бурлящем море людей, даже просто смотреть было приятно. Цуна высыпал на ладонь мелочь, но вместо того чтобы выбирать напиток, постоянно косился на доску, пытаясь обдумывать следующий ход за неизвестного. Старик поднял на него взгляд, неожиданно ясный, совсем молодой. — Не составишь ли компанию старику? — спросил он и подмигнул. — Угощу чаем! — Да я в сёги толком и не умею играть, — признался Цуна. — Не с кем было. Правила знаю, но… — В наши времена знать правила — уже большое достижение, — улыбка на сморщенном и потемневшем лице делала его привлекательным. — Молодёжь совсем не ценит проверенное временем. Цуна сел напротив и затолкал сумку между собой и стеной, чтоб не сползла на тротуар. — Я играю в маджонг, — возразил он. — И мои друзья тоже, у нас небольшой кружок в школе… Старик покивал и принялся расставлять фишки для новой партии. — Да, прекрасная игра для того, кто хочет хоть что-то понимать в людях. Но сёги — игра генералов. Стратегия и тактика! Не зря в старину ей учили всех воинов. — Каллиграфия — для твёрдости руки, стихосложение — для ясности мысли, — зачем-то сказал Цуна. — Именно так, юноша, именно так! — обрадовался старик, а потом постучал в стену магазинчика и громко крикнул: — Момо-тян, принеси нам чаю! — Уже бегу, дедушка! — крикнули в ответ. Момо оказалась молодой девушкой в переднике поверх кимоно, а ещё от неё вкусно пахло какой-то выпечкой. И чай оказался настоящий, а не какая-нибудь ерунда из пакетика — округлый глиняный чайник с торчащей из бока ручкой с заваркой, тяжёлый чугунный с кипятком и две маленькие пиалы. Увидев этот поднос, Цуна сразу понял, что застрял тут надолго. Но со стариком, попросившим называть его Ямато-сан, оказалось интересно, Цуна увлёкся игрой и разговором. В отличие от маджонга, сёги не заслоняли собой всё: можно было спокойно пить чай и не терять нить беседы. Сколько прошло времени, Цуна понял, только когда его схватили за шиворот и начали поднимать в воздух. Ворот футболки больно врезался в горло, он охнул, схватился за него одной рукой, второй подхватил сумку и попытался встать на ноги, охнул ещё раз, оттого что они ужасно затекли, и только тогда обернулся. За спиной обнаружился Хибари-сан, и выражение его лица не предвещало ничего хорошего. — Это наше, — сказал он Ямато-сану. — Я его забираю. Позади Хибари обнаружился ещё и Ямамото с дежурной улыбкой и растерянным взглядом. Он смотрел то на Цуну, то на Хибари, всё ещё державшего его за шиворот, то на старика, и никак не мог придумать, как реагировать. — Ох, и впрямь уже поздно! Спасибо, что развлёк старика, Цуна-кун, навести меня как-нибудь ещё, — добродушно покивал Ямато-сан. Цуна попрощался, поклонившись неловко от того, что Хибари всё ещё держал его за шиворот, и пошёл туда, куда волокли. — Весь день! — на самой грани слышимости шипел Хибари. — Мы искали тебя по всему городу и уже собирались звонить в морг! Хотя, зная твоё везение, туда надо звонить в первую очередь! — Я всего лишь играл в сёги, — Цуна попытался оправдаться, хотя и понимал, что смысла в этом мало. — Ты играешь в маджонг! — Да ладно тебе, Хибари-семпай, — попытался успокоить его Ямамото. — Зато новые полезные знакомства! Хибари остановился и даже отпустил Цуну. В узком переулке между домов было грязно, неприятно пахло, а сверху, с одного из кондиционеров, капала вода. Цуна потёр горло и подумал, что лучше бы уж они шли дальше. — Это ж Ямато-сан был, бывший оябун Асари-гуми, — Ямамото смотрел на них так, будто был уверен, что они должны знать в лицо всех якудза в Канто. Хибари продолжал молчать, видимо, пытался просчитать последствия, а Цуна прокашлялся и спросил: — Может быть, я тогда действительно с ним как-нибудь ещё сыграю? Нехорошо почтенных стариков обижать… — Я с тобой когда-нибудь окончательно с ума сойду, — вместо ответа сказал Хибари, устало прикрыв глаза. А потом они всё-таки вышли из чёртового переулка туда, где хотя бы можно было дышать.

***

Ямамото зашёл за Цуной по какому-то наитию. Он шёл ему навстречу по улице, и в груди распускалась радость. Цуна шагал — нескладный, худой, растрёпанный; он вырос за последние полгода так, что запястья торчали из манжет пиджака. Хибари-сан уже несколько раз делал ему замечания, но и только. Любому другому он бы уже переломал кости. — Цуна! — окликнул Ямамото. Он видел: Цуна поднимает голову, видит его и расцветает от радости. У него были очень выразительные глаза, выразительное лицо, и Ямамото хотелось смеяться от отражения этой чужой радости. — Ямамото, — улыбнулся Цуна, подходя ближе. — Ты с пробежки? — Да, — зачем-то соврал он. — Рёхей решил устроить себе экстремальный ворк-аут, а я... Я решил прийти в школу. Цуна засмеялся, подстраиваясь под его шаг. Ямамото невольно замедлился. Они все пытались кормить его, как могли: Кёко своей постоянной стряпнёй, Нана, в те дни, когда имела возможность готовить, сам Ямамото — и даже Хибари-сан. Но Цуна оставался тощим и невысоким, почти вровень с миниатюрной Кёко. — Осень почти, — задумчиво сказал Цуна, обходя лужу на асфальте. — Хвала богам, закончились дожди... — Да, — легко согласился Ямамото. — Кстати, ты слышал? Вчерашний шквал натворил беды. У нас на улице три дома изрядно потрепало. — Да? Неудивительно, — Цуна пожал плечами, не глядя на него. — У нас сорвало почти всю черепицу. Ямамото споткнулся. — Что?! — Ага, — Цуна устало потёр переносицу. — Потолки мокрые насквозь. Мы не включали электричество, но, кажется, проводку закоротило. И, кажется, холодильник всё же сгорел от перепадов... Ямамото остановился. — Цуна, — севшим голосом сказал он. — И как же вы... — Ну, — тот неловко повёл плечом, не оглядываясь. — Бегали с тазами всю ночь. Мама сегодня останется дома, чтобы посторожить — у нас разбилось окно на втором этаже. Должны прийти и поменять стекло. А дальше придётся выкручиваться. Ты идёшь? Хибари-сан нас убьёт, если опоздаем. Ямамото опомнился и торопливо кинулся догонять. Проклятие. Нана-сан прекрасно знает свои лимиты. Она знает, сколько — примерно — лежит у неё в тайниках, знает, на что может рассчитывать. Как же покрыть все расходы? Судя по морщинке между бровей, Цуна думал о том же. — Не грусти, — улыбнулся Ямамото. — Мы придумаем что-нибудь. Вот увидишь. Ведь от прошлой игры осталось ещё что-то, верно? На первое время хватит... А если нет — мы скинемся. Не волнуйся, всё будет хорошо. Цуна чуть вздрогнул и опустил голову. — Да, — сказал он. Перед воротами Ямамото отвлёкся на странную сцену. Сасагава Кёко что-то резко выговаривала Мочиде-сэмпаю из параллельного класса. Ямамото смутно помнил его ещё по средней школе — кажется, он проболел почти месяц, потом плохо сдал экзамены, а потому остался ещё на один год. Кёко повернулась в их сторону, решительно вскинула подбородок и гордо промаршировала к ним, печатая шаг. — Цуна-кун! — громко сказала она, крепко взяв его под локоть. — Я так рада, что ты успел! Идём, мы же хотели обсудить задание по истории? — Э... — проблеял Цуна, беспомощно волочась за ней. — К-конечно, Кёко-тян, но... — Вот и отлично! — Кёко утянула его к школе так же решительно, как и подошла. Ямамото бросил взгляд на Мочиду. Тот был мрачен, как туча, и лицо у него было... гадкое. — Так ему и надо, — фыркнула проходившая мимо Курокава. — Не про эту обезьяну наша Кёко-тян! Хотя она могла бы сейчас выбрать и кого-нибудь другого. Мочида сожрёт Саваду с костями. — Что? — тихо переспросил Ямамото. Курокава уже удалилась, зато рядом оказался помощник тренера. — А, Ямамото-кун, — улыбнулся он. — Вот такие вот у нас кипят страсти. Мочида попытался пригласить Сасагаву в кино, но, как видишь, не вышло. Ямамото кивнул в знак благодарности. На душе стало муторно. Ему слишком многое не нравилось, и не нравился даже тот факт, что это ему не нравится. Ему не нравилось то, что Мочида пытался ухлёстывать за Кёко — почему? Потому что Цуна был в неё влюблён? "Не про эту обезьяну наша Кёко-тян", повторил про себя Ямамото и фыркнул. Да. Именно так. Но ещё ему не нравилось то, что Кёко даже не поздоровалась с ним. И что она утянула за собой Цуну. И что Цуна на него даже не посмотрел. Это было... Неприятно. Цуна был в другом классе в этом году, и в этот день Ямамото чувствовал его отсутствие так остро, будто это был первый день занятий. Он сидел у стены и то и дело бросал взгляд вбок — там, где мог бы сидеть Цуна. Что за напасть? К концу урока Ямамото сдался и опустил голову на парту. Пусть выгоняют. Хоть развеется. Под постоянный бубнёж учителя он чуть не заснул. — Ямамото! — рявкнули вдруг у него над ухом. — Да? — он поспешно выпрямился и сонно улыбнулся рассерженному математику. — Видно, ты так хорошо знаешь новый материал, что сможешь без проблем решить задачу на доске, — язвительно протянул учитель. — Простите, сенсей, не смогу, — улыбнулся Ямамото. Ещё одна плохая оценка. Ничего, это не так страшно, как у Цуны. Ямамото снова растянулся на парте и закрыл глаза, уже не таясь. У Цуны была физкультура. Странно, как досконально Ямамото выучил расписание его класса. Они занимаются на улице — или эстафета, или футбол. Интересно, кто-нибудь выбрал Цуну в свою команду? Ямамото сжал кулаки. Раньше, когда они были в одном классе, Ямамото всегда был капитаном одной из команд, и он всегда выбирал Цуну — одним из первых. И тогда никого не интересовало, путался ли Цуна в ногах, умел ли перехватить мяч или правильно передать пас... Ямамото играл за двоих — это же было не трудно. В те несколько раз, что Ямамото видел класс Цуны на стадионе, Цуна всегда сидел на скамейке запасных. На обед Ямамото шёл нехотя. Есть не хотелось, но одно было хорошо — можно было бы посидеть с ребятами и немного разогнать тоскливую муть в голове. С Кёко он столкнулся на лестнице. — А где Цуна? — удивился Ямамото. — Цуна-кун пошёл относить инвентарь в спортзал, — напряжённым голосом сказала Кёко. — Я жду его. Ямамото чуть растерялся. Кёко говорила так, будто речь шла о деле жизни и смерти, но... Ну, конечно же. У Цуны же был спаренный урок — игра против другого класса. Не там ли... — Пойду, наверное, помогу ему, — улыбнулся Ямамото, перехватывая поудобнее коробку с о-бенто. Крёпкие, твёрдые углы — такими можно расколоть непрочный пластик, лак на полированном дереве, пробить кожу... — Я с тобой, — твёрдо сказала Кёко. Ступеньки сами прыгали под ноги. Мочида. Цуна играл с классом Мочиды, в котором добрая половина парней была в клубе кен-до. В зале было пусто и тихо. Ямамото прислушался: нигде не было слышно ни звуков драки, ни злых голосов. Кёко пошла по залу, осторожно вытягивая шею, как пугливый оленёнок. И когда Ямамото последовал за ней, он услышал тихие, приглушённые голоса. — Откуда я их тебе возьму? — тихо рычал Мочида. — Семпай, — горько сказал Цуна. — Ты же сказал, что тебе нужно будет вернуть долг — и всё. Я знаю процент за день, я давал тебе с запасом... — Блядь, да ты что, думаешь, всё так просто?! — разъярился Мочида. — Это у тебя, у маменькиного сынка, денег куры не клюют! Нам тоже надо что-то жрать, знаешь ли! Ямамото взял Кёко за руку и стиснул так, что ей наверняка стало больно. Сука. Сука. — Семпай, нам нужно чинить дом, — попытался возразить Цуна. — Ну попросись к Сасагаве под бочок, — насмешливо огрызнулся Мочида. — Думаю, выделят тебе собачью конуру, не сдохнешь. Кёко тихо вздохнула и задержала дыхание. Рука у неё была ледяная. За стеной хлопнула дверь, и Цуна громко вздохнул. Прерывисто, чуть отчаянно — Ямамото слышал все его эмоции, мог читать его по дыханию, по малейшему звуку, даже по теплу, скользившему от его руки, когда Цуна просто шёл рядом... Кёко решительно толкнула дверь и вошла. Она тащила Ямамото за собой, как маленький целеустремлённый буксир. Цуна испуганно обернулся на звук, и у Ямамото подпрыгнуло сердце. Это неправильно. Он не должен бояться его... их. — Цуна-кун, — сухо сказала Кёко. — Что тут произошло? — Э-э-э... — У Цуны забегали глаза. — Врать ты всё равно не умеешь, так что не пытайся, — улыбнулся Ямамото. Видимо, улыбка получилась какая-то не такая, потому что Цуна вдруг побледнел и отступил на шаг. — Что ты ему дал, Цуна? — тихо спросила Кёко, отпуская руку Ямамото. — Нет, неправильный вопрос, верно? Сколько ты ему дал? — Он проигрался в пачинко, — с отчаянием в голосе сказал Цуна. — И задолжал ростовщикам, ну, знаете, тем, с которыми Хибари-сан пока что не воюет... Он заложил свой ноутбук, его надо было срочно выкупать, а вы же знаете, какой у него отчим... — Цуна-кун, — с металлом в голосе повторила Кёко. — Сколько ты ему дал? Цуна замолчал, опустив глаза. — Сто тысяч, — еле слышно ответил он. Ямамото зажмурился. Чёрт. Чёрт! — И сколько у тебя осталось свободных? — спросил он, отстранённо удивляясь тому, каким скрипучим казался его голос. — Мне хватит! — торопливо сказал Цуна, ероша себе волосы на затылке. — Всё хорошо... — Расходы на ремонт крыши, — тяжело уронил Ямамото. — Плюс ещё проводка. Плюс ремонт — обои же тоже намокли? Жди, скоро начнут отваливаться. Вы же не застрахованы? Цуна поник. Денег на страховку у его матери не было, а он как несовершеннолетний не мог оформить её самостоятельно. — Чем ты собираешься питаться? — безжалостно спросила Кёко. — Снова начнёшь экономить на завтраках? Цуна отчаянно вскинул глаза. — Нет! — сказал он. — У меня есть варианты… скоро будет турнир. Со мной говорил один из распорядителей, вы знаете... ставки высокие. — О, да, — горько улыбнулась Кёко. — Только вот на первоначальный взнос тебе не хватит. Что ты будешь ставить? Цуна промолчал, упрямо стиснув зубы. Его не переубедить, подумал Ямамото почти с ненавистью. — Я разберусь, — твёрдо сказал Цуна, глядя на них на удивление твёрдым взглядом. — Я сам виноват. Не стоило давать ему такую большую сумму, ещё и не сказав вам... Я просто заработаю ещё. Он вернёт со временем, я чувствую это. Вернёт, подумал Ямамото. Через год? Через два? А если с тобой, идиот, что-то случится?.. — Когда будет этот турнир? — словно эхом отозвалась Кёко, сжимая кулачки. — В пятницу. — Хибари-сана же нет! — закричала она. — Он ведь в Киото, на похоронах прабабки и может не вернуться к пятнице! Ты пойдёшь на такой турнир без него?! Цуна мотнул головой и упрямо улыбнулся. — Он очень известная личность. Вряд ли найдётся кто-то, кто посмеет пойти против него даже в его отсутствие. Разговор был окончен. Обед не удался. Кусок не лез в горло, во рту было кисло, и Ямамото провёл остаток перерыва, мрачно сверля взглядом ещё зелёные деревья за стадионом. — Я пойду к Мочиде после уроков, — сказала Кёко, решительно дожёвывая кусочек жареной рыбы. — Ямамото-кун, ты со мной? Ямамото посмотрел на неё и улыбнулся. Выбор был очевиден. Выбора просто не было. Остаток дня прошёл в какой-то дымке. Живот подводило — то ли от голода, то ли от желания вцепиться кому-то в глотку, и Ямамото даже знал, кому. После уроков он заскочил в раздевалку своей команды. Бита ждала его в шкафчике, как верная подружка. У Мочиды же — боккены. Кёко встретила его возле спортзала — бледная, решительная. Руки она держала в карманах кофточки. Ямамото мельком порадовался, что они были слишком мелкими — с такими лицами в кино отважные мстители проносили револьвер на собрания врагов. Кёко снова вошла первой. — Мочида-семпай, — позвала она, не оглядываясь на Ямамото. — Нам нужно поговорить. — Кёко-тян! — обрадовался Мочида, хотя в глазах его мелькнуло что-то совсем нерадостное. — Что, твой щеночек уже побежал скулить? — Как сказать, — улыбнулась Кёко. А потом она достала руки из карманов. Сасагава Кёко была милой девочкой. Возможно, не такой сильной характером, как Хана, или не такая академически подкованная, как Миура Хару, которая в последнее время зачастила к Цуне, но однажды увидев её, было трудно потом забыть. Сасагава Кёко была доброй, умной и очень заботливой. А сейчас она избивала Мочиду Кенске в подсобке клуба. Кёко была девочкой, она никогда не занималась боевыми искусствами, это Рёхей мог прошибить кулаком не особо толстую стену. Кёко пришлось взять кастет. Кёко, возможно, была и не такой сильной, как её брат, но удар у неё был поставлен хорошо. Поблёскивал кастет, и жалко хрипел Мочида-семпай, пытаясь свернуться в комочек и закрыться от её атак. Ямамото немного мутило. — Что ты сказал, когда брал деньги? — спросила Кёко, прекращая дождь ударов. Мочида, скуля, сполз на пол. — Я напомню. Ты сказал: «Я верну тебе их через неделю, проблем не будет». Так ты сказал, семпай? Так?! Она вздёрнула его голову за волосы и пристально посмотрела ему в глаза. — А сколько прошло времени? — ласково шепнула она. — Помогу тебе подсчитать, наверное... Ну-ка, смотрим на календарь, — она чуть повернулась, обнимая Мочиду так, что ещё полчаса назад он бы изошёл кровью из носа. — Смотрим... Раз, два, три... Ого! Да ведь прошёл месяц! Целый месяц, Мочида-семпай. А денег он так и не получил. Что же это такое, как не проблема, м? Она вцепилась остренькими ноготками ему в ухо и повернула так, чтобы следующие слова невозможно было не услышать: — Как ты думаешь, что за деньги он тебе одолжил? Это была их новая крыша? Или, может быть, замена сломавшемуся холодильнику? А на что пустил их ты?! Она оттолкнула Мочиду, громко впечатав его голову в стенку. Мочида заскулил, жалобно, по-собачьи. Кёко схватила его за волосы на макушке и начала ритмично бить его затылком; Ямамото передёрнуло. — Он... Работает... Не... На... Тебя! Он... Рискует... Жизнью... Не для того... Чтобы ты... просаживал... деньги... в пачинко! Кёко ударила Мочиду ещё раз, и Ямамото отмер, кидаясь вперёд. — Сасагава, прекрати! — хрипло крикнул он. — Стой! Ты же его убьёшь! Он ухватил её за плечи и дёрнул назад, поражаясь тому, какой же она была всё-таки сильной. Куда сильнее, чем он думал. Сильной и бешеной. Кёко слепо посмотрела на него и стряхнула его руки с такой же лёгкостью, с какой Рёхей скидывал на ринге халат. Мочида тихо стонал, сверкая белками закатившихся глаз. — Он уже ничего не понимает, — онемевшими губами сказал Ямамото. — Сейчас поймёт, — Кёко достала из сумочки пузырёк с нашатырём. — Я ещё не закончила с ним. Да нет же, — успокоила она дёрнувшегося Ямамото. — Не буду я его больше бить, ему ещё деньги отдавать. Мочида дёрнулся, открывая мутные, страдающие глаза. — Слушай меня внимательно, — сказала Кёко, стоя над ним. — Ты взял у Савада-куна сто тысяч йен. Сегодня вторник. В пятницу после обеда ты принесёшь ему сто пятьдесят тысяч. За один раз. Смотри, записываю тебе, чтобы ты не забыл. Она достала несмываемый маркер и, вздёрнув помятую футболку Мочиды, уверенно вывела ему на синеющем животе: «Пятница, 13.00, 150 тыс.». Мочида охнул. — Если ты не принесёшь деньги в пятницу, в понедельник ты будешь должен двести, — сладко улыбнулась Кёко. — Не разочаровывай меня, семпай. Кёко вышла из подсобки, нервными движениями запихивая окровавленный кастет в сумку. Ямамото кинулся за ней. — Сасагава, подожди! Сасагава! — он видел её напряжённую спину, её дёрганую походку и то, как она судорожно тёрла руки влажной салфеткой, и понимал, что действовать надо быстро. — Кёко! — отчаянно позвал он, и та вздрогнула, останавливаясь. Она поворачивалась так медленно, что Ямамото успел подбежать и крепко схватить её за плечи. Сасагава Кёко плакала. — Яма... мото, — всхлипнула она. — Это я виновата. Это я виновата. Я сказала вложить деньги. Я отказалась встречаться с Мочидой. Ямамото похолодел. Он мог шуткой предотвратить драку, мог разнять сцепившихся первогодок, но что делать сейчас — он не представлял. Она стояла, кусая губы, так непохожая на себя, и вся неприязнь, что копилась в Ямамото с того самого дня, когда по её настоянию Хибари-сан вложил деньги в акции, куда-то делась без следа и без остатка. Кёко никогда ещё ни на кого не поднимала руку. Ямамото вздохнул, положил ладони ей на плечи и притянул к себе. Кёко всхлипнула и зарыдала, уткнувшись лицом ему в грудь. Нужно было позвонить Хибари и попросить, чтобы Дисциплинарный комитет проследил за состоянием Мочиды. Нужно было избавиться от окровавленного платка и от кастета. Но Кёко плакала, а Ямамото Такеши её утешал. И впервые любовь к Саваде Цунаёши не встала между ними. Ямамото следил за Кёко краем глаза ещё пару дней, а она улыбалась Хане и казалась безмятежной и счастливой, будто бы не было того страшного дня, когда Мочида выхаркивал свои стоны кровью, а её слёзы промочили рубашку Ямамото насквозь. И можно было бы представить, что ничего этого и правда не было, но Мочида не появлялся в школе, а рубашка заскорузла на груди. — Что ты будешь делать, если он не придёт и завтра? — спросил Ямамото в четверг. Они стояли на краю бейсбольного поля, и Кёко делала вид, что любуется ясным, чистым небом. — Он придёт, — уверенно сказала Кёко. — Но даже если я ошибаюсь… Ямамото-кун, ты же подскажешь мне, где можно купить хорошую бейсбольную биту? Она смотрела на него глазами цвета мёда, цвета янтаря, цвета дорогого коньяка, просвеченного солнцем, и Ямамото откашлялся, отвёл взгляд. — Могу дать свою, — неловко сказал он. — По крайней мере, никто не будет удивляться, если я вдруг пойду и куплю себе новую. Кёко засмеялась, запрокидывая голову, но улыбка у неё была натянутая, жалкая и пугающая. Она была похожа на зверька, который пытается напугать, но слишком мил для этого. Пока не начнёт нападать всерьёз. Ямамото прикрыл глаза. Мочида был жив, он знал это точно. Но переживёт ли он ещё одну встречу с тем, что кипело внутри Кёко? Можно было бы рассказать обо всём Цуне. Можно было бы. — Возьмёшь мою, — ещё раз сказал Ямамото, грызя шоколадную поки. В конце концов… Если всё пойдёт не так, будет логичнее, если виновником окажется парень. «Я скажу, что ревновал Кёко», подумал Ямамото, комкая в кулаке пустую коробку. Они шли в клуб вместе. Коридоры были пусты, садившееся солнце красило стены в неприятно-яркий оранжевый. Мочиды нигде не было. — После заседания зайду в раздевалку, — задумчиво сказал Ямамото. — Подождёшь меня? — Ага, — Кёко легкомысленно подбрасывала на ладони монетку с двумя решками, которую Цуне подарил какой-то очередной «наставник» с улицы. Цуна… Он узнает. Он обязательно узнает, это же Цуна. Ничего, надо будет просто бить по ногам. И, может быть, по плечам. Главное, не подпускать Кёко. Они вошли в комнату клуба с улыбками на лицах. Настолько счастливыми, насколько смогли изобразить. А потом Ямамото остановился и почувствовал, как рядом замирает Кёко. Цуна сидел на подоконнике, бледный, растерянный, а на полу перед столом Хибари распростёрся ниц Мочида. — Отработать моральный ущерб! — голосил он. — Мне… Мне доступно объяснили, что сто пятьдесят тысяч будет мало за мой проступок. Прошу, позвольте мне искупить! — Чего ты хочешь, бесноватый? — лениво спросил Хибари. Глаза у него были бешеные. Мочида вздрогнул. — Прошу, позвольте мне отработать! — повторил он. — Я согласен на всё, чтобы заслужить ваше прощение! Кёко напряглась рядом. Ямамото чувствовал, как в воздухе витает что-то злобное, чёрное, и шагнул вперёд прежде, чем смог себя остановить. — Йоу, Хибари-сан, — фальшиво обрадовался он. — Неужто у нас новый член? — У нас новый нарушитель, — бесцветным голосом сказал Хибари, поднимаясь. — Ямамото, ты же у нас ответственный за мусор? Напомни, сегодня день сжигаемого? — Хибари-сан, — хрипло выдохнул Цуна, отмирая. — Пожалуйста, не надо. — Да, Хибари-сан, — подхватил Ямамото, чувствуя, как прилипает рубашка к спине. — У меня завтра матч, что, если я перенапрягусь и опозорю школу? Может, выделите мне кого-нибудь в подручные? Я не откажусь. — Тебе хочется оказаться вместе с ним? — наигранно удивился Хибари. — Хибари-сан, — снова подал голос Цуна. Ямамото чуть поёжился. — Ладно. — Тот отвернулся, неторопливо шагнул к книжному шкафу. — Твой должник. Тебе и решать. — П-пусть его Ямамото заберёт, — Цуна вздрогнул. — Я уверен, что… мы не пожалеем. Мочида поднял голову, глядя на Ямамото с неприкрытой надеждой, и тот поежился. Рядом сдержанно вздохнула Кёко. Поверх старых синяков на лице Мочиды расплывались свежие – тёмные, наполненные кровью. — Благодарю, — прохрипел он, снова касаясь пола лбом. — Я… оправдаю ваши ожидания, касира. И тогда Ямамото понял, что Мочида просто не может стоять на ногах.

***

То, что Мочида боится Хибари, было нормально, ведь это же Хибари. То, что он ходил за Ямамото, называл того «касира» и спрашивал, может ли он хоть чем-то помочь, тоже было объяснимо — тот заступился за него перед Хибари. Гораздо тяжелее было не думать, почему он шарахается от Кёко, с которой совсем недавно мечтал встречаться. Не думать, не думать, не считывать эмоции, всё, что угодно, только не думать. В конце концов, Мочида сам сказал, что побил его отчим, когда всплыла история с деньгами. А то, что он при этом говорил не всю правду, то, что Ямамото чувствовал себя виноватым, но упрямо молчал, что Кёко… Можно было просто не думать. — Да какой я ему касира, совсем сбрендил, — бормотал Ямамото, когда они сидели на крыше в обед. — Забавно, на самом деле, — не мог не признать Цуна. — У Хибари есть его комитет, у тебя — Мочида, а у того клуб кендо. — И у тебя — все мы, — Ямамото сказал это так просто, ничуть не сомневаясь в своих словах, но для Цуны это значило очень много. Больше, чем он мог вынести, если по правде. Стоило признать, что ещё один человек был им полезен, потому что у Хибари хватало других забот, а Ямамото и Рёхей-семпай часто бывали на соревнованиях. Цуна часто играл с такими ставками, что одного его никуда не пускали, так что Мочида действительно был кстати. То, чем они занимались, было незаконно. Цуна не хотел бы впутывать в это больше людей, чем и так уже затащил, но привлечь к делу Мочиду было почему-то не стыдно. И он точно знал, что тот никому ничего не расскажет. — Тебе просто нужно будет молча стоять там, и всё, — объяснял Ямамото. — Наша задача — уйти оттуда с деньгами. Не вздумай выкинуть чего-нибудь. Мочида стоял перед ним бледный, но упрямый, успевший напридумывать кучу всякой чертовщины, судя по тому, как сильно нервничал. Остановившись за пару домов до игорного дома, Цуна закрыл глаза и потёр пальцами виски, настраиваясь. Нервозность Мочиды слегка отвлекала, но при этом помогала заранее проникнуться атмосферой — там будет много людей, целая какофония чужих чувств и эмоций. Спокойствие — не для него. — Можем идти, — сказал он, открыв глаза. Ямамото кивнул, перехватив поудобнее ручку чемодана, Мочида сглотнул чуть нервно. Слишком очевидно, для всех, не только для Цуны. — Представь, что ты на соревнованиях, — сказал ему Цуна. — Что ты уверен в том, что уделаешь противников. Сделай такое же лицо, как перед тем, как надеваешь шлем, или возвращайся домой. Вот, уже гораздо лучше! Я знаю, что ты можешь! Мочида явно собирался высказать всё, что думает о его советах, но Ямамото пихнул его локтём и напомнил, что тому приказали молчать. Цуна считал, что пусть он лучше на него самого злится, чем боится того, что предстоит. Ставки в тот день были достаточно велики, чтобы никто не удивился двоим сопровождающим. Цуна играл, краем сознания чувствуя, как злость Мочиды сменяется сначала недоумением, потом напряжением, а потом восторгом, густо замешанным на страхе. Тяжёлая, напряжённая игра и очень много денег. Когда они закончили, было уже довольно поздно, но Цуна был не готов идти домой. Он поднялся из подвального помещения, вдохнул прохладный ночной воздух и сказал: — Ямамото, к тебе сейчас можно? Что-то я совсем вымотался… — Без проблем! Как раз никого уже не будет, сделаю чаю, доедим, что там осталось… Мочида решился заговорить, только когда они уже почти дошли до «Такесуши». — Это было… Это… Это так круто, Савада! Цуна остановился, с силой потёр лоб рукой и тихо сказал: — Только не думай, что это просто. Мочида промолчал, но Цуна чувствовал, что их отношения стали ещё запутанней, чем раньше, и уже никогда между ними не будет всё просто. Между ними стояли деньги, стояла Кёко, а теперь ещё и сегодняшняя игра. Оставалось только надеяться, что в школе тот будет вести себя… обычно. Ему вполне хватало и того, что половина школы ломает голову над его отношениями с Хибари.

***

На душе было грустно. В ушах ещё звенели прощальные слова теперь уже бывших одноклассников, а плечи саднило от их ободряющих похлопываний. Школа закончилась. — Цуна-кун? — негромко позвала Кёко, ненавязчиво встав плечом к плечу с ним. — Цуна-кун, ты в порядке? — Да, — бледно улыбнулся Цуна, комкая аттестат. — В полном! Он знал, что его оценки будут плохими. Он прекрасно знал, на что шёл. Но... Знать и видеть, всё же, были совсем разные вещи. Мама украдкой вытирала слёзы. Она крепко обняла его, шепнула на ухо, что гордится им, и от этого стало ещё хуже. С такими оценками Цуна мог бы претендовать разве что на курсы электриков. Женился бы на Кёко, пропадал на работе целыми днями и не смог бы позволить даже услуги роддома для жены... Хотя нет, чего это он? С такими оценками родители Кёко никогда не дали бы им благословения. Им пришлось бы бежать из Намимори, зарабатывать случайными подработками, жить в нищете... Они шли мимо клуба кендо, явно разбившегося на две противоборствующие стороны. — Орёл или решка? — спросил у него радостный Мочида, подбрасывающий в ладони монетку. — Решка, — не задумываясь, отозвался Цуна. Монетка взлетела в воздух, и половина группы разразилась радостными воплями. — Нечестно, семпай! — заныли во второй половине. — Спасибо, Савада! — засмеялся Мочида, хлопнув его по многострадальному плечу. — Мы едем в Токио! Давай с нами? Всё чин-чинарём, никакого алкоголя... Ну, по крайней мере, не планируется. Пока. — Спасибо, семпай, — бледно улыбнулся Цуна. — У нас есть... предыдущие обязательства. — Оу, — Мочида со значением подмигнул. — Ну, Обязательство — это святое. Удачи тогда. Цуна кивнул и направился к выходу к территории. Маму уже подхватила за руку мать Ханы, и наверняка пыталась отвлечь её от мыслей, что её сын — ничтожество. Ничего. Госпожа Курокава была той ещё стервой, но она не была жестокой. Цуну она не любила — да и правильно делала — но вот Савада Нана всегда была для неё особым человеком. — Погуляем немного? — спросила Кёко, ласково кладя ему ладонь на плечо. — Цуна-кун, посмотри, какая хорошая погода! Было тепло. Солнце уже садилось, в деревьях мягко перешёптывались ветерки. Цуна вздохнул, покрепче взяв Кёко под руку. Ничего, что его аттестат можно закопать где-нибудь в лесу или сжечь. Ничего. Зато у него есть Кёко и Рёхей. И Хибари-сан. И Ямамото, который, гад, так и не пришёл на выпускной. — Зайдём потом в «Такесуши»? — спросил Цуна, чуть повеселев. — Цуёши-сан наверняка будет нам рад. Кёко кивнула, сияя от радости так, будто он пригласил её в трёхзвёздочный ресторан. Цуна улыбнулся. Они шли по Намимори, глазели на витрины, потом даже побежали наперегонки, оглушительно хохоча, потом Цуна потерял свою бутоньерку из петлицы, и они искали её в траве, потом похолодало, и Цуна отдал Кёко свой пиджак. Они дождались полной темноты, оба продрогли, разрядили мобильники, и только тогда повернули к «Такесуши». Позже Цуна будет думать, не оттягивал ли он этот визит, даже того не осознавая. Кёко натёрла ноги, и они вынужденно шли очень неторопливо. Цуна поддерживал её под руку, позволял на себя опираться, и с замиранием сердца ловил каждый миг, особенно когда Кёко, покачнувшись очередной раз, прижималась к нему чуть сильнее. Она была такая... Нежная. Хрупкая и несгибаемая. В этот момент он любил её так сильно, что сердце сжималось от чувств. Под конец он просто обнял её, позволяя полностью опереться на себя, и шёл, подгоняя свой шаг под её. Кёко затихла, откинула затылок ему на плечо, и смотрела — на него. Снизу вверх. Гладила его взглядом по лицу. Они шли, а по меркам Цуны — танцевали. В его руках она была удивительно тёплой, и она первая потянулась к нему с поцелуем. И это было совсем не так, как он представлял, не так, как он надеялся, и не так, как он боялся. Они были в двух кварталах от «Такесуши», когда Цуна сбился с шага. — Что случилось? — заволновалась Кёко. — Да... — Цуна потёр грудь. Сердце частило. В воздухе будто разливалась тревога, он дышал ею, впитывал в себя всё больше и больше. — Ты не чувствуешь? — Ничего не чувствую, — помотала головой Кёко. — Цуна-кун, что такое? Цуна попытался понять, что именно его тревожит. Будто бы за стол вместе с ним сел парень со стволом. Или игра идёт в точке, которую вот-вот собираются захватить соседи. От такой тревоги хотелось как можно быстрее сваливать, желательно, через чёрный ход и подвалами. — Мне нужно идти, — сказал Цуна, прикидывая кратчайший путь. — Что-то случилось в «Такесуши». Кёко тревожно посмотрела на него, провела рукой по его взмокшей щеке. — Иди, — согласилась она. — А я пойду к Хибари-сану. «Не надо, вдруг я ошибаюсь!» «Не стоит его беспокоить, я справлюсь сам!» «Не утруждайся» — вот, что он мог бы сказать. Но он молча кивнул и, взяв разбег, запрыгнул на разделительную стену между внутренними двориками. Или крюк по дороге, или кросс по узенькой кладке между чужими домами, рискуя на каждом шагу — но зато в три раза быстрее. Выбор был очевиден, выбора просто не было. Цуна побежал. Парадные туфли чуть поскрипывали. Мама откладывала на них почти полгода, не зная, что он может купить десять таких пар, и ему приходилось терпеть, стискивая зубы. Надо было надеть кроссовки. Надо было взять с собой Мочиду. Его интуиция — единственное, что делает его достойным человеком, так отчего же она постоянно работает через задницу?.. Тревога переплавилась в панику. Цуна понимал, что не успевает. Он поскользнулся и чуть не свалился в чужой садик. Затявкала собачонка, громко взвизгивая. Цуна задохнулся и кинулся вперёд, бросая всё тело к видимому концу стены. Кожа ботинок скрипнула и затрещала. Плевать. На улицу перед «Такесуши» он вывалился почти кубарем. Слетел в переулке на груду подготовленных к вывозу мусорных мешков, и, задыхаясь от паники, побежал к крыльцу. Дома вокруг казались вымершими. Конец выпускного дня, здесь должны быть толпы народа. Куда все подевались?.. На двери висела табличка «Закрыто». Это притом, что Цуёши-сан лично приглашал Цуну ещё утром. Цуна задохнулся. Он забарабанил в дверь кулаками, не боясь того, что соседи могут вызвать полицию. Он был бы полиции даже рад. — Цуёши-сан! Цуёши-сан, откройте! В магазине было темно, но Цуна видел, что в помещении за стойкой горит свет. Он снова забарабанил в дверь, так, что стекло начало ходить ходуном. — Цуёши-сан! Такеши!!! Его ухватили за плечо и рывком дёрнули с крыльца. Цуна подавился криком, теряя опору под ногами. — Да заткнись ты! — рявкнули ему на ухо. — Визжишь, как девка! Цуна вцепился в руку, комкавшую ему рубашку вместе с попавшей в хватку кожей, и получил затрещину. — Царапается ещё, — прорычал нападавший. Он тащил Цуну за шкирку, как нашкодившего щенка, и Цуне оставалось только извиваться. Его швырнули в переулок за «Такесуши», и Цуна не удержался на ногах. Полетел кубарем по грязному асфальту, безбожно пачкая белую рубашку. — Смотри, какой красивый, — насмешливо бросил кто-то. — Нарядился, как на свиданку. Цуна сглотнул, с опаской поднимая голову. Рядом с приоткрытой задней дверью «Такесуши» стоял рослый мужчина в распахнутой куртке. Взглядом Цуна выхватил странный бугор у него подмышкой и облился потом. Огнестрел на его памяти носили только те, кто либо не отличался особым умом, либо те, кто не ждал проблем. — Чего припёрся? — спросил громила, лениво почёсывая щеку. — Читать разучился? А вроде выпускник... — Мне... к Ямамото, — дурея от собственной смелости сказал Цуна. — К Ямамото ему, — доверительно сказал громила-с-пушкой тому, кто загораживал выход из переулка. — Ты слышал? Тот хмыкнул и наградил Цуну ещё одной затрещиной от которой у него зазвенело в ушах. — Не вовремя ты пришёл, пацан. Ям-чан гулять не выйдет, — сказали ему. Цуна сжал кулаки, жмурясь от боли и страха. — Что с ним делать-то будем? — спросил его первый знакомый, несильно пнув его в бедро. — К копам помчится, как пить дать. — Как вы принимаете гостей? — спросил ещё один голос. Цуна открыл глаза, чувствуя странную, тошнотворную смесь облегчения и ужаса. — Введите молодого человека. По нему не скажешь, что он куда-то денется в ближайшее время. В дверях стоял сухощавый человек, чем-то похожий на Цуёши-сана — но лишь на первый взгляд. Он был в дорогом костюме, опирался на трость, и смотрел на Цуну со странным блеском в глазах. — Вставайте, незнакомец-сан, — засмеялся новоприбывший. — Или мне лучше называть вас «Цуна»-кун? Цуна стиснул зубы. — Видите ли, наши хозяева не смогут вас принять по всем правилам... Но они будут рады вас видеть. Идёмте. Цуна неловко поднялся, нервно отряхивая сбитые ладони друг об друга. Его почётный эскорт зашёл к нему за спину и, судя по звукам, сомкнул ряды так, что даже пожелай он того — вырваться было невозможно. Цуна прикинул, как далеко расположен дом Хибари-сана. Как быстро сможет бежать уставшая Кёко. И сможет ли Хибари-сан справиться с отморозками, вооружёнными огнестрелом?.. Хотя да. Странный вопрос. Это всего лишь очередная игра на подсиженном поле. Главное — выиграть, а уйти помогут. Цуна поднял голову, выпрямился, и шагнул в знакомое уютное тепло ресторана, как шёл на очередной поединок, о которых не рассказывал никому. Внутри было темно. Его повели во внутреннюю комнату, где горел свет, и на секунду Цуна зажмурился. — Цуна! — отчаянно вскрикнул Ямамото, и Цуну будто ножом полоснули. Он заставил себя открыть глаза. Цуёши-сан и Такеши сидели в разных углах, а кроме них в комнате было ещё человек пять — и все вооружены. Цуна поймал взгляд Ямамото и чуть выдохнул. Всё было в порядке — пока. — Не стоит впутывать в это посторонних детей, — тяжело произнёс Цуёши-сан, державшийся неестественно прямо, бледный, с запёкшейся кровью на плече. — Достаточно и того, что вы держите здесь моего сына. Такеши дёрнулся, бросая на него отчаянный взгляд. У него были разбиты губы, по щеке тянулся багровый кровоподтёк от виска и до подбородка. От трости, понял Цуна. От тонкой, тяжёлой трости. Оба Ямамото были связаны, причём, скорее всего, уже довольно давно. Драться так, чтобы не погибнуть, они бы не смогли. За Цуной прозвучали шаги ног в мягких, дорогих туфлях, и дверь захлопнулась. — Прости за этот беспорядок, Цуна-кун, — мягко улыбнулся человек с тростью. Цуна смотрел на него, на его холёные руки с чистыми ногтями, на полированное дерево трости, на лакированные ботинки, и тихо плавился в ненависти. — Ничего страшного, — улыбнулся Цуна. — Извиняться должен я. Как-никак, я явился без приглашения. Он легонько поклонился, выдерживая линию спины прямой, как у Хибари-сана. — Однако, — продолжил Цуна, выпрямляясь, — я должен попросить прощения и за то, что не могу поприветствовать вас, как должно. Прошу, скажите, как мне вас называть? Незнакомец смотрел на него со странным лицом, будто не знал, то ли ему хмуриться, то ли поднять бровь. — Коро-сан, — незнакомец остановился на улыбке. — Можете называть меня Коро-сан, юный Цуна-кун. Присаживайтесь. Раз наши хозяева не могу принять вас, как должно, я возьму на себя эту ответственность — как и должен делать оябун. Цуна увидел краем глаза, как дёрнулся Цуёши-сан. Лицо его исказилось от боли, и это была не физическая боль. Кто-то из боевиков притащил низенький лакированный столик и две подушки. Цуна медленно опустился на свою, пытаясь успокоить бьющееся сердце. Взгляд его вежливого знакомого говорил, что выйти живым отсюда будет так же просто, как уйти со всем выигрышем с игры, где его никто не страхует. Перед ним поставили кружку с чаем. Кто-то из громил чавкал чем-то, и Цуна невольно бросил взгляд на него. Они жрали суши. Те самые, которые Ямамото обещал сделать на выпускной. — Прошу, угощайся, Цуна-кун, — попросил Коро-сан, подвигая к нему миску с печеньем. Печенье тоже было знакомым — мама накануне говорила, что угостила Цуёши-сана. Цуна вежливо поднёс чашку к губам и сделал вид, что отпивает. Он достаточно раз бывал у Хибари-сана в гостях, чтобы впитать хоть немного манер, иначе не прожил бы дольше одного визита после того, как Хибари-сан поправился. — Мне, право, так неловко, — говорил между тем Коро-сан. — Я не озаботился проверить, не было ли у Ямамото-куна предыдущих обязательств. «Предыдущие обязательство — это святое», вспомнил Цуна. Он посмотрел на Коро-сана и улыбнулся пустой, вежливой улыбкой. — Но ведь сейчас это недоразумение разрешилось, — сказал он, неосознанно копируя интонации мамы. Именно так она разговаривала с недовольными клиентами в магазине. — Поэтому, я полагаю, ничего непоправимого не произошло? Он намеренно перевёл утверждение в вопрос. Возможно, следовало лебезить и ползать на полу, но перед Ямамото это было невозможно. Одно осознание того, что на него смотрят, и кто именно смотрит, не позволяло ему даже расслабить спину. Коро-сан засмеялся, откидывая голову назад, хохотал так громко и натужно, будто хотел снести Цуну звуковой волной. — Ах, простите, Цуна-доно! — громко прохохотал он. — Как это меня угораздило! Это что же, твой вакагасира, маленький оябун? Цуна опустил ресницы, любуясь гладкой поверхностью чая. Он не позволил себе перестать улыбаться. Вот так. Его ничего не волнует. Это всего лишь очередное бахвальство перед игрой. Нужно заинтересовать его. Нужно развести его на игру с сопляком. Надо, чтобы он захотел обломать малолетнего выскочку, и тогда... Тогда всё будет в порядке. Лишь бы Коро-сан не захотел обломать его пулей в затылок. Такеши громко вздохнул, и Цуна невольно бросил на него взгляд. У Ямамото горели глаза. Он подался вперёд, словно не впивались верёвки в его помятую рубашку. Цуна зацепился взглядом за верхние пуговицы — ему только показалось, что они были оторваны. Нет. Их кто-то аккуратно расстегнул. Ямамото расстёгивал и застёгивал свои рубашки снизу. Говорил, что когда торопишься, так реже путаешь петли. Цуне стало плохо. Он резко поставил чашку на стол и поднял взгляд, глядя на веселившегося Коро-сана, как на игрока. Так, будто между ними уже были возведены стены костяшек, а вокруг притих зал. Какой он человек, этот Коро-сан? Неважно. Какой он игрок?.. — Коро-сан, — твёрдо спросил Цуна, давя на него взглядом и голосом, не двигаясь ни на миллиметр. — Коро-сан, играете ли вы в маджонг? Смех прервался. Коро-сан посерьёзнел и посмотрел на него с новым интересом. — А если даже и играю, что с того? — спросил он негромко. — Вы так любезны со мной, — сказал Цуна, чётко выговаривая каждое слово. — Я хотел бы отплатить вам. Раз уж Ямамото-кун не в состоянии исполнять долг радушного хозяина, я прошу вас позволить мне предоставить вам небольшое развлечение. Коро-сан молчал. В комнате было так тихо, что Цуна забывал дышать. Он смотрел на чашку в своих руках, и чай был неподвижен. Его страх был глубоко внутри и не выходил наружу. Это ещё не первый ход. Это только нулевой. — Проверь, — тихо рыкнул Коро-сан, не поворачиваясь. Давешний знакомый Цуны, щедрый на оплеухи, неслышной тенью промчался к двери. Цуну обдало резким запахом пота. Его счастье, что Коро-сан так выдрессировал своих шавок. Те же Момокё-кай бы уже давно порвали его за неуважение к их начальству. — Есть набор... Коро-сан! — чуть запнувшись, крикнул якудза. — Ну так неси его сюда! — Коро-сан опёрся подбородком о ладонь и разглядывал Цуну с откровенным интересом. — Надо же. Да ты просто полон сюрпризов, Цуна-кун. Смелый до глупости, вежливый, — он сделал паузу, демонстративно оглядывая его от макушки и до кончиков пальцев, — смазливый, как девка. Цуна услышал, как Ямамото скрипит зубами. «Не надо! — взмолился Цуна. — Ради всех Богов, Ямамото, сиди смирно и молчи!» Он будто услышал. — А теперь ты ещё и играешь в маджонг, — закончил Коро-сан. — Знаешь, Цуна-кун... я наслышан об одном очень странном игроке. На вид пацан-пацаном. Наглый. Смелый. Играет, будто его в ладонь Каннон поцеловала. И, — Коро-сан поднялся, отходя к настенным шкафам, нырнул рукой в святая святых Цуёши-сана, — если ставки слишком высоки для него, ставит на кон свою жизнь. Он вернулся к столу и положил перед Цуной зеркально отполированный нож. — Что скажете, игрок-сан? — спросил Коро-сан, глядя ему в глаза. — Согласны? Цуна смотрел на него, и чувствовал, как успокаивается сердце. Это было привычно. Это было знакомо. — А что ставите вы? — спросил он, отставив в сторону чашку. Это больше не понадобится. Коро-сан усмехнулся страшной, жуткой улыбкой, которая испугала бы, не будь у Цуны многолетнего опыта. — Я ставлю эту сучку и папашу, — он махнул рукой в сторону Ямамото, пристально выискивая малейшую реакцию в лице Цуны. — Заберёшь их целыми и невредимыми. Мы уйдём, и потом я никого из вас не потревожу. В голове у Цуны стало ясно и холодно. Мир стал чётким и простым. — Играем до тех пор, пока один из нас не проиграет свою жизнь, — сказал он, закатывая рукава. — Кого вы посадите с нами? — Так это действительно ты, — тихо сказал Коро-сан. — Поверить не могу. Все говорили, что ты выглядишь, как мальчишка, но на самом деле ты и есть мальчишка. Когда же ты начал? Цуна молча улыбнулся ему и отодвинулся от стола, позволяя активно потеющему громиле расстелить на столе коврик. — И всё же, маджонг — игра на четверых, — заметил он, проигнорировав вопрос. — Кто? Коро-сан небрежно указал в сторону громилы: — Один уже есть, а вот второй… Тащите-ка сюда парня. Ямамото подхватили подмышки и именно что поволокли по полу, и, конечно же, никакой подушки не предложили. Цуне было больно даже думать о том, что сейчас чувствуют его ноги. — Ты ведь понимаешь, как много зависит от того, насколько смирно он будет себя вести? — с насмешкой спросил Коро-сан. Он явно чувствовал себя уверенно, но Цуна знал, что это ненадолго. Ямамото трясло, Цуна видел, как ему плохо и страшно, не за себя, за отца и Цуну. И всё же, он должен был понять, что сейчас уже всё под контролем. Нужно всего лишь выиграть, как бывало уже не раз. Цуна посмотрел ему в глаза, стараясь пробиться сквозь пелену страха. — Ты не будешь сопротивляться, — сказал он. — Никаких резких движений. Просто играй, ничего больше. Ямамото сглотнул и нервно, дёргано кивнул. Боялся, что если скажет что-то вслух, то может не сдержаться. Коро-сан усмехнулся и ухватил Ямамото за волосы, заставляя запрокинуть голову, на беззащитном горле судорожно дёрнулся кадык. — Как-то ты не очень хорошо воспитал своих подчинённых. Разве это вежливо, так разговаривать со своим боссом? Он резко опустил руку, впечатывая Ямамото щекой в разбросанные по столу тайлы, и пристально смотрел на Цуну, ожидая реакции. Это уже была игра, они оба это понимали, поэтому Цуна сидел ровно, левая рука лежала на колене, запястье правой — на кромке стола. Он не позволил себе отреагировать на происходящие, слишком высоки ставки. — Мне поучить твою сучку, как разговаривают со старшими? — продолжая усмехаться спросил Коро-сан. Его пальцы в волосах Ямамото медленно двигались в кошмарной пародии на ласку. — В этом нет необходимости, — ответил Цуна. — Он исправится. «Пожалуйста, — думал Цуна, глядя Ямамото в глаза, — не делай ничего лишнего, просто ответь!». Тот судорожно открывал рот, пытаясь хоть что-то сказать, потом зажмурился, сглотнул и хрипло выдохнул: — Я всё сделаю, как вы хотите. Не буду дёргаться, только играть. Всё, как вы скажете, Хаку-доно. Хаку. Первый раз кто-то использовал это слово вместо имени. Чистая, гладкая костяшка. Пустая, как и сам Цуна, пока не сядет за игровой стол. Тайл, на котором он впервые выиграл у отца Хибари-сана. Коро-сан убрал руку, но Ямамото остался лежать на столе. Видеть его в таком состоянии было слишком больно, слишком неправильно. Ямамото должен улыбаться, шутить и радоваться жизни. Ради этого Цуна здесь и сидел. — Развяжите ему левую руку, — приказал Коро-сан. — Ему и одной вполне хватит. Наверное, это даже было хорошо, что его не развязывали полностью. Так Цуне будет спокойнее на счёт того, что он станет делать, если что-то пойдёт не так. Коро-сан полностью уверен в том, что контролирует ситуацию, и это тоже играет Цуне на руку. Он ещё ни разу не играл против него, более того, ни разу не видел его игры, только слышал смутные слухи. Что ж, придётся их подтверждать. Цуна не проигрывает. Никогда. Первый раунд можно было считать разминкой, пробой сил противника. Коро-сан не ожидал от него ничего особенного, его громила играл не слишком хорошо, так что на него можно было не тратить силы, а Ямамото так часто сидел за столом рядом с Цуной, что ему даже не нужно было смотреть, чтобы чувствовать его. Цуна играл спокойно и уверенно, изучая манеру игры противника. Довольно самоуверенную, на его вкус: Коро-сан хотел не просто победить, а заработать как можно больше очков. Что ж, можно проверить его реакцию… Цуна чувствовал, как в нём разгорается огонь, будто высокая температура при сильной простуде, но никакой слабости, наоборот, всё вокруг становилось чётким, ясным и прозрачным. — Ричи, — объявил он, повернув боком снесённый тайл и положив перед собой палочку в тысячу очков. Ричи — увеличение выигрыша в случае победы, но большой риск. Безопасности не существует, это ловушка. Следующим был ход Коро-сана, он недовольно нахмурился, но поставил новый тайл между своими, сбрасывая хаку, белого дракона. — Рон. Цуна открыл руку, позволяя всем увидеть два пона драконов и одного белого, пару к которому только что сбросили. — Сёсанген, ещё и в течение одного круга после объявления ричи, одна дора: манган. Мне всегда везло с этим тайлом… — Одного везения мало, — Коро-сан неприятно усмехнулся: — Ты же не думаешь, что я так легко сдамся? — Разумеется, нет, — от вежливой улыбки болели губы. Цуна протянул руку и взял сброшенный им тайл, погладил его пальцами. — Мы ведь будем играть до тех пор, пока кто-то из нас не потеряет всё… Надеяться только лишь на везение в таком раскладе слишком глупо даже для такого мальчишки, как я, разве нет? На самом деле, Цуна верил, если не в удачу, то в определённый настрой игроков. Не так важно то, что есть на самом деле, важно то, что чувствуют люди. Коро-сан с самого начала сыграл ему на руку, и это задало настрой всей игры. Цуна бы объявил любую руку, какой бы дешёвой она ни была, лишь бы заставить его нервничать. Многие игроки верили в удачу, в свою и в чужую, верили в то, что её можно украсть. Цуна считал, что это психология. Люди не могут не испытывать эмоций, не могут не радоваться удачным тайлам, не могут не раздражаться, если никак не попадётся нужный, не могут не реагировать на действия других игроков. Он просто видел это всё и делал выводы. Но сегодня у него не было права проиграть. Любые деньги можно как-то достать, но Ямамото… свою собственную жизнь Цуна не слишком ценил, эта часть ставки его не заботила. Видеть, как его другу больно и плохо, было невыносимо настолько, что его не волновал способ. Он победит, так, как побеждал всегда. Он играл, чтобы выжить, он играл, ради их будущего, ради шанса прожить хорошую жизнь, а не загнуться от голода. Сегодня Цуна играл ради Ямамото, и это ощущалось гораздо острее и ярче. Жар, который он только начал чувствовать, становился всё сильнее, обхватывал голову раскалённым обручем, стекал в руки, замирая на кончиках пальцев. Они размешивали тайлы, а он боялся, что сейчас всё вспыхнет, загорится от его прикосновений. Взгляд Коро-сана изменился, стал серьёзнее и гораздо опаснее. Хибари часто говорил, что Цуна видит больше, чем другие, но только сейчас он почувствовал, что это значит на самом деле — он видел каждый тайл, он видел что и зачем делал Коро-сан, и это было похоже на откровение. Азартные игры — это не удача, это расчёт, это твой разум против разума другого игрока. Это самоубийство. Цуна знал этот вкус, а ещё он знал, что стремясь победить любой ценой, теряешь необходимую концентрацию. В этот раз Коро-сан отнёсся к нему серёзнее. Что ж, если он хочет играть настолько грязно, пусть берёт эту раздачу себе. Мухлевать в маджонге сложнее, чем во многих других играх, чаще всего обходятся тем, что игроки подают друг другу сигналы — ещё одна причина, по которой Ямамото могли оставить связанным. Они не понимали, что Цуне не нужно каких-то особых знаков, чтобы знать, о чём думают другие игроки. И всё же, есть и другие методы… Его совсем не удивило, то, что Коро-сан объявил победу после первого же взятия со стены. — Что это, если не удача? — усмехнулся он. — Похоже, что мне везёт больше, чем тебе, Цуна-кун. — Когда умения становится недостаточно, мы применяем силу, — спокойно парировал Цуна.. — Разве удача имеет к этому отношение? Конечно, он не обвинил его в мухлеже прямо, тем более, что вот так сразу собрать руку практически невозможно. Можно получить Небесное благословение, а не Земное, если иметь напарника, который выкинет заранее обговорённую комбинацию, чтобы сломать стену в нужном месте — очень эффектно выглядит выигрыш дилера на сданной руке. Но, даже играя в одиночку, можно запомнить, на каких местах стены находятся нужные тайлы, можно заменить пару тайлов в своей руке на тайлы из стены, делая вид, что поправляешь её, можно… Цуна играл в маджонг достаточно долго, чтобы знать, как работают подобные трюки. Опытные игроки могут сделать всё это совершенно бесшумно, подгадав нужный момент, попав в слепую зону противника, пока он тянется за своими тайлами. И всё же, игра становилась опаснее. Залезть в чужую голову, предугадать действия, посмотреть чужими глазами… С самого начала маджонг для Цуны не был просто игрой, он был самой жизнью. И по-настоящему пользоваться своими странными способностями он решался только тогда, когда противник первым начинал мухлевать. Потому что это было нечестно, это тоже был своего рода обман, несправедливое преимущество. Но только не сегодня. Цуна просто уравнивал шансы. Он решил — Коро-сан больше не выиграет, он ему не позволит. Рука Ямамото лежала на кромке стола, и Цуне было прекрасно видно след от верёвки на запястье и чуть дрожавшие пальцы. Он так нервничал из-за выигрыша Коро-сана? Цуне хотелось его успокоить, но он не мог выдать своих чувств ни словом, ни жестом. Ему оставалось только играть. Для его раскалённых рук тайлы казались ледяными. Было что-то символичное в том, что он собрал тринадцать сирот, да ещё и с ожиданием в пару, что увеличивало шансы. Название этой руки будто говорило ему — в том, чтобы быть сиротой тоже есть преимущества. Цуна умел их ценить: кто ещё из его ровесников смог бы сделать то же самое, что и он? — Кокуши мусо с тринадцатисторонним ожиданием, шестьдесят четыре тысячи очков. Дыхание Ямамото сбилось, а потом стало спокойнее. Цуна будто бы говорил ему: «Смотри, я тоже могу собрать якуман, даже двойной. Нет никаких проблем в том, чтобы выиграть». — Ты действительно не так прост, как кажется на первый взгляд… — Коро-сан неприятно скривился. Выиграть на раздаче два раза подряд было бы подозрительно. Хотя Цуна и не обвинил его прямо, но прекрасно понимал, что тот выигрыш ни для кого не секрет. Теперь он будет осторожнее, но Цуна просто должен успеть получить выигрышную руку быстрее него. Посмотрев ему прямо в глаза, Цуна ответил: — Если бы я был прост, предложил бы игру? Разве может по-настоящему развлечь игра с любителем? Выражение глаз Коро-сана изменилось, Цуна видел это, но не мог расшифровать новое ощущение. Вначале он чувствовал только сильные, яркие эмоции, если человек был сдержан, то Цуна почти ничего не мог про него сказать. Но, чем больше он играл, чем сильнее стремился почувствовать других игроков, тем проще становилось их читать. В последнее время ему даже приходилось специально сдерживаться, чтобы не видеть этого. Он легко мог сказать, врёт человек или говорит правду, насколько искренни чувства, которые он демонстрировал… Легко было только со «своими»: рядом с чистой нежностью Кёко, искренней поддержкой Ямамото, несгибаемой твёрдостью Хибари, энтузиазмом Рёхея. Сейчас Ямамото сидел рядом, и Цуна должен был помочь ему, а не наоборот. Ямамото предлагали стипендию в колледже, но он отказался. Он оставил мечту о профессиональном бейсболе только ради того, чтобы они остались вместе, одной командой. Цуна смотрел в глаза Коро-сана, и чувствовал, как пламя разгорается в нём всё сильнее. Даже если оно сожжёт его самого, сначала он хотел бы спалить своего противника. Следующий раунд Цуна выиграл с довольно дешёвой рукой, только потому, что почувствовал, что Коро-сану не хватает всего одного тайла, и поспешил закончить раньше него, сохранить за собой место диллера. Потом он довольно быстро собрал руку подороже, но этого всё ещё было маловато. Нужно было забрать все очки Коро-сана, вывести его в минус. Игра не закончится до тех пор, пока один из них не проиграет. Чем дольше они играли, тем сильнее нервничал его противник. Даже его трюки становились всё заметнее — играй они в приличном заведении, Коро-сана быстренько выставили бы за дверь, чтобы не позорился. У Цуны были свои методы, но они влияли на людей, а не на тайлы. До сегодняшнего дня. Собирая стену в очередной раз, Цуна понял, что может не задумываясь сказать, где какой тайл, хотя он и не видел их, только касался пальцами. А значит, он мог сказать, какие руки получили другие игроки, мог сказать, каковы их ожидания и могут ли они вытащить нужный тайл из стены. Он смотрел на Коро-сана, который, судя по всему, собирался собрать Тсуисо, но как он собирался это провернуть? Ветра он соберёт, Цуна в этом не сомневался, но где собирается взять пару драконов? У него был один хаку, но… Хаку. Тот самый тайл, на котором он выиграл против отца Хибари, тот тайл, которым Коро-сан уже сыграл ему на руку в их первом раунде. Хаку — как его назвал Ямамото перед игрой. Наверное, это действительно судьба. Коро-сан сбросил чун, раздражённо, будто бы был уверен в том, что вот сейчас он должен взять со стены совсем другой тайл. Цуна улыбнулся. Неужели его было так просто отвлечь во время построения? — Рон, — объявил он. — Дайсанген. По правилу пао все тридцать две тысячи с вас. Но, кажется… у вас не хватает? — Откуда? — хрипло спросил Коро-сан. — Откуда у тебя хаку? Он же был… — Там, куда вы его положили? — Цуна вопросительно приподнял бровь. — Вы начали слишком сильно стараться, это отвлекало вас от всего остального. Вы собирали руку только из ветров и драконов, вы получили все ветра, Суанко, если бы вы выиграли по цумо, двойной якуман — это позволило бы вам отыграться. Но на самом деле, — Цуна медленно передвинул руку, проводя пальцами по трём белым тайлам, — всё это время они были здесь. Наступила тишина. Ямамото смотрел на него со смесью ужаса и восхищения. Как на сверх-человека. Как на божество. Цуна чувствовал его взгляд, даже не поворачивая головы. — Вы проиграли, Коро-сан, — сказал Цуна, чеканя каждое слово. — Будете ли вы исполнять ваши... Прошлые обязательства? Коро-сан молчал, глядя в глаза, и его губы кривились, точно не знали — улыбнуться или плюнуть. Нож равнодушно бликовал плоским боком. Цуёши-сан содержал все клинки в безупречном виде. Этот мог поспорить по остроте с иной катаной. Цуна смотрел в глаза Коро-сану и не позволял ему отвести взгляд. Ты проиграл. Мальчишке. Проиграл. Нарушишь своё слово? И тогда все твои люди будут помнить это. Убьёшь всех свидетелей? И тогда возникнут вопросы. Да и не сдадутся эти бывалые вояки без боя. Они это понимают. Ты это понимаешь. В дверь магазина постучали. Это был спокойный, уверенный стук, и стучать так мог только один человек. Цуна чуть улыбнулся. Это было... закономерно. — Выполните ли вы свои прошлые обязательства? — спросил Цуна ещё раз. Надо ли мне вам помочь? Коро-сан молча взял в руки нож и внимательно посмотрел на клинок. — Хорошая работа, — сказал он задумчиво. — Как и ожидалось от Демона Дождя. Цуна ждал, считая удары сердца. Сейчас Коро-сан мог с равной вероятностью воткнуть нож в себя или перерезать горло самому Цуне. — Маленький говнюк, — усмехнулся Коро-сан. И потом вскрыл себе горло. Цуну окатило горячим. Кто-то охнул, кто-то завопил. Он вытер лицо рукой, чувствуя, как накатывает тошнота. Коро-сан барахтался на столе, раскидывая тайлы и палочки, булькал в собственной крови. Цуна смотрел на него, пока кто-то из бледных охранников, не выхватил пистолет. — Сучёныш! — проревел он, пытаясь прицелиться трясущимися руками. — Да я тебя... Его трясло от ужаса. Он почти плакал. Цуна отстранённо подумал, что иногда смерть чудовища пугает больше, чем само чудовище. — Приберитесь тут, — сказал он устало, поднимаясь на ноги. — Или вы так и оставите своего босса в луже крови? Дверь грохнула, открываясь. Хибари-сан появился на пороге, точно демон мести. За ним слышались крики и топот. — Как... невежливо, — сказал он, брезгливо разглядывая мертвеца. — И я о том же, — устало кивнул Цуна, проходя мимо него. За окнами было темно. Часы над входом показывали всего лишь полночь. Цуне казалось, что прошли не одни сутки. Он шёл по коридору на негнущихся ногах и чувствовал, как кожу стягивала подсыхавшая кровь. Это было... противно. Цуна нырнул в ванную и запер дверь. Он, открыв краны, торопливо умылся, промыл рот от застоялого вкуса. Потом выпрямился, посмотрел на себя в зеркало — взъерошенного, помятого, грязного — и его вырвало прямо в раковину. Цуна осел на пол и свернулся калачиком. Накатил ужас, острый и пронзительный, как молния, только он не гас, а длился и длился, и дышать было невозможно. Цуна уткнулся лицом в колени и зарыдал. Его трясло, в животе катался колючий ёж, и было страшно, гадко, мерзко. Сегодня он убил человека. Его же руками. В дверь постучали. Ямамото спрашивал что-то, но Цуна не мог ничего понять. Он осознавал, что голос у Ямамото испуганный, осознавал, что виноват, но не мог произнести ни звука. У них в подсобке лежит труп. У них в подсобке целая лужа крови. «Надо помочь Цуёши-сану», — подумал Цуна и стиснул зубы, пережидая очередной приступ тошноты. Господи. Как же так. Дверь щёлкнула замком через целую вечность. Или через минуту. Цуна не смог бы сказать. Босые ножки осторожно ступили на холодную плитку, и его окатило запахом цветов. Целую вечность назад он целовался с Кёко на улице под фонарём и был счастлив. А потом он пошёл и убил человека. Кёко села на пол рядом с ним, уверенно подняла его голову и устроила у себя на коленях. Она закрыла ему глаза одной рукой, а второй осторожно провела по затылку. И ещё раз. И ещё. Цуна зажмурился и тихо всхлипнул. Он лежал так, пока не рассвело. Пока не прекратилась беготня и суета за дверью. Пока не услышал за стеной голоса клиентов. И Кёко всё это время гладила его по волосам и кутала в своём тепле и любви.

***

Цуна чувствовал себя идиотом, но это было для него не в новинку. Больше всего на свете он хотел, чтобы все забыли о том, что случилось вчера, но окружающие явно не были настроены пойти ему навстречу в такой малости. Ну, хоть выспаться дали, уже неплохо. В комнате, где они играли, уже сменили два листа татами, потому что отмыть с них кровь явно было выше человеческих сил, а в остальном всё оставалось так же. Цуна сидел за тем же самым столом и пытался то ли обедать, то ли всё-таки завтракать, но рис едва лез в горло. Ямамото сидел напротив, подливал ему чай, пододвигал тарелки, но сам не ел, и это было неправильно, будто бы Цуна действительно босс, а Ямамото — его подчинённый. Но ведь они просто друзья, он никогда не хотел ничего другого. Синяк на лице Ямамото расплылся ещё сильнее и играл красками: от густой синевы в середине к желтизне по краям, на запястьях налились следы от верёвок. Наверное, ему придётся больше недели не показываться на улице, если он не хотел лишних вопросов. Цуне было больно на него смотреть и ужасно стыдно, что он опоздал, что не пришёл раньше. Цуёши-сану было хуже, ему пришлось открыть ресторан, улыбаться посетителям из-за стойки, крутиться на кухне, и всё одному. Надо бы предложить ему помощь, но Цуна боялся выйти наружу. Хотелось забиться в самый тёмный угол и не думать ни о чём. Ему восемнадцать, и он считал, что для своих лет видел достаточно. Оружия, денег, ненависти и унижения. Видел, как люди сходят с ума, понимая, что проиграли всё, что у них было, видел сытое довольство, с которым другие гладили пачки банкнот. Цуну деньги интересовали лишь как инструмент, игра для него имела ценность уже сама по себе, а не в зависимости от ставки. Он не раз ставил на кон свою жизнь, и это его успокаивало, позволяло сосредоточиться только на игре, игнорируя всё остальное. Но вчера он зашёл дальше обычного. Было вполне достаточно согласиться на условия Коро-сана, что он просто отпустит Ямамото и его отца, но Цуна сам предложил тому поставить свою жизнь, а значит, он с самого начала собирался его убить. И сейчас это пугало его. Во что он превращается? Он не хотел быть таким же, как Коро-сан, но… Есть ли что-то более непоправимое, чем человеческая смерть? До тех пор, пока все живы, ещё можно хоть что-то исправить! А он убил, не случайно, не при самообороне. Он всё тщательно спланировал и привёл план в исполнение. И как ему теперь смотреть в глаза друзьям? Эта игра что-то сделала с ним, не сломала, но как будто переключатель щёлкнул, переводя механизм в другой режим. И это было навсегда, пусть даже никто никогда не узнает о том, что он сделал, о честной жизни обычного человека он не сможет даже мечтать. Хибари уже скоро двадцать, и он сможет зарегистрировать фирму, как когда-то обещал, они будут работать, как уж умеют, как работали в последние годы, но не отвлекаясь на уроки и тесты. Маме больше не надо платить за его учёбу, не надо брать несколько смен подряд, всё будет хорошо, только незаконно, но им не привыкать. Кёко ушла домой ещё утром, до того как Цуёши-сан загнал их с Ямамото спать. Цуна переживал, как она объяснит родителям, что не пришла ночевать, как она вообще добралась, как выдержала с ним эту жуткую ночь. Ему было проще — утром он позвонил маме, думая, что придётся много оправдываться, но оказалось, что Цуёши-сан сам позвонил ей, сказал, что Цуна нагулялся и уснул. Врать маме было неприятно, но другого выхода он не видел, так что предупредил, что сначала поможет в ресторане, а потом пойдёт на работу. Ему казалось, что он слишком грязный, чтобы возвращаться домой, и дело не в том, что ему нужна новая рубашка и точно такие же туфли. Свои он ободрал вчера о чей-то забор. Да и десяток пропущенных вызовов от старосты и гневные смс от неё же не прибавляли радости. Родители искали Кёко весь вечер, смогли дозвониться только Хане, и она прикрыла подругу, сказав, что Кёко у неё и только что уснула. А вот потом уже сама начала всех обзванивать, и мало не показалось никому. В отличие от родителей Кёко, у Ханы были телефоны всей параллели, и все как один подтвердили, что видели её с Цуной. Не дозвонившись ему, она в итоге попала на Ямамото, а он был не в том состоянии, чтобы что-то объяснять. И эту проблему тоже надо как-то решать. У них было столько дел, а Цуна не мог заставить себя выйти из дома Ямамото, ему всё время казалось, что стоит только оставить его одного, как опять что-нибудь случится. А вдруг, кто-то из вчерашних парней, подчинённых Коро-сана, захочет отомстить за смерть босса? Он вспоминал чёртовы пуговицы, расстёгнутые чьей-то рукой, и не мог ничего с собой сделать. Хотелось вцепиться в Ямамото и не отпускать, сгрести его в охапку и накрыться одним одеялом, чтобы точно знать, что теперь всё в порядке. Приходил Рёхей-семпай, долго смотрел на них обоих, рассказывал, как бесится Хибари-сан и вздыхал, как не вовремя приехала в гости его бабушка — пришедшую утром Кёко больше всех распекала именно она. — Мне всегда казалось, что бабушка её почему-то не любит, — поморщился он. — А теперь ещё и это… Я слышал, как Кёко с Ханой ссорились по телефону, как бы не вышло чего. Цуна чувствовал, что кругом виноват: перед Ямамото, что не пришёл раньше; перед Кёко, что втянул её во всё это; перед Хибари-саном, которому испортил какие-то планы. Куда ни ткнись, всюду его вина. Напоследок Рёхей-семпай хлопнул себя по лбу, выругался, что опять чуть не забыл самое важное, и достал из сумки коробку с туфлями и запаянный пакет с белой рубашкой. — Кёко сказала, надо купить, чтобы Нана-сан ничего не заметила. Цуна был готов зарыдать, от того, насколько у него замечательные друзья. Он с самого начала считал, что все выигранные им деньги — общие, так что доступ к счёту был не только у него. Правда, пользовалась им в основном Кёко, и заканчивалось это тем, что сумма на нём заметно увеличивалась. Но сейчас… Это было совсем другое, не общее, а специально для него. — Спасибо, — с трудом выдохнул он, и прижал коробку к груди. — Спасибо. Рёхей-семпай неловко обнял его, потрепал по волосам и сказал: — Ты не волнуйся так, мы же всегда рядом. Ты не один, и своих в обиду не даём! Цуна позвонил Хибари, хотя вежливее было бы поблагодарить его за помощь лично. Ожидал, что его привычно опустят ниже плинтуса, но тот был почти спокоен. Сказал, что ему даже не пришлось заботиться о теле — Коро-сана забрали его же подчинённые. — Мне и делать-то ничего не пришлось, ты и сам справился, — сказал он в конце. Вечером он старательно улыбался маме, силился изобразить аппетит и рассказывал заранее заготовленную ложь: — В общем, я теперь буду работать полный день, так что ты не волнуйся! Да и за учёбу платить не надо, уже гораздо легче будет. Ещё обещали перевести в другой филиал, когда точно и куда — ещё не решено, но зарплата будет побольше. Я же давно у них работаю, так что… Мама вдруг обняла его порывисто, прижала к себе и замерла, он слышал её судорожное дыхание и силился не расплакаться. — Прости меня, если сможешь, — прошептала она. — За то, что не могла дать тебе всего, что хотелось, за то, что вместо учёбы тебе приходится работать. Прости меня. Как можно крепче обняв её в ответ, Цуна всхлипнул. — Ну что ты такое говоришь, мама! Всё хорошо, мы с тобой со всем справимся! Я буду работать, буду стараться, и нам на всё хватит, правда! Ты, главное, не надрывайся сама! А потом он пошёл к себе, накрыл голову подушкой, вцепился зубами в простыню, только бы никто не услышал. Он плакал, но глаза оставались сухими. Да, мама, всё будет хорошо, потому что я выигрываю деньги целыми чемоданами. Да, мама, тебе не о чем волноваться, пока я опять кого-нибудь не убью. Да, мама, я буду стараться, я никогда не дам в обиду тебя и своих друзей. Да, мама, да, мама, да… Утром привычно зазвенел будильник, Цуна умылся, натянул любимую толстовку, схватил огромную сумку, набитую всякой всячиной, и чуть ли не кубарем спустился вниз. Мама сегодня работала во вторую смену, поэтому ещё спала, так что он быстренько заварил себе чаю и подхватил заботливо приготовленные с вечера онигири. Огляделся вокруг, вздохнул. У них был большой дом, а значит и большие счета за электричество и налоги на землю, но Цуна и не думал заикаться о переезде. Заранее знал, что мама ответит: «Когда он вернётся, то как найдёт нас, если мы сменим адрес?» Вот только он не вернётся, если до сих пор не отреагировал на то, что Цуна творит со своим счётом. Оставив на холодильнике записку, что ушёл на работу, он отправился в «Такесуши». Вошёл через заднюю дверь, как будто бы делал это всегда, прошёл на кухню и принялся помогать Ямамото с готовкой и мытьём посуды. Они почти не разговаривали, но рядом с ним Цуне становилось немного легче. К обеду подошла Кёко, усталая, будто не спала сутки, села рядом с ним, положила голову ему на плечо и вздохнула. — Прости, — пробормотал Цуна, робко обнимая её за плечи. — Тебе не за что извиняться, Цуна-кун, — бледно улыбнулась она. — Это всё бабушка… Сначала отчитывала, что я такая дура и никуда не поступила, а когда я сказала, что поступила, просто сейчас не на все занятия хожу, принялась ворчать снова, что я самоуверенная идиотка. Мама вступилась, сказала, что я, мол, симпатичная, выйду замуж и будет уже всё равно, как я училась. Так бабушка взвилась пуще прежнего! Всё-то ей не нравится! Раз не учусь толком, то должна работать, но зачем женщине работать, когда ей надо замуж! А если замуж, то за парня из приличной семьи. Сватала мне то Мочиду, то Хибари-сана, ты представь! Кёко прижалась к нему ближе, и он гладил её по плечу. Было одновременно хорошо и грустно, хотелось просто сидеть рядом и ни о чём не думать. — Ладно, будем считать, что я уже отдохнула, — сказала она и полезла в сумочку. — Хибари-сан прислал кое-какие документы, давай вместе посмотрим? Цуне стало горько. Пока он страдает, остальные работают. Как всегда. Никакой пользы от него. Кёко разложила вокруг распечатки и принялась рассказывать, что это и для чего. Им нужна была своя фирма, чтобы открывать счета, чтобы вызывать меньше подозрений переводами крупных сумм, чтобы всегда можно было сказать: «Я работаю там-то». Откуда у них деньги, если никто не работает? Хибари учится в университете, Рёхей участвует в соревнованиях, они только школу закончили… Им даже было почти неважно, что это будет, просто прикрытие, но и Кёко, и Хибари отнеслись к вопросу с максимальной серьёзностью, так что теперь Цуна сидел и слушал, как его девушка вычитывает текст устава будущей компании. — Сначала нам надо снять помещение под офис, — говорила она, черкая карандашом. — Чтобы указать его адрес при регистрации. Он прикрывал глаза и просто слушал, как звучит её голос. Но даже это не могло успокоить Цуну до конца, то и дело он вздрагивал и искал взглядом Ямамото. Понимал, что Кёко это видит, понимает, но продолжает делать вид, что всё в порядке. Будто говорит: «Живи дальше, думай о том, что будет, а не о том, что уже произошло». Но он не мог, ничего не мог с этим поделать. Может быть, если бы у них было какое-то дело, которое заняло всё их время, было бы легче, но сейчас уже не надо ходить в школу и корпеть над учебниками. Не на что отвлечься, и Цуна проваливался в собственные мысли, в воспоминания, в лихорадочный бред «что было бы, если…». Он даже не мог сказать, какой сейчас день недели. В какой-то момент, Кёко взяла его за руку и повела на улицу. Сначала он думал, что просто проветриться, просто чтобы не сидеть в четырёх стенах, но они свернули к центру, прошли торговый район. Прошли мимо её любимой кондитерской, мимо модных бутиков, мимо кафе с выставленными на улицу столиками — весна в этом году пришла рано. Мимо клуба с игровыми автоматами — гениального, по её словам, изобретения: кинь в прорезь сто йен, пока выигрываешь, играй сколько хочешь, а проиграл — плати заново. Цуна не любил автоматы — машина не чувствует ничего, как с ней можно играть? Не доходя до крупнейшего в городе торгового центра, они свернули. Клубы, бары… отели. Кёко держала его за руку, ласково улыбалась и рассматривала вывески, а Цуна запнулся, чувствуя, как начинает краснеть. — Ты уверена, что хочешь? — тихо спросил он. Кёко прижалась к нему плечом и посмотрела немного снизу: — Разве в этом есть что-то плохое? Или тебе стыдно идти туда со мной? Мне — не стыдно. Цуна сжал её руку в ответ, чувствуя, как напряжение последних дней уступает место её теплу. Кёко была прекрасна, не только красива, но и умна, в ней было столько чуткости, тепла и поддержки, что он не понимал, чем заслужил всё это. — Скорее, боюсь сделать что-то не то, — окончательно смутившись, признался он. — Однажды ты рассказал мне, как именно играешь, помнишь? Что в этот момент ты знаешь, что чувствуют другие игроки? Так представь, что у нас с тобой тоже игра, лишь для нас двоих. Тогда ты будешь знать, что я чувствую, — Кёко улыбалась так, что ни о чём, кроме неё нельзя было думать. — Я верю, что ты не сделаешь мне больно.

***

Ямамото знал, что его отец когда-то был в клане. Он даже не мог припомнить когда именно узнал, ведь это не новость, просто факт, который был с ними всю жизнь. Наверное, только дурак бы не задумался о том, что однажды это может всем им выйти боком, а он просто жил. Помогал отцу в ресторане, учился обращаться с оружием, ходил с Цуной, когда тот играл на деньги, в качестве охраны. А потом к ним пришёл Ямато Кендзи, нынешний оябун Асари-гуми, с чьим бывшим оябуном Цуна каждую субботу играл в сёги. Ямато Кендзи, брат по клану его отца. И они оба ничего не смогли сделать. Отец, наверное, просто не ожидал, что тот решит применить силу, а сам Ямамото, как всегда, оказался бесполезен. Их связали, растащили по разным углам, и Кендзи смеялся, смотря на их попытки освободиться. Тогда Ямамото ещё не было страшно. — Твой сын уже совсем вырос, — Кендзи наклонился над ним и провёл пальцами по щеке. — Так похож на свою мать… Отец дёрнулся и выругался, а Ямамото мотнул головой, сбрасывая чужую руку, за что сразу же получил тростью по лицу. Именно в этот момент он понял, что всё по-настоящему, шутить никто не будет. — Отойди от него, — потребовал отец. — Я могу понять, зачем тебе я, но Такеши ещё… — Уже достаточно взрослый, чтобы работать, — перебил его Кендзи. — Впрочем, я думаю, ему можно найти и другое применение, правда? Пальцы снова коснулись щеки и с силой провели по отметине от удара. Потом именно это и снилось ему каждую ночь: удар, чужие пальцы на лице обхватывают подбородок, проводят по губам; отец вырывается и рычит, но его коротко, почти лениво бьют в плечо, вскользь, только чтобы кровь пустить, продемонстрировать готовность перейти к чему-то серьёзнее угроз. Кендзи расстёгивал на нём рубашку, а Ямамото думал, что только слепой решил бы, что он похож на свою мать. Он же видел фотографии, она была совсем другая… Чужие прикосновения неприятны, слишком грубы и требовательны. В голове чуть звенело от тяжёлого удара и хотелось убивать. И вдруг кто-то заколотил в дверь ресторана, громко, отчаянно, суматошно. Он выдохнул: «Цуна!» — ещё до того, как Цуна принялся кричать и требовать открыть дверь. Просто почувствовал, что это именно он. На этом кошмары обычно заканчивались, потому что дальше было уже почти привычно — Цуна играл в маджонг, а значит, он не мог проиграть. Если бы Кендзи не сдержал слово, Ямамото бы сам бросился на нож, успел бы, не дал бы ему навредить. Цуна спас его, не дал совершить самоубийство, теперь он пришёл и спас его ещё раз. Цуна всегда всё делал вовремя, а вот Ямамото не мог ничего, будто зря столько лет учился драться. Ни на что не годился, разве что чемодан с деньгами за Цуной носить, как верный пёс таскает в зубах палку. Была ещё одна причина, по которой его сны всегда заканчивались на одном и том же месте — стоило хотя бы мысленно произнести имя Цуны, и он представлял его на месте Кендзи. Его руки на своих бёдрах, его дыхание у шеи, его пальцы у себя во рту. В каком-то смысле, это тоже было кошмаром, потому что Ямамото знал, что такого не будет никогда. У Цуны есть Кёко, а у Кёко есть Цуна. Ямамото любил их обоих и ничего не мог с собой поделать. Они приходили каждый день, Цуна как будто бы боялся, что Кендзи восстанет из мёртвых и придёт ещё раз, Кёко пыталась утешить их обоих, но в основном Цуну, которому было откровенно плохо. Ямамото хотел бы забрать себе его боль, хотел бы сам убить Кендзи, только бы Цуна так не изводил себя. Люди умирают. Людей убивают. Люди убивают. Это просто жизнь. А Цуна… он слишком хорош для этого мира. К концу недели синяк почти сошёл, можно выйти на улицу, но зачем, если Цуна был тут? Хотя, теперь он мог больше помогать отцу, раз не надо прятаться от посетителей. — А где Цуна и Кёко? — вдруг спросил он, не увидев их на кухне. — Вышли, сказали, что вернутся через пару часов, как раз к вечернему наплыву посетителей, — ответил отец. — Ты тоже пока погулять можешь, только не забудь вернуться! Наверное, не надо было его слушать, не надо было идти за Цуной и Кёко, мелькнувшими у самого поворота. Было бы гораздо проще и спокойнее жить, только Ямамото как будто бы тянуло за ними. Они шли, держась за руки, Кёко наверняка улыбалась светло и нежно, как может только она одна, а Цуна сжимал её пальцы своими… Он догадался куда они идут ещё до того, как Кёко потянула Цуну к дверям отеля. Ямамото почувствовал, что почти не мог дышать, хотя знал, к чему у них шло дело. Это был только вопрос времени. И всё равно больно. У Цуны есть Кёко, у Кёко есть Цуна, а Ямамото любил их обоих и никогда не стал бы встревать между ними. Поэтому он шагнул в первый попавшийся то ли бар, то ли клуб. Самое время напиться и забыть обо всём. Он сидел у стойки и пил, потом снова пил и пил ещё раз, но легче не становилось. Голова тяжелела, в неё лезли всякие глупые мысли про Цуну, про Кёко, про Цуну и Кёко… Когда он почувствовал даже не столько прикосновение, сколько вопрос — можно ли прикоснуться? — то даже почувствовал облегчение. — Купить тебе выпить? — спросили над ухом. Ямамото повернулся к говорившему, так, что чужая рука, едва касавшаяся бедра, теперь полностью лежала на нём. Мужчина, наверное ровесник его отца или даже старше, высокий и крупный. И уже достаточно пьяный, чтобы начать клеить всех подряд. — А что взамен? — Ямамото усмехнулся и почувствовал, как пальцы сжались сильнее. Это было почти так же отвратительно, как когда его лапал Кендзи. Наверное, других он просто не заслужил. Плохой Ямамото. — Взамен? — мужчина окинул его жадным взглядом. — Просто будь посговорчивее. — Идёт, — согласился Ямамото и чуть раздвинул колени. Мужчина тяжело задышал и повёл ладонью по внутренней стороне бедра к паху. — Повтори ему и мне того же сделай, — едва повернувшись к бармену велел он. Протянул другую руку и провёл пальцами по уже почти зажившему синяку. И как только углядел в темноте?.. — Поссорился со своим парнем? — Типа того. Был очень непослушным мальчиком, — Ямамото заставлял себя сидеть ровно, не отшатываться, не вырываться. Тогда он был связан, а теперь должен это сделать сам. Мужчина надавил пальцами сильнее, провёл по всему синяку, от виска к подбородку. Казалось, одно только это уже его порядком возбудило. Ямамото упёрся одной ногой в подножку высокого барного стула, а другую опустил вниз. Стоило только чуть оторваться от стула, как его тут же ухватили за задницу, сжали с силой, буквально впились пальцами. — Если собираетесь трахаться, идите в сортир, — бросил бармен. — Других мест для этого тут не найдётся. — Пошли? — тут же предложил Ямамото. Чем скорее это закончится, тем лучше. Ему ещё надо успеть домой, чтобы помочь отцу. В туалете его тут же прижали к стене и принялись шарить руками по всему телу. — Я не очень насчёт ванили… — зачем-то предупредил его мужчина, но Ямамото не понял, о чём он вообще. Развернулся к нему спиной и принялся расстёгивать ремень. В голове всё путалось, снова дёргало всю левую половину лица, его трогали везде, а он одной рукой упёрся в стену, а другой стягивал штаны. Надо просто это сделать, потому что он только так и заслужил, ничего другого ему не достанется никогда. Наверное, есть что-то такое в нём самом, если на него западали только такие, как Кендзи или этот мужик, а Цуна… — У тебя не стоит, — в голосе его случайного любовника сквозило что-то отдалённо похожее на беспокойство. Ямамото накрыл его руку, отцепил пальцы от своего вялого члена и переложил на бедро. — Просто трахни, — грубо сказал он. Было бы странно, если бы встало. Это ведь не Цуна. И не Кёко. В других случаях даже не важно, кто именно, если это не они. Мужчина дёрнул его джинсы ниже, жадно ухватил за задницу и принялся её мять, тяжело дыша над ухом. Ямамото прогнулся, прижался к нему и снова потребовал трахнуть. А потом прикусил ребро ладони, когда мужчина вставил в него сразу два пальца, резко и глубоко. Мыслей никаких не было, только стучало в висках: «Цуна. Цуна. Цуна», — потому что больше всего ему хотелось, чтобы он сейчас пришёл и снова спас его. Это было больно, но Ямамото молчал и не дёргался, терпел. Жадные руки снова шарили по всему телу, щипали за соски, грубо тянули на себя бёдра. Член у него явно был под стать росту и комплекции, или Ямамото просто так казалось оттого, что трахали его в первый раз. «Цуна. Цуна. Цуна», — стучало в его голове, вытесняя все прочие мысли. В этот раз его не спасут, потому что он всё сделал сам, добровольно. Это его наказание. За то, что ничего не мог, за то, что так бесполезен. За то, что любит Цуну, и за то, что любит Кёко. За то, что он вообще уродился таким. Самое подходящее наказание, лучше и представить было нельзя. Но, видимо, его жизнь была недостаточно дерьмовой, потому что сквозь марево боли и алкоголя он услышал знакомый голос. Сначала подумал, что ему просто померещилось, но почти сразу почувствовал, что мужчину от него оттащили, и услышал грохот. — Да ты чего? — возмутился тот. — Он сам со мной пошёл! Эй, парень, да скажи ты ему! Ямамото сполз на пол, его затрясло от отвращения к самому себе. Обернувшись, он увидел Хибари, избивающего его случайного любовника. — Да я бы заплатил! — мужик ещё попытался вырваться, но его слова явно не понравились Хибари. Цуна присел рядом, осторожно провёл ладонью по его волосам, и Ямамото зажмурился. Цуна пришёл, как в любой другой раз, когда Ямамото было плохо. Он приходил и спасал его, даже если спасать надо было от себя самого. — Если ты тут всё разнесёшь, с нас потребуют за ущерб, — Цуна сказал это тихо, но Хибари услышал и вышел, ничего не говоря. Мужчину он ухватил за шиворот и волок за собой по полу, не обращая внимания на попытки освободиться. Цуна снова погладил его по голове, будто не зная, что ещё сделать. Он всё видел, и от этого Ямамото чувствовал себя ещё хуже, просто отвратительно. К горлу подступила тошнота, он зажал рот рукой и зажмурился, пытаясь перебороть это, но Цуна осторожно подхватил его под руку, помогая встать. Ямамото сделал несколько неуверенных шагов в сторону ближайшей кабинки, а потом снова сполз на пол. Когда его стошнило, стало немного проще соображать, но… — Ты не подходил к телефону, и я ужасно перепугался, не знаю уж почему, — Цуна говорил тихо, почти неслышно в грохоте доносящейся из зала музыки. Как будто бы ему стыдно, как будто это он виноват. Ямамото отмотал туалетной бумаги, протёр губы и кое-как подтянул штаны на место. Надо было что-то ответить, но он боялся, что сорвётся и наговорит лишнего. — Наверное, из-за музыки не услышал, — выдавил он. — Прости, от меня одни проблемы. Он попытался встать, и Цуна снова ему помог, подтащил к раковине, пустил холодную воду, грустно вздохнул и сунул его голову под кран. Очень отрезвляюще подействовало, настолько, что вылезать оттуда совершенно не хотелось. Ямамото прополоскал рот, взялся за края раковины, чтобы стоять ровнее и сунул голову обратно. Через пару минут Цуна прикрутил кран, но он нащупал его не глядя и отвернул обратно, пытаясь наклониться ниже. — Тише, ты же захлебнуться можешь! — Это было бы неплохо… — с трудом выговорил он. Цуна заставил его выпрямиться, прислонил к стене и вдруг дал пощёчину. Ямамото оторопело прижал пальцы к щеке, чувствуя, как окончательно выветривается из головы алкоголь. — Нет, Ямамото, плохо, — твёрдо сказал Цуна. — Очень плохо. Он не мог вспомнить, бывало ли такое раньше, чтобы Цуна кого-то ударил. И не просто кого-то, а его. Насколько сильно же надо было его разозлить, чтобы он это сделал? «Плохо, Ямамото». Да, именно так, он очень плохо вёл себя сегодня. Хотелось сползти на пол, обхватить его за ноги, прижаться лицом к его коленям и просить прощения, но Цуна бы наверняка не оценил. — Прости, — тихо сказал Ямамото, опустив взгляд. — Прости, я не знаю, что на меня нашло. — Пойдём на улицу, свежим воздухом подышишь, — с неловкостью в голосе предложил Цуна и помог ему идти. — Я... не должен был... — Нет, всё правильно, — оборвал его Ямамото. — Сразу же мозги на место встали. От меня вечно столько хлопот... Он чуть улыбнулся, и вдруг понял — Цуна пожалел его, ударил по здоровой щеке. Лучше бы по больной, тогда его удар лёг сверху, поверх трости Кендзи, поверх прикосновений того незнакомца. Тогда он как будто бы отменил их, заменил своим ударом. Но Цуна пожалел его, даже когда разозлился. Плохой Ямамото, действительно не заслужил ничего другого. На улице уже почти стемнело, Хибари продолжал бить того типа в переулке за мусорными баками. Наверное, надо было его пожалеть, но Ямамото было всё равно, только Цуна имел значение. Подбежала запыхавшаяся Кёко, растрепавшаяся и обеспокоенная, и стало ужасно стыдно, что он вот так заставил их всех волноваться. Цуна покосился в переулок, прикусил губу и пробормотал: — Он же убьёт его так… — Иди, — просто сказала Кёко. — Никого другого Хибари-сан не послушает. Разве что братика ещё, но он только через час где-то будет или ещё позже… Кивнув им, Цуна бросился за бачки, а Кёко взяла Ямамото под руку, спокойно и уверенно, улыбнулась. Она будто светилась изнутри. Вдруг подумалось, что она уже не девушка, а женщина, и это делало её ещё прекраснее, как будто бы она была бутоном, а теперь полностью расцвела. Ямамото тряхнул головой, прогоняя непрошеные мысли. Кёко не для него, она для Цуны. — Проводишь меня до дома? — в её словах почти не было вопроса или просьбы, разве мог он ей отказать?

***

Идти было тяжело. Тело протестовало при каждом шаге, и Ямамото, как мог, отвлекался на что угодно, лишь бы не вспоминать причин. Кёко шла рядом, положив руку ему на локоть, и негромко рассказывала о том, как важно делать правильные инвестиции. А ещё о том, как правильно начислять проценты. Походка у неё тоже была немного деревянной, и Ямамото хотелось плакать, когда он это видел. Задницу жгло. Ямамото шёл, чувствуя телом каждую складку, каждый залом в одежде. С волос капало. — Ямамото-кун, — негромко позвала Кёко. — Наклонись, пожалуйста. Ямамото покорно опустил голову и почувствовал, как мягкая ткань касается его лица. — Ты совсем мокрый, — вздохнула Кёко. — Прости, моего платка не хватит... От неё пахло цветами. Дешёвые девчачьи духи, которые Цуна подарил ей пару лет назад, когда её день рождения совпал с непредвиденными тратами. Кёко пользовалась этими духами до сих пор. Она осторожно вытирала ему лицо, бережно касаясь искусанных губ, прижимала платок к мокрым прядям и чуть придерживала Ямамото за плечо. Одними кончиками пальцев. — Спасибо, Кёко-тян, — улыбнулся Ямамото. Казалось, что от улыбки треснет лицо. — Ты очень добрая. — Нет, — помотала головой Кёко. — Я плохой друг. Я не увидела, что тебе плохо. Ямамото прикрыл глаза. Ему плохо? Ему плохо?! Может, ему даже хуже, чем Цуне?.. Что за бред. Во рту было мерзко. Сегодня он впервые поцеловался с кем-то. Впервые поцеловался с мужчиной. Потерял девственность в тот же день, что и эти двое. Только не с ними. «Стал мужчиной», — со смешком подумал Ямамото. Задница болела. — Ямамото-кун, — Кёко серьёзно смотрела ему в глаза: — что бы ты там ни думал... Мы всё равно тебя любим. Кто бы тебе ни нравился. Потому что Ямамото-кун это Ямамото-кун. Пожалуйста, не волнуйся об этом. Дышать стало трудно. Ямамото молча сгрёб её в объятия и прижал к себе, наплевав на то, что наверняка вымочит её платье. Кёко молча положила руки ему на спину и терпела, прикасаясь щекой к его плечу. Ямамото прикрыл глаза, пытаясь унять жжение, и порадовался, что она не видит его лица. Какой позор. — Ты простудишься, Ямамото-кун, — негромко заметила Кёко. — Зайдёшь к нам? Братик обязательно поделится с тобой одеждой. Ямамото молча кивнул и отпустил её. Сразу стало холодно. Они шли рядом по тёмным улицам, и боль понемногу успокаивалась. Ямамото вздохнул, устало потирая лицо. Заживающий синяк глухо заныл. — Ты такой крутой, Ямамото-кун, — вдруг сказала Кёко. Ямамото бросил на неё удивлённый взгляд; она смотрела под ноги, странно улыбаясь. — Отчего ты так думаешь? — спросил он. — И ты, и Цуна-кун... — Кёко будто не слышала его. — И братик, и Хибари-сан... Вы такие сильные. Она подняла голову, слепо глядя перед собой. — Не знаю, смогла бы я так вынести хоть десятую часть того, с чем вы справляетесь. Ямамото смотрел на неё — на хорошую девочку Кёко, которая училась лучше всех, которая никогда не отказывала в помощи... Которая чуть не забила до смерти Мочиду — за Цуну. На Кёко, которая могла быть рядом с Цуной, и была, поддерживала, была музой и ангелом-хранителем. Кёко не могла драться. Кёко не могла быстро бегать или страховать Цуну во время его игр. Кёко могла только сидеть дома в случае кризиса, не высовываться и делать всё, чтобы её не поймали. Ямамото отлично её понимал. Он молча положил руку ей на плечи и притянул к себе, как обнял бы сестру или младшего товарища по команде. В груди заныло. Девушку свою он обнимал бы совсем по-другому. — Я думаю, ты справляешься с гораздо большим, — сказал он уверенно. Кёко чуть вздохнула и прижалась к его боку, не обращая внимания на мокрую рубашку. Ямамото подумал, что для неё это должен был быть особый день. День только для неё и Цуны. А вместо этого они бегали по всему пригороду, волнуясь за него; потом отбивали его от незадачливого любовника, потом отбивали любовника от озверелого Хибари... Не так это должно было быть! — Прости! — засмеялся он. — Я испортил вам с Цуной вечер. Я расплачусь. — О! — подыграла Кёко. — Я подсчитаю тебе проценты и составлю график выплат! Они смеялись, поднимаясь на крыльцо её дома. А потом дверь открылась, Кёко не успела даже поднести руку к звонку. — Бабушка? — спросила она с улыбкой. — А где отец? Сухонькая женщина с желчным лицом стояла на пороге и смотрела на Кёко полным ненависти взглядом. — А где твой отец, Кёко? — прошипела она. — Если бы ты иногда включала телефон, ты бы, может, и знала. Где Масатора-сан? Кёко запнулась, бледнея. Ямамото почувствовал, как у неё напрягаются мышцы. — Добрый вечер, Сасагава-сан, — сказал он вежливо, пытаясь отвлечь внимание на себя. — Ты шляешься бог весть где, — утробно зарычала старушка, стискивая кулаки. — Ты выключаешь телефон, зная, что брат на соревнованиях, а мать уехала в командировку... Что ты о себе возомнила?! — Бабушка, — дрожащим голосом сказала Кёко, невольно прижимаясь к Ямамото. — Бабушка, что вы говорите? — Неблагодарная тварь! — вдруг заголосила та, сразу становясь похожей на сумасшедшую ведьму. — Он угробил себя, пытаясь вас всех прокормить, ты жива только потому, что у него такое золотое сердце... А чем ты отблагодарила?! Ямамото уже знал, что произойдёт. Он чуть повернулся, поднял руку и перехватил распахнутую мозолистую ладонь, гася тяжёлый удар. «У Кёко остался бы синяк», — подумал он растерянно. — Сасагава-сан, в этом нет никакой нужды, — успокаивающе сказал он. — Давайте зайдём и обсудим это? Я уверен... — Замолчи, бандит! — прошипела она, яростно выдернув руку. — А ты! Мелкая тварь, я так и знала, что так будет! Чего ещё ожидать от ребёнка гулящей женщины! Кёко вздрогнула всем телом. — Ч... Что вы говорите, бабушка, — слабым голосом спросила она. — Это... — Истинная правда! — завизжала старуха. — Твоя мать разбила сердце твоему отцу, прижила тебя на стороне, и нет, чтобы избавиться от тебя вовремя! Это Масатора-сан сказал, что хотел дочку, он тебя ждал, будто свою собственную, а как отплатила ты?! — Замолчите! — гаркнул Ямамото. По улице прокатилось эхо, силуэты у освещённых соседских окон испуганно подались назад. Старуха умолкла, потрясённо глядя на него. Ямамото тяжело дышал, сжимая кулаки, комкал в одной руке рукав платьица Кёко. — Придержите язык, — сказал он хрипло, — а если не можете, так я вам помогу. Старуха отступила, держась за сердце. — Где Сасагава-сан? — спросил Ямамото, тщательно подбирая слова. — В больнице, — пробормотала та, зябко кутаясь в кофту. — Ему стало плохо... Сердце. Если бы я не приехала на три часа раньше, ему некому было бы помочь, ты понимаешь? Понимаешь? Она заплакала, жалко сгорбившись. — За что ему это всё? — жалобно спросила она. — Он же ничего не сделал! Ямамото обнял Кёко обеими руками и осторожно потянул назад. — Идём, Кёко-тян, — сказал он так мягко, как только мог. — Идём. Тебе надо выпить чаю. Вот так, давай, пойдём в «Такесуши», ты отдохнёшь... Девушка в его руках была словно деревянной. — Идём, Кёко, пожалуйста, — с отчаянием сказал Ямамото. — Давай же! Кёко переступила негнущимися ногами и беспомощно посмотрела на него. — Ямамото, — сказала она жалобно. — Это же неправда. Это неправда! — Я знаю, знаю, — забормотал Ямамото, прижимая её к себе. — Пойдём, незачем слушать этот... Этот бред. Твоя бабушка, наверное... — Это неправда, — с тихим отчаянием сказала Кёко, ёжась, как замёрзшая птичка. — Неправда, — согласился Ямамото, уводя её прочь. — Совсем-совсем... А рядом с забором они наткнулись на Рёхея. Ямамото чуть не сбился с шага. Рёхей был бледен, смотрел на них безумными чёрными глазами и комкал в руках ремень от спортивной сумки. — Мы в «Такесуши», — сообщил Ямамото, невольно поворачиваясь так, чтобы закрыть Кёко. — Приедешь? Рёхей молча кивнул и шагнул к дому. — Всё хорошо, сестрёнка, — сказал он глухо. — Я скоро. Ямамото поймал такси, и водитель на удивление не стал на них коситься. Он ехал к «Такесуши», даже не глядя на заднее сидение в зеркало, а Ямамото крепко обнимал Кёко, гладил её по волосам и чуть не выл от бессилия. Цуна. Цуна будет знать, что делать. Ямамото зашарил по карманам, пытаясь найти мобильный и выругался. Потерял? Вытащили? Вовремя, нечего сказать. — Приехали, — сказал таксист. Ямамото сунул пригоршню купюр и не стал дожидаться, пока их пересчитают. Сердце колотилось в горле. Он помог Кёко вылезти из машины и настойчиво повлёк за собой в ресторан через чёрный ход. Можно было бы отвести её к отцу. Можно было бы открыть гостевую комнату. Но Ямамото повёл её туда, где бывал счастливее всего — к себе. Там, где они с Цуной сидели и готовились к тестам. Там, где Кёко разрабатывала устав их будущего предприятия. Там, где все они были счастливы, и где не было крови и тёмных секретов. — Всё хорошо, — сказал Ямамото хрипло, усаживая её на кровать. — Я сейчас... — Не надо! — Кёко схватила его за руку и посмотрела на него, жалко кривясь. — Не уходи, пожалуйста. Пожалуйста. Ямамото медленно опустился рядом с ней, обнял обеими руками и осторожно прижал к груди. Кёко тихо всхлипнула, а потом заплакала в голос, содрогаясь всем телом. Она больше не говорила, что услышанное неправда. Она плакала, как обиженный ребёнок, которому сделали больно, и Ямамото вжимал её в себя, кутал в себя и жмурился от бессильной злости.

***

Цуна подсознательно ожидал какой-нибудь гадости. Потому что в его жизни никогда ничего не бывает хорошо полностью. Если вдруг что-то хорошее и случалось, то непременно следом за ним происходила редкостная дрянь. С чего ему пришло в голову звонить Ямамото, а потом носиться по всему городу, поставив на уши всех, включая Хибари-сана и его дисциплинарный комитет? Он так боялся, что те люди захотят ему отомстить, а что в итоге? Еле отбил у Хибари его любовника. Было бы нехорошо, если бы Хибари действительно забил его до смерти, как будто бы им и так мало проблем! Цуна чувствовал, что мужчина не врёт: Ямамото сидел в баре, пил и сам согласился пойти с ним. Зря только переполошились. Цуна вспомнил, как тот стоял, вцепившись в раковину, как капала вода с его волос… Не удивительно, что ему было стыдно, что друзья увидели его в таком виде. Но что такого, если ему нравятся мужчины? Он всё равно остаётся их Ямамото! Можно было вздохнуть спокойно, заклеить свежую ссадину — спасибо Хибари — и пойти домой, но и без того долгий день не желал заканчиваться. Позвонил Рёхей, сбивчиво и путано говоря что-то про вещи и о том, что Ямамото повёз Кёко в «Такесуши». Цуна посмотрел на часы и чуть ли не на бегу набрал смс маме, чтобы она не волновалась и что сегодня он ночует у Ямамото. Что ещё могло случиться? Ямамото сидел у себя в комнате, обнимая задремавшую Кёко. Взгляд у него был совсем безумный, но он бережно обнимал её за плечи. Увидев Цуну, он вздрогнул, потом медленно и осторожно отстранил Кёко и уложил на кровать, укрыл пледом и как можно тише вышел из комнаты. — Что случилось? — шёпотом, чтобы не разбудить её, спросил Цуна. — Я сам почти не понял. Понятия не имею, что теперь делать… — Мне звонил Рёхей-семпай, сказал, что скоро будет с вещами… что-то случилось дома у Кёко-тян? Лицо у Ямамото закаменело, а потом он с силой потёр его руками. От него всё ещё пахло алкоголем, но он был уже совершенно трезв. — Да, дома. Я проводил её до двери, но из дома вышла её бабушка… наговорила гадостей, которые совершенно не хочется повторять. Громко, соседи наверняка слышали всё, — Ямамото отвёл взгляд в сторону и пробормотал: — Если бы это была не пожилая женщина, я бы… не знаю, наверное, попробовал бы себя в роли Хибари-семпая. Цуна сполз на пол, зарылся пальцами в волосы и застонал. — Опять из-за меня всё идёт наперекосяк! — Причём тут ты и слова этой старой ведьмы? — Ямамото никогда не был груб без достойного повода. — Ну как же, — неловко начал Цуна, — мы с Кёко-тян сегодня… а её бабушка… Ямамото опустился на пол рядом, вытянул ноги поперёк коридора и прислонился затылком к стене. — Нет, она не об этом… Ну, или я прервал её раньше… На лестнице послышались тяжёлые шаги, и он замолчал. Рёхей нёс с собой две огромных спортивных сумки, ужасно тяжёлых даже на вид. Ямамото приложил к губам палец, кивнул на свою комнату и тихо сказал: — Она только что задремала. — Ясно, — Рёхей пытался говорить тихо, но получалось у него не очень. — Я, как смог, собрал вещи… Документы сунул вообще все, что нашёл, а то мало ли. С остальным наверняка экстремально напортачил. — Да что случилось-то?! — Отец в больнице, к нему пока нельзя… — Рёхей сел рядом с ними. Без его жизнерадостности, без улыбки Ямамото, всё было как-то неправильно. Не так, как должно быть. — А бабушка… она всегда странно относилась к сестрёнке, но при отце старалась её особо не задевать. Я думал, что это от того, что она и маму не очень любит… — Всё ещё ничего не понимаю, — честно сказал Цуна. — Ваша бабушка наговорила такого, что Кёко ушла из дома? — Мы оба, — буркнул Рёхей. — Как будто бы я мог бросить сестрёнку! Подумаешь, большая беда, что отцы у нас разные, она же всё равно моя сестрёнка! Как вообще можно упрекать человека тем, кто его родители? Рёхей практически шипел, пытаясь говорить тихо. — И ведь считает, что права, вот что я вообще понять не могу! Я вещи собирал, а она вокруг крутилась, мол, чего я взвился, я-то, мол, нормальный! «Нормальный», нет, Савада, ты только вдумайся! Я – и вдруг нормальный! Цуна закрыл глаза. Мир вокруг разваливался на куски, распадался на части, как заношенная тряпка, треща прогнившими нитками. Нужно было его как-то собрать обратно, чтобы он снова стал пригоден для жизни. После того, как он убил человека, ещё можно было что-то придумать. В конце концов, эти люди были не из тех, кто много болтает, но Кёко… Светлая и чистая Кёко против грязных языков! Намимори слишком маленький город, чтобы можно было рассчитывать, что всё обойдётся. Ямамото сказал, что соседи всё слышали… — Братик…? — голос Кёко из-за двери звучал глухо и испуганно. Она совсем чуть-чуть отодвинула створку, боясь даже выглянуть в коридор. Рёхей тут же вскочил на ноги, распахнул дверь и сгрёб её в охапку, прижимая к себе. На щеках Кёко виднелись засохшие дорожки слёз, её плечи дрожали, и от этого у Цуны всё сжималось внутри. — Я с тобой, Кёко, — бормотал Рёхей. — Мы все с тобой, ничего не бойся! Если бы все проблемы можно было решить словами, это был бы прекрасный мир. Слишком хороший, чтобы быть настоящим. Когда Кёко действительно уснула, а Рёхей отправился ночевать к Хибари, потому что «у него всё равно полно места», Цуна вместе с Ямамото спустился на кухню. Ямамото заварил чай, аккуратно и тщательно, чуть ли не как для церемонии, разве что обошлось без взбивания венчиком. — Наверное, нам придётся уехать, — Цуна смотрел исключительно в свою чашку. — Ты сказал, что соседи слышали… не представляю, как Кёко-тян сможет дальше здесь оставаться… — Ты же не думаешь, что вы поедете вдвоём? — Ямамото сел напротив, напряжённый. В его словах почти не было вопроса. Цуна чувствовал в нём целую бурю эмоций: боль, растерянность, решимость, нежность, упрямство. — Я сейчас вообще не способен думать, — вздохнул Цуна. — В голове кавардак. Слишком много всего… — Кёко-тян может оставаться здесь столько, сколько будет нужно. И ты тоже. Цуна представил, что бы было, если бы не Ямамото: пришлось бы вести Кёко к себе, а там мама… Как она теперь отнесётся к ней? Не скажет ли, что Цуна мог бы найти себе другую девушку? Об этом ему тоже совсем не хотелось думать. — Спасибо, — тихо сказал он. — И прости, что так вышло сегодня. Я правда не знал… Ямамото поморщился, как от боли, и отвёл взгляд. — Это я виноват, что напился. Надо бы извиниться перед ним… Цуна вспомнил отчаянное «я бы заплатил!», и стало совсем горько. Наверное, сегодня по гороскопу особо неудачный день для спонтанного секса. Вообще неудачный день для очень многих вещей.

***

Каждую субботу Цуна играл в сёги. Это вносило ощущение стабильности и покоя в его жизнь, с её вечным сумбуром и внезапными поворотами. То проводка перегорит, то холодильник из строя выйдет, то проигравшие не желают платить, то тест по математике на пятнадцать баллов… Пока он не играл всерьёз, с учёбой ещё кое-как удавалось справляться, но в старшей школе у него не было на неё ни сил, ни времени. Все они уходили на «бизнес». После выпускного Цуна ещё ни разу не играл, не мог себя заставить, всё время перед глазами был Коро-сан с перерезанным горлом, залитые его кровью кости и счётные палочки. Казалось, что стоит ему снова сыграть, и он опять кого-нибудь убьёт, просто потому, что может. Он боялся себя, боялся того, что с ним произошло во время этой игры, силы, которая так стремилась наружу. — Иди, — сказала Кёко. — Тебе станет лучше, я уверена. Это же совсем другая игра, не на деньги даже. Ты всегда такой умиротворённый после того, как играешь в сёги… Ему совершенно не хотелось оставлять её сейчас, но она, скорее всего, была права. Сёги могли стать промежуточным звеном, прежде чем он снова сможет нормально играть. И всё же его что-то беспокоило. Что-то он упустил из виду, забыл о чём-то важном. Цуна поправил на ней плед — она всё время мёрзла, лежала, свернувшись клубочком, такая хрупкая, беззащитная. Целыми днями смотрела в стену или спала, а он ничего не мог для неё сделать, совсем ничего. Он уже сидел на полу в гэнкан и шнуровал кеды, когда подошёл Ямамото и молча сел рядом. Цуна чувствовал его напряжение и тревогу, но они не относились к другим их проблемам, только к предстоящей игре. — Ты, наверное, забыл… — начал Ямамото совсем тихо, будто не хотел, чтобы Кёко услышала. — После того, как вы играли в первый раз, я сказал, что Ямато-сан — бывший оябун Асари-гуми. — Да, что-то такое… — Цуна растерялся, не понимая, к чему он клонит. — Но ты же сам говорил, что он давно отошёл от дел и целыми днями сидит в кондитерской у внучки. — Угу… — Ямамото явно не знал, как сказать. Он никогда ещё не был таким неуверенным. — Только ты никогда не спрашивал, откуда я это знаю. Цуна улыбнулся, наверное, он понял, в чём дело. Читать друзей так, как он это делал с противниками, ему всегда казалось нечестным, но чем больше он учился, тем сложнее было закрыться и не чувствовать чужих эмоций. Но глубже он никогда не смотрел, не считал себя вправе. — Это не важно, Ямамото. Мы любим тебя, таким, какой ты есть. Сказал, и почувствовал: что-то не то, напряжение лишь сильнее выросло, хотя Ямамото и улыбнулся ему в ответ. — Не в этом дело. Ты должен знать, прежде чем пойдёшь… Тот человек ведь назвал не настоящее имя… — Ну, это было вполне понятно, — Цуна кивнул и сам уже напрягся, ожидая, что именно Ямамото скажет дальше. — Настоящее — Ямато Кендзи, он был следующим главой Асари-гуми. Кто у них теперь, я не знаю. Отец раньше тоже был в этом клане, но ушёл… я никогда не спрашивал, почему. — Ямато, значит… — Цуна замер, вспоминая изборождённое морщинами лицо. — Совсем не похож… — Потому что не родной, но усыновили его по всем правилам, а потом Ямато-сан и клан ему отдал как сыну и наследнику, — Ямамото тяжело вздохнул и пробормотал, глядя в никуда: — Они с отцом сакадзуки пили, как братья, а он… Он бы убил нас обоих. Какое-то время они просто сидели молча, а потом Цуна спросил: — Значит, ты считаешь, что мне не стоит идти? — Я не знаю, правда. Я никогда не слышал ничего плохого о прежнем оябуне, отец его уважает, но… Я не знаю. Ты играл с ним каждую субботу, если ты не придёшь — это будет означать разрыв отношений, а прийти опасно. — Значит, мне надо пойти. — Значит, тебе надо пойти не одному, — хмыкнул Рёхей. Цуна так задумался, что даже не заметил, когда тот подошёл, совсем на него не похоже. — Ямамото идти нельзя, значит, пойду я. Там раменная напротив, сяду на улице лицом к кондитерской и буду смотреть.

***

Цуна остановился в дверях и вдруг запнулся. Посмотрел на них через плечо, и у Ямамото сжалось сердце от его тревожного взгляда. — Всё хорошо! — улыбнулся он. — Я присмотрю. Иди. Когда-то так говорила Кёко, когда Цуну разрывало на части. Кёко подставляла плечо, оставалась за ним, стояла стеной за лопатками, волнорезом в бурном море, незаметным ангелом-хранителем. Кёко лежала наверху в постели матери Ямамото и не спустилась попрощаться. Она много спала в последнее время. Сворачивалась клубочком в кресле или укладывала голову на сложенные на столе руки, прислонялась виском к стене — лишь бы заснуть. Лишь бы не смотреть на то, что её окружает. Цуна подходил к ней тогда, мог сидеть рядом, мог обнимать её или просто смотреть усталым нежным взглядом, и видеть его такого — почти сдавшегося, почти обречённого — было больно. Ямамото повернул замок, запирая за Цуной дверь, и пошёл к лестнице на второй этаж. Отец, нарезающий рыбу, вскинул глаза и проводил внимательным цепким взглядом. — Всё в порядке, я к Кёко, — снова улыбнулся Ямамото. От улыбки болели щёки. «Всё хорошо. Я в порядке. Вам не нужно за меня волноваться» Он ничего не мог сделать. За него боялись, его искали взглядом, чтобы проверить, в порядке ли он — отец, Цуна, Кёко-тян до того рокового вечера... Так ли чувствовал себя Цуна всё время?.. Таким же... слабым и бесполезным? Но ведь это было не так, Цуна был самым сильным человеком из всех, кого Ямамото когда-либо встречал! Хвала всем богам, что отец не узнал, за чем именно его застукали в клубе. Только этого ему и не хватало. Ямамото поднялся по лестнице и тихонько заглянул в комнату. Кёко лежала под цветастым пледом, свернувшись улиткой в мягком панцире. Ямамото прикрыл дверь и привычно опустился на пол. Закрыл глаза. Так можно было представить, что через стенку слышно тихое дыхание Кёко. Неделю назад он слышал, как за тонкой дверью ванной задыхался Цуна, как каждый вздох клокотал у него в горле, раскатывался всхлипами. Это был его шанс. Зайди Ямамото тогда в ванную, может быть... Но это Кёко заставила его вскрыть замок, и Кёко кинулась в комнату, белая от беспокойства, с тёмными, отчаянными глазами. Ему — что тогда, что сейчас — оставалось только сидеть на полу и слушать. За стенкой нежно зазвенели колокольчики. — Алло? — хрипло спросила Кёко. Ямамото представил, как она поднимает руку, чтобы потереть глаза, как убирает с щеки прилипшие волосы. Щурится на свет. — Папа?! — задохнулась Кёко, и Ямамото подкинуло на ноги. Он заставил себя остановиться и прижаться лопатками к стене. Ямамото затаил дыхание. — Да, — говорила Кёко таким голосом, словно вот-вот заплакала бы. — Да. Всё в порядке. Как ты себя чувствуешь? Нет-нет, не волнуйся. Всё хорошо. Ямамото зажмурился. «Всё хорошо». Ничего не хорошо. — Сегодня? Сейчас?! Да... Да, конечно. Я только соберусь и сразу же приеду. Да, конечно! Ямамото стоял, еле дыша, и слушал: скрипнула кровать — Кёко поднялась. Что-то зашуршало — наверное, складывает плед. Стукнула дверца шкафа. Ямамото закусил губу и задумался. Хорошо, что отец позвонил Кёко именно сейчас. Минут пятнадцать назад — и Цуна никуда бы не ушёл. Кёко открыла дверь и остановилась, чуть испуганно глядя на Ямамото. — Мне звонил отец, — сказала она твёрдым голосом. — Он попросил приехать. — Я только возьму куртку, — кивнул Ямамото, покладисто улыбаясь. Сам бы он, наверное, разозлился. А Кёко посмотрела на него с благодарностью и медленно кивнула. «Я подслушивал, — подумал Ямамото со стыдом. — Я стоял за дверью, как грязный извращенец слушал, как она спит и её разговор, теперь собираюсь идти с ней к её отцу... А она благодарна» — Я... буду рада, — тихо сказала Кёко, опуская голову. Цвела сакура. Ямамото шёл рядом с Кёко, жмурился на солнце и ненароком смотрел по сторонам. Многие ли косятся на Кёко? Кто именно? Кёко шагала медленно, глядя себе под ноги, бледная, чуть осунувшаяся. Ямамото закинул ей руку на плечи, взъерошил волосы, прижимая к боку. — Так ты на воробья похожа, — засмеялся он. — Хорошо, Хибари-сан не видит. Кёко бледно улыбнулась. Страстная любовь Хибари к птицам стала притчей во языцах в их узком кругу. В свой прошлый приезд он как раз ограбил какого-то несчастного туриста со стаей канареек. Официальной причиной налёта послужила общая неприкаянность и жуть облика, но все в их клубе знали — жёлтые шарики перьев были слишком неотразимы для сурового сердца Хибари-сана. — Ямамото-кун! Кёко-тян! — ласково позвали сзади. Кёко вздрогнула. Мама Цуны стояла с большой, тяжело нагруженной сумкой, щетинившейся зелёными перьями лука. — Я так рада вас видеть, — улыбнулась Нана-сан, подходя ближе. От неё будто шло тепло. Ямамото вздохнул, невольно расслабляясь. — Я хотела вас поблагодарить. — За что, Нана-сан? — глухо спросила Кёко, комкая ручки своей сумочки. — Цуна-кун был очень подавлен после выпускного, — Нана-сан огорчённо покачала головой. — И те проваленные вступительные экзамены... Он принимает всё слишком близко к сердцу. «Да, — подумал Ямамото. — Слишком близко к сердцу — и я во всём виноват. Не благодарите меня, Нана-сан» — Спасибо, что поддерживаете его, — сказала Нана-сан, глядя на них с необыкновенной нежностью. — Прошу, позаботьтесь о нём и дальше. Она чуть поклонилась, и Ямамото почувствовал, как автоматически сгибается его спина. На душе было погано. Две проходящие мимо женщины покосились на Кёко и зашушукались, закрывая рты ладошками. Кто-то хихикнул. Кёко покраснела — ярко, пятнами, опустила голову, прячась за волосами. Она отращивала их, пряча журналы с невестами на обложке за книжками по финансовому менеджменту, а сейчас... — Кёко-тян, — сказала мягко Нана-сан. — Заходи вечером. Мне будет очень приятно тебя видеть. И передавай привет своим родителям. У Кёко заблестели глаза. — Да, Нана-сан, — сказала она ломким голосом. — Обязательно. И... спасибо. Савада Нана улыбнулась и снова поклонилась, прощаясь. Ямамото смотрел ей вслед, пока она не скрылась в толпе. Невысокая, стройная, с абсолютно прямой спиной — мама Цуны была похожа на госпожу из древних времён. Она ждала своего мужа, управляла замком и ожидала, пока вырастет её наследник. Ямамото пожалел, что не может поклониться перед ней, как должно. — Идём, Кёко-тян, — сказал он с облегчением. — Да! — спохватилась она. — Отец ведь ждёт... Всю дорогу до больницы они молчали. Но Кёко больше не опускала глаз, смотрела перед собой и решительно сжимала губы. Ямамото косился на неё и сдерживал улыбку. Внутри разливалась смесь глупого счастья и злой радости. «Так их, Кёко. Вот так. Пусть хоть передохнут все — а ты переступишь через трупы и пойдёшь дальше» — Сасагава Масатора, — чётко сказала Кёко на ресепшене. — Я его дочь. Они поднимались в лифте на четвёртый этаж, и Ямамото стоял рядом, уже понимая, что не нужен. Будто лопнуло что-то, удерживающее Кёко внизу, и она смогла поднять голову. Выпрямилась, оттолкнулась спиной от угла, в который её зажали, и шла теперь в схватку, подняв подбородок. Ямамото не стал заходить в палату. Он уже привычно прислонился лопатками к штукатуренной стене и прикрыл глаза. — Отец, — сказала Кёко совсем рядом, и Ямамото вздрогнул, поняв, что она не плотно прикрыла дверь. — Прости, что не приходила. Я рада, что тебе лучше. Повисла пауза. — Это мне нужно извиняться, — тихо и хрипло отозвались из палаты. — Прости меня, доченька.

***

Всё было как обычно: Ямато-сан с сёгибаном, запах выпечки из магазина, Момо-сан с чаем. — Я удивлён, что ты пришёл, — сказал он, расставляя фигуры по доске. — Хоть и не один. Впрочем, твоё беспокойство можно понять. Цуна молчал, ожидая, что ещё он скажет. Он чувствовал грусть, но в ней не было злости или ненависти, пусть это ровным счётом ничего не значило. И вдруг Ямато-сан глубоко поклонился ему. Непонятное, почти абсурдное в своей неожиданности действие. — Мне так жаль, что я не смог достойно воспитать Кендзи, — с горечью в голосе сказал он. — Это мой величайший стыд. Цуна не знал, что должен ответить на речь, как реагировать. Наверное, он не понимал чего-то очень важного о кланах якудза и отношениях внутри них. Никогда об этом не задумывался, хотя уже столько раз имел с ними дело. Сначала — с Момокё-кай, потом — с профессиональными игроками, с Ямато-саном… и с Ямато Кендзи. — Не стоило отдавать клан ему, слишком много жажды власти и никакого понимания, когда следует остановиться. Цуёши справился бы гораздо лучше, но я не мог удержать его в клане и не стал звать обратно. Моя вина, что из-за этого была прервана линия наследования по крови, а Кендзи не соблюдал некоторые договорённости, думал, что за этим никто больше не следит. Цуна слушал, пытаясь понять, о чём ему говорят, и не понимал, просто не хотел понимать. Значит, Цуёши-сан не просто был в клане, а занимал там высокое положение, если Ямато-сан говорит о том, что надо было передать власть ему? Что за чертовщина с наследованием по крови? Значило ли это, что Ямамото и его отец родственники Ямато-сану? Почему же всё вышло именно так? Кендзи получил свою должность, зачем ему потребовалось всё это? Он снова вспомнил расстёгнутые пуговицы на рубашке Ямамото. Дело там явно было не в бизнесе, нет. Может быть, и в договорённостях, может быть, и в крови, но глубже всего этого пряталось что-то личное. — Они никогда особо не ладили, но я не думал, что Кендзи зайдёт так далеко… — Ямато-сан покачал головой. — Мне жаль, что тебе пришлось самому решать эту проблему. Тебе, хотя формально ты не имеешь отношения к клану. Даже если ты играешь на деньги, даже если… ты всё ещё катаги. — Я убил его, — вздрогнув, сказал Цуна. Как можно было так сформулировать? Чья-то жизнь — всего лишь «проблема»! — Он убил себя сам, — поправил его Ямато-сан. — Я заставил его это сделать, — не отступал Цуна. — Этот человек был вашим сыном, и вы вправе требовать… Ямато-сан засмеялся, тихо и горько. — Сыном? Тебе ещё предстоит узнать, что это за узы, отношения оябун-кобун. Я отдал ему клан, когда почувствовал, что слишком стар для этой работы. Теперь у Асари-гуми нет главы, а моё слово уже не так много значит… Цуёши ушёл, когда погибла его жена, и я не чувствую, что могу просить его вернуться сейчас. Он всегда был до конца честен, с собой и с другими, а Кендзи… Должно быть, я плохо воспитал его. — Да, плохо, — неожиданно для самого себя сказал Цуна. Последняя неделя совершенно измотала его. Это было грубо, невежливо и наверняка не по понятиям, но он не мог промолчать: — Всё было так хорошо! У меня, у Ямамото, у всех нас… а как нам жить теперь? Чем дальше, тем хуже всё становится, но началось именно с него, с вашего сына. Фигуры на сёгибане стояли нетронутыми, они даже не определили очерёдность ходов. Ямато-сан молча смотрел на доску, и Цуна чувствовал себя неуютно. Надо извиниться перед ним, всё-таки пожилой человек, бывший оябун, не стоило с ним так разговаривать. — Ты прав. Цуна совершенно не ожидал такого ответа, почти спокойного, почти признания вины. — Но ты уже сделал то, что должен был, — продолжил Ямато-сан. — Кендзи больше нет, и больше никто не решится тронуть Цуёши и его сына. А к той нехорошей истории с семьёй Сасагава Асари-гуми никогда не имели отношения. «Нехорошая история», вот как это называется, когда весь город перешёптывается за спиной у вчерашней школьницы о том, от кого же её родила мать. В этом Цуна не стал бы обвинять никого, просто так сложились обстоятельства. Разве Кёко виновата, что хотела его утешить и успокоить? Разве виноват Ямамото, что ему было плохо, и он тоже пытался успокоиться, как уж сумел? Но, если бы не Кендзи, может быть, обошлось бы без скандала? — Да… нехорошая история, неприятная, — продолжал Ямато-сан. — Но мне кажется, тебе стоит знать, как там было дело. — Зачем? Какая мне разница, кто её отец, если мне уже всё равно, где мой собственный? — Про твоего отца я мало что смог бы сказать, но сильно сомневаюсь, что вы ещё встретитесь, а вот в случае твоей подруги… — Ямато-сан покачал головой и вдруг спросил: — Ты считаешь, что ей тоже всё равно? От такой постановки вопроса Цуне стало настолько стыдно, что он даже не смог ничего сказать в ответ. Должно быть, это легко читалось по его лицу, потому что Ямато-сан начал рассказывать, правда, издалека: — Ты знал, что Сасагава Масатора раньше работал в полиции? Цуна только покачал головой. Кёко всегда говорила только про банк, никогда не упоминала о чём-то другом. — Отдел по борьбе с экономическими преступлениями. А его жена — в банке, в отделе экономического контроля… Если сумма осуществляемой сделки велика, а документы вызывают хоть малейшее подозрение, сотрудники банка обязаны предоставить информацию полиции, понимаешь? Он понимал, Кёко рассказывала, что они не должны совершать крупных сделок, иначе это вызовет вопросы об источнике доходов. Теперь ясно, что именно она имела в виду. Не понимал он, какое отношение работа родителей Кёко имеет к тому, что происходит сейчас. — На свою беду, Сасагава-сан оказался слишком честным человеком. А может быть, намеревался сделать себе карьеру на громком деле… Сложно сказать, — Ямато-сан всё также смотрел только на доску, и Цуна почувствовал себя дурно. Он не хотел слушать дальше, совсем не хотел. — Они тогда в Токио жили, — продолжал Ямато-сан. — Большой город, много кланов, побольше и поменьше… Им просто не повезло. Сасагава отказался взять деньги и закрыть дело, но якудза на то и якудза, всегда получают то, чего хотят. Его жена вышла на работу всего через полтора года после рождения сына, считала, что там может принести больше пользы… Трое боевиков из той группировки объяснили ей, насколько сильно она не права, как глубоко заблуждается её муж. И были так убедительны, что Сасагава уволился на следующее же утро. Цуна сглотнул вставший в горле комок. Не надо, не продолжайте, не говорите, почему! Вот что ему хотелось сказать, но он молчал и смотрел, как дрожат узловатые старческие пальцы на боках чашки с чаем. — Не дело это, женщин в такое впутывать, — вздохнул Ямато-сан. — Раньше бы так не поступили. Но и женщине следует сидеть дома, особенно, когда уже дети пошли. Они переехали сюда, а я не мог не навести справки о бывшем полицейском, ты же понимаешь? Цуна молчал. — Пока якудза убивают других якудза, полиция смотрит на это сквозь пальцы, лишь бы не шумели особо и не палили средь бела дня. Вот и в свидетельстве о смерти Кендзи написано, что он скончался от сердечного приступа… Азартные игры и проституция запрещены, но людям надо отдыхать и расслабляться, поэтому полиции никогда не уничтожить этот бизнес. Но когда начинают страдать катаги, у полиции сразу появляется масса вопросов. Если, конечно, об этих «страданиях» есть кому сообщить. Зачем Ямато-сан рассказывает ему это? Цуна и сам катаги, обычный человек, не состоящий ни в одной группировке… если не считать кружок любителей маджонга, но это звучало совсем не смешно. — Те парни были так убедительны, что через девять месяцев на свет появилась твоя подруга, — Цуна зажмурился, борясь с желанием заткнуть уши. — Кто из тех троих был её отцом, вряд ли можно сказать точно… Ямато-сан вдруг усмехнулся, жёстко, почти жестоко: — Все те, кто теперь обвиняет госпожу Сасагава в супружеской неверности… посмотрел бы я, смогли бы они что-нибудь сделать на её месте? — Зачем вы рассказали мне это? — с трудом выдавил Цуна. — Чтобы ты знал, в каком мире мы живём. Чтобы знал, что мать твоей подруги виновата лишь в том, что её муж был слишком упрям. Чтобы понимал, во что ввязываешься, когда на кону большие деньги. Он мог бы сказать, что уже понимает: глава Мамокё-кай, положивший рядом с ним нож, которым собирались отрезать ему пальцы, Ямамото, залитый кровью Кендзи стол. Он не хотел жить в этом мире, но уже слишком глубоко увяз. — Ты похож на карпа, Цуна-кун, — вдруг сказал Ямато-сан. — Ты уже поднялся вверх по течению реки и вот-вот станешь драконом. В тебе горит огонь, который с каждым годом будет только сильнее разгораться. Однажды, ты станешь так силён, что сможешь утопить в этом огне весь мир, только за то, что он недостаточно хорош для тебя. — Я не хочу этого. — Конечно. Но ты слишком хороший человек, чтобы мириться с несправедливостью. Такие, как ты, могут принести много хорошего, а могут стать разрушителями, не желая принимать этот мир таким, каким он был сотворён. — И что, по-вашему, я должен сделать, чтобы не обозлиться на весь мир? — прозвучало слишком ёрнически, но Цуне было слишком тяжело держать себя в руках. — Ну, кое-что у тебя уже есть: любовь и верные друзья… это плохо с точки зрения бизнеса, но правильно для тебя. — Не жизнь, а сёнэн-манга, — нервно усмехнулся Цуна. — Где все враги становятся друзьями, стоит только их хорошенько побить. Ямато-сан рассмеялся, но потом посерьёзнел. — Конечно нет! Врагов не стоит оставлять в живых, иначе они могут объявиться в самый неподходящий момент, ты и сам это прекрасно понимаешь, судя по тому, как именно поступил. — Иногда я сам не понимаю, почему поступаю именно так, а не иначе, — признался Цуна. — Потому что ты ещё слишком молодой дракон, тебе не хватает опыта, чтобы понять, но это придёт… если доживёшь. В этот момент стало окончательно понятно, что Ямато-сан говорил с ним так, будто Цуна уже не катаги, а такой же якудза, как и он сам, будто Цуна его ученик. Он рассказывал о том, как устроена иерархия клана, как принято поступать в тех или иных случаях. О том, что Цуёши-сана звали Демоном Дождя, а Коро-сан требовал от того вернуться и работать на него. И что, будь Цуна хотя бы немного старше, то мог бы попытаться взять Асари-гуми себе, стать следующим главой клана с древней историей и чтящего старые традиции. Но взрослые мужчины приняли бы над собой мальчишку, едва окончившего школу, только если бы он был сыном прежнего оябуна и воспитывался в клане. Цуна был чужаком. А Намимори — слишком маленьким городом, чтобы они могли оставаться здесь и жить спокойно. В том, что и как Ямато-сан говорил про Намимори, про Асари-гуми, было слишком много странного. Ещё непонятнее было то, что когда Цуна спросил, не против ли правил рассказывать так много постороннему человеку, тот лишь улыбнулся и спросил, с каких это пор он им посторонний? Катаги, до того вечера, возможно, и да, но считать Цуну посторонним никто не думал. В конце разговора Ямато-сан достал конверт и протянул его Цуне. — Пусть моё слово уже не так много значит, как раньше, но кое-чего пока стоит. Прими это в качестве благодарности за то, что тебе пришлось делать мою работу. Можешь и друга своего взять. Цуна ожидал чего угодно, но не денег, хотя было не слишком похоже, что в конверте они, иначе он был бы куда толще. Он осторожно взял его и перевернул. Имени не было, только адрес в Токио. — И вот ещё, — на сёгибан легла визитка. — Вам наверняка понадобится помощь хорошего риэлтера. Кстати, вы уже придумали название? Что будет на табличке у входа в ваш офис? — Ещё нет… — растерянно ответил Цуна. — Пора бы, — веско сказал Ямато-сан. — Мне не нравится мир, в который я попал, — сказал Цуна, рассматривая визитку. «Кавахира. Найм жилых, офисных и производственных помещений». — Вы так уверены, что мне это понадобится? — А что же ещё ты теперь будешь делать? — спросил Ямато-сан, подливая ему чай. — Забудешь обо всём и будешь жить, как добропорядочный катаги? Как можно жить по-прежнему, когда в подсобке Ямамото-сана под новыми татами прячутся бурые пятна, когда Такеши улыбается с таким свежим, безумным отчаянием, когда Кёко почти не разговаривает и не выходит из своей комнаты?.. — Думаю, я просто изменю то, что мне не нравится, — улыбнулся Цуна, опуская ресницы. — Вы сказали, что якудза всегда получают то, чего хотят? Значит, у меня действительно нет другого выбора.

***

Хибари-сана нельзя было назвать компанейским парнем, если вы, конечно, в своём уме. Поэтому настойчивое, можно даже сказать, категорическое приглашение в гости в его исполнении поразило Цуну едва ли не больше, чем всё остальное случившееся за последние дни. Но когда тот поставил на стол две бутылки виски и стопку пиалок для саке, Цуна окончательно понял, что он, скорее всего, спит, и у него кошмары. Не удивительно, если так посмотреть. — А почему именно виски? — спросил Рёхей, пытаясь что-то прочесть на этикетке. — Потому что отец будет недоволен, если мы выпьем его саке. А виски он не пьёт, эти бутылки ему кто-то из деловых партнёров подарил. — А сакадзуки, потому что стаканов нет, — Ямамото скорее утверждал, чем спрашивал. — Понятно… Прям неожиданно, что ты решил пригласить нас выпить. — Некоторым из присутствующих пить можно только под присмотром, — категорично заявил Хибари. — Но выпить надо. Хорошо выпить, даже напиться, а потом выкинуть всё из головы, чтобы начать заново. Ямамото принёс суши, а Цуна — мамино печенье. Кёко расставляла всё это на столе, не поднимая глаз. Наверное, ей больше всех нужно было выпить и забыться. — Я думал, мы собрались обсудить дела, — пробормотал Цуна. Непонятный конверт от Ямато-сана жёг ему руки. Он хотел поговорить об этом с Ямамото, потому как тот явно понимал в таких делах больше него, и с Хибари, потому что это Хибари. А вот про Кёко он ни с кем говорить не хотел, он вообще предпочёл бы не знать и не вспоминать о том, что узнал. — Обсудим, а потом выпьем, — категорично сказал он. — Много у тебя тем для обсуждения? — Достаточно. Вот, например, фирма, которую мы собирались регистрировать… — Почему в прошедшем времени? — Кёко говорила тихо и спокойно, без привычного задора, но никому и в голову не пришло её перебивать. — Документы у нас почти готовы. Осталось снять помещение под офис и дождаться дня рождения Хибари-сана… Меньше месяца осталось, так что пока всё идёт по плану. — План мы составляли до того, как… — Цуна не знал, как это сформулировать. «До того, как я убил главу местных якудза»? «До того, как весь город начал сплетничать о Кёко»? — Что нам мешает открыть фирму в другом городе? — кажется, Рёхей считал переезд решённым делом. В последний год он очень редко бывал дома и не видел в этом особой проблемы. — Учёба, например? — иногда в Хибари просыпалась язвительность, которую сложно было заподозрить за его холодным и дисциплинированным внешним видом. — Впрочем, можно и перевестись в другой университет, но на это тоже нужно время. — Поступила только я, — тихо сказала Кёко. — Перевод не проблема, надо просто выбрать куда. Цуна осторожно сжал её руку, пытаясь одобрить. — Я так рада, что вы все… ради меня… — она улыбнулась, поднимая взгляд. — Я так счастлива, что вы у меня есть! Хибари отобрал у Рёхея бутылку и принялся открывать. Он никогда не был склонен к сантиментам. Куда? Это был один из главных вопросов, который мучал его последние дни. Да не так важно, главное, чтобы их там никто не знал. Хибари учился в Токио: и близко, и престижно. И адрес на конверте тоже был токийский. Он так и не нашёл времени поговорить об этом, видимо, теперь самое то. — Вот, не знаешь, что это должно значить? — Цуна протянул конверт Ямамото. — В переводе на понятный для идиотов-катаги? — Можно спросить у отца, что там по этому адресу… Тебе его Ямато-сан дал, когда вы играли? Значит, приготовил заранее, ждал, что ты придёшь. — Он сказал, что удивлён, — заметил Цуна. — Но всё равно ждал, — Ямамото улыбнулся, только растягивая губы, взгляд оставался по-прежнему серьёзным. — Похоже, это какое-то рекомендательное письмо. Ты помнишь, что именно он сказал? Цуна зажмурился, стараясь вспомнить дословно. — Сначала Ямато-сан сказал, что его слово стоит меньше, чем раньше. Это вроде как благодарность за то, что я сделал его работу, — кое-как припомнил он. — А, вот ещё! Он сказал: «Можешь и друга своего взять», только я не понял, к чему это и кого именно он имел в виду. А ещё дал визитку риэлтерской конторы… — Тогда у нас не будет проблем с помещением, как я понимаю, — обрадовалась Кёко. Визитка притягивала взгляд и казалась гораздо теплей, чем должна быть обычная картонка, Цуна чувствовал, что с ней что-то не то. Это было не предупреждение о человеке или не только оно. Как будто голос из прошлого что-то шептал ему, не то предупреждал, не то подбадривал. — Один ты туда не пойдёшь, — отрезал Хибари. — Там же не играть, а документы подписывать надо. Цуна нервно рассмеялся, пытаясь представить себя, занимающегося документами. Ничего не получилось. — Токио? — предложил он. — Аренда, правда, дорогая, но Хибари-сану проще с учёбой, да и недалеко совсем. Большой город, много людей, нас никто не знает. «Много кланов, побольше и поменьше» — всплыло у него в голове. Семья Кёко раньше жила в Токио. Сможет ли он защитить её, если что-то случится? На стороне её отца был закон, но он ничего не смог сделать, а Цуна… Хибари разливал виски по белым сакадзуки, и казалось, что можно опьянеть от одного только резкого запаха крепкого алкоголя. Цуна смотрел на свои руки — левая на колене, запястье правой на кромке стола. Так, как принято сидеть во время игры, если хочешь быть вежливым. Этикет, вбитый в него намертво. Что он сделал, когда его схватили Мамокё-кай? Предложил сыграть и думал о том, чтобы Хибари всё там разнёс. С самого начала он не рассчитывал на закон, только на себя и друзей. Когда он понял, что в «Такесуши» что-то случилось, Кёко побежала к Хибари, а не в будку к патрульному, которая была раза в три ближе. Закон никогда не мог ничем им помочь, они никогда не принимали его в расчёт. Отчего-то эта мысль успокоила Цуну. Зачем нервничать и переживать, когда всё давно решено? — Кампай? — предложил Рёхей, беря свою порцию. — Кампай, — твёрдо сказал Цуна. Виски был слишком крепкий, Хибари явно переборщил, доставая две бутылки, они и одной-то не осилят наверняка. Кёко зажмурилась и тяжело дышала, Цуна протянул ей тарелку с суши, и сам закусил. Холодная рыба немного остудила огонь в горле. — Ужасно крепко! — сказала она, прожевав. — Считайте меня кем угодно, но я больше не буду! — Могу достать тебе одеяло, — чуть поморщился Хибари. — Если ты тут уснёшь. — Это очень мило с твоей стороны, — Кёко улыбнулась ему. — Ещё лучше будет, если ты достанешь его заранее. — Токио — хорошая идея, — поддержал Цуну Рёхей. — Там адреса такие, что экстремально ничего нельзя найти, если не знать точно, и люди… не такие любопытные, если ты не айдол! — Тем более, что у нас есть рекомендации к кому-то в Токио, так что я тоже поддерживаю, — кивнул Ямамото. Достав одеяло, Хибари вернулся обратно к столу и разлил ещё по одной. Кёко свою перевернула, чтобы уж точно не налили больше, сложила одеяло рядом с ними, но чуть в стороне, у стены. Если бы у них были галстуки, самое время повязать их вокруг головы, и чтобы Хибари, как старший, сказал «отбросим условности». Тогда Цуна бы ответил, что он на самом деле не хочет больше никого убивать, например. А если они откроют свою фирму, то это будет уже группировка, которой, кстати говоря, нужно название! — А как мы будем называться? Это ведь тоже важно, нужна табличка у входа, визитки, да маме, в конце концов, нужно как-то сказать, где я работаю! — Я смотрю, выпивка благотворно влияет на твои умственные способности, — насмешливо кивнул Хибари и налил ещё. Кажется, он действительно собирался споить им всё, что заготовил. — Скорее, на способность задавать вопросы вслух. — Нам нужно экстремально крутое название! — гаркнул Рёхей. Какое счастье, что родителей Хибари не было дома, хотя иначе он бы и не стал приглашать их к себе. — Но такое, чтобы не вызывало подозрений в бумагах, — кивнула Кёко и вдруг зевнула, прикрыв рот ладонью. Они спорили, Ямамото даже смеялся, почти как раньше, Хибари шипел на разошедшегося Рёхея, а Кёко всё-таки перебралась на одеяло, замоталась в него, как гусеница в кокон. Цуна представил, что она бабочка, и утром вылупится оттуда, обновлённая и прекрасная. Но тут Хибари снова налил, и в голову пришла ещё одна мысль. — Так, мы всё-таки должны решить, кто у нас начальник! — провозгласил он. Проще всего было сразу же утвердить в этом качестве Хибари, записать на ту же бумажку, куда они выписали наиболее удачные варианты названий, чтобы не забыть потом, и не возвращаться к этому вопросу, но… — Пусть будет Цуна, он же деньги зарабатывает, — пожал плечами Ямамото и сам потянулся к бутылке. У Цуны уже перед глазами начинало плыть, а он пока был почти в порядке. — Да без вас меня бы давно убили! — И расчленили, — согласно кивнул Рёхей. — И растворили в кислоте, — добавил Хибари, как будто бы одного варианта было мало. — Не-не-не, не хочу! Давайте начальником будет Хибари. Он же у нас был главой кружка маджонга, вот пусть и остаётся. — Одно дело — школьный кружок, а клан — совсем другое. Тут нужно сакадзуки… — Ямамото повертел в пальцах свою. — Семьдесят на тридцать пьют с оябуном, из одной, что символизирует родственные узы. Равные братья пьют пять на пять, а тут закрепляют отношения оябун-кобун. Нельзя вот так просто... — Ну, так давайте выпьем! — радостно согласился Рёхей. — Сакадзуки у нас есть, выпивка ещё осталась… — А кто будет оябуном? — подозрительно спросил Хибари. — Давайте сыграем на это! — судя по всему, тот факт, что с координацией у Ямамото всё было хорошо, никак не означал, что он хоть сколько-нибудь трезв. — Это нечестно! Я не буду играть с вами в маджонг на такие вещи! — возмутился Цуна. — Джан-кен-пон?[3] — предложил Рёхей. — С пальцами никто мухлевать не сможет, а времени на анализ экстремально нет! Всё честно! Пусть боги решат, кто должен быть главным! Ямамото заржал, и Хибари пихнул его локтём в живот с такой силой, что тот едва не приложился лбом о стол. — Итак, — серьёзно сказал он. — Начнём. Цуна потом часто вспоминал, что это напомнило ему их первую игру. Когда он думал, что выиграет Хибари, а получилось… — Ну я же говорил, что боссом должен быть Цуна! — Ямамото радостно хлопнул его по плечу и принялся расставлять на столе сакадзуки. — Так, ещё нам нужна рыба, соль и палочки для еды… В качестве рыбы у них осталась последняя порция суши, с лососем. Впрочем, Цуна и без того не очень понимал, зачем вообще тыкать в рыбу на подобной церемонии, но Ямамото же лучше знать. Соли не было, вместо неё был соевый соус. Хибари сидел с каменной физиономией, и больше всего Цуне хотелось сбежать оттуда, или просто рассмеяться и сказать, что это всё шутка. Просто Ямамото слишком много выпил и пошутил… Хибари взял измятый листок и ни говоря ни слова дописал на нём: «Оябун — Савада». Притвориться, что ничего не было, уже не выйдет. — Интересно, где у этой «рыбы» голова, а где хвост? — задумался Ямамото, вертя в пальцах комочек риса, накрытый кусочком рыбы. Ямамото принялся изображать странный акробатический номер с бутылкой, наверное, все эти размахивания руками должны были обозначать торжественность момента. Он налил всё, что оставалось в первой бутылке, вышло совсем по чуть-чуть, на самом донышке. Взял вторую и повторил представление. — Это типа, так положено? Чтоб красиво? — громким шёпотом спросил Рёхей. — Положено ещё красивей, но уж как могу, — Ямамото чуть нахмурился, но потом тряхнул головой: — В любом случае, здесь все свои! А если спросят, то церемония сакадзуки была, кому какое дело? Они все рассмеялись, и Цуна почувствовал, как его окончательно отпускает напряжение. Ямамото торжественно тыкал палочками в суши, а потом макал их в разлитый по сакадзуки виски, потом он обмакнул их в соус и повторил. Оставалось только надеяться, что виски слишком крепкий напиток, чтобы от этого стал ещё хуже. Ямамото сел напротив него, взял со стола саказдзуки обеими руками и протянул Цуне. — Сегодня мы клянёмся тебе в верности, как Первому главе… — Ямамото сбился и нахмурился, пытаясь сообразить, как перекроить название фирмы в имя клана. — Намимори-гуми, — сказал Цуна, протянув руки навстречу, принимая пиалу. — Да, — кивнул Ямамото, — Первому главе Намимори-гуми. Мы обязуемся следовать за тобой, какие бы решения ты ни принял, и почитать как оябуна! Цуна сделал глоток и передал сакадзуки обратно Ямамото. Тот допил всё, что осталось, глубоко поклонился, едва ли ни коснувшись лбом пола, обернул пиалу бумажной салфеткой и оттянул футболку на груди. — М-да, а теперь надо положить её за отворот кимоно… — растерянно пробормотал он. — Ты ещё и мою посуду решил упереть? — возмутился Хибари. — Но так положено! Хранить сакадзуки, полученную от своего босса, чтобы она напоминала о принесённых клятвах! — Да ладно, скажешь, что мы упились и всё разбили, — хмыкнул Рёхей. — Так, что надо делать? Сказать что-то пафосное? — «Пафосное» должен говорить ответственный за проведение церемонии, — Ямамото наставительно поднял палец вверх. — Будем считать, что это я. Так, садись на моё место. Ямамото подал Цуне следующую сакадзуки. Во второй бутылке оставалось ещё много, эта ночь обещала быть очень долгой…

***

Утро доступно объяснило им, что за все поступки надо платить. И о том, что Кёко среди них самая умная: она одна была выспавшаяся и без похмелья. Принесла им чаю, смотрела на них с ласковой улыбкой, пока они, держась за головы, пытались осознать, на каком они свете. Цуна обнаружил себя лежащим на столе, ноги ужасно затекли, а голова была набита рыхлым соевым творогом. Ночь вспоминалась какими-то отдельными моментами, не желая складываться в одну картину. — Напомните мне, чтобы я больше не соглашался пить этот ваш виски в таких экстремальных количествах! — пробормотал Рёхей. — Лучше сформулировать по-другому, — подал голос Хибари. — «Больше никогда не пить». Хотя он и выглядел лучше остальных, но то, как болезненно он морщился, поворачивая голову, доказывало, что похмелье не обошло и его. — Это слишком жестоко, Хибари-семпай! — простонал Ямамото. — Как можно работать, если не пить? Тем более что я помню, мы вчера дела обсуждали, важные! — Настолько важные, что ты макал в виски палочки для еды, — Цуна перекатился на спину, пытаясь вспомнить хоть что-то. — А важное мы на бумажку записывали, чтобы не забыть. Только что жизнерадостно смеющийся Ямамото вдруг замолчал и кое-как сел. — Макал палочки? В смысле, сначала ими в рыбу, а потом в саке, то есть не саке, а… — Макал, — подтвердил Хибари, помахав измятым листком. — Ты вообще вчера много чего делал. Хотя остальные тоже хороши, включая меня. Цуна зажмурился, припомнив, что было после. Может быть, ещё обойдётся? Ну, мало ли что они наговорили по пьяному делу, не обязательно же относиться к этому серьёзно! Но Хибари, кажется, не умел относиться несерьёзно вообще ни к чему. — С тебя, господин Первый глава, новый сервиз, — процедил он. — А мне никогда больше не пить. Вообще. Если бы Цуна не лежал, то обязательно бы упал от такого заявления. Ведь не может быть, чтобы Хибари действительно согласился считать его боссом? — Хорошо, — выдавил он. — Целый сервиз, ладно. Такой же? Кёко опустилась на колени рядом с ним и протянула чай. Оглядела их всех спокойно, ласково. — Мне кажется, что сейчас гораздо важнее не решать, что, кто и когда будет пить в следующий раз, а заняться делом, — сказала она. Вроде бы и мягко, но Цуне сразу же захотелось вскочить и побежать, заниматься этими самыми делами. Да и остальным, кажется, тоже. — Надо пойти к этому риэлтору и разобраться с арендой, а я пока выясню, куда могу перевестись из своего университета. — Ещё нужна тачка, — приподнялся на локтях Рёхей. — Грузовик не нужен, если только никто не решит тащить с собой мебель, но большой багажник обязательно. Права у меня есть, поспрашиваю на счёт аренды… На часах было уже десять утра, тянуть дольше — шанс прийти в контору во время обеда и потерять ещё больше времени. Идти прямо сейчас… Цуна представил, как они должны выглядеть со стороны, и мысленно содрогнулся. В том, что касалось употребления алкоголя, им явно не хватало опыта. И всё же принятое решение, конкретно поставленные цели делали жизнь гораздо приятнее. А если есть цель, то к ней надо идти, незачем откладывать, наоборот, любое промедление вызывает дискомфорт.

***

Мочида пришёл с полупустой спортивной сумкой через плечо и чехлом для бокена в руках. Пришёл к «Такесуши» утром того дня, когда Ямамото грузил вещи в багажник взятого на прокат джипа, как будто бы они договаривались о точном времени. Цуна знал, что так будет, потому что Мочида слишком сильно с ними повязан, хоть и не был с ними с самого начала. Раньше, когда Цуна смотрел на него, то вспоминал его покрытое синяками лицо и свой собственный страх, что Хибари действительно убьёт его прямо там, в приёмной. Сейчас это было не важно. Теперь это казалось такой мелочью. Мочида знал, чем они занимались, и молчал; он больше не смотрел на Кёко и, до самого недавнего времени, не мог определиться с тем, как относиться к Цуне — Цуна чувствовал его неуверенность. Но весь последний год их учёбы Мочида вёл себя именно так, как было надо: в школе, когда вокруг были посторонние люди, он был в меру дружелюбен и старался держать себя на равных со всеми ними; когда же дело касалось работы, он становился сосредоточенно-молчалив. Теперь же Цуна ловил во взгляде Мочиды едва ли не восхищение. Заслужить чьё-то уважение тем, что убил человека — не слишком приятно, но вполне ожидаемо. Бывают такие люди, которые признают только силу, и Мочида был как раз из их числа. Да, он и прежде признавал, что Цуна мог такое, на что он никогда не будет способен, но слишком долго он был для него «никчёмным», чтобы одна только способность к игре смогла перебить сложившееся отношение. А вот убийство, да не простого человека, а главы местной группировки — ещё как. Мочида никого не упрекнул в том, что ему ничего не сказали сразу. Он понимал, что не был для Цуны достаточно близким человеком. Мочида просто пришёл с вещами, когда Ямамото отправлялся в Токио подготавливать их общий переезд, а это значило больше любых слов, это был его осознанный выбор, и Цуна принял его, поприветствовав коротким кивком. Кендзи тогда назвал Цуну «маленьким оябуном», а Ямамото — его вакагасирой. Мочида звал Ямамото «касира» с самого первого дня и, оглядываясь назад, Цуна видел в этом особый символизм. Как будто бы в их жизни не было ни одного случайного слова или жеста, а всё было предопределено заранее. Красиво, но неуютно от того, что порой у Цуны создавалось впечатление, будто он сам ничего не решал. Мочиде всё это нравилось — их офис и табличка у двери, то, что он теперь был членом группировки, и что бокен в его руках в любую минуту мог стать из спортивного снаряжения оружием. Он многое понимал без слов и принимал как должное. Всего пара дней в Токио, и он нашёл себе отдельное жильё, чтобы не мешать остальным. Обзавёлся коллекцией старых нинкё-эйга, и никогда не выключал телефон, в любую минуту готовый мчаться хоть к чёрту на рога, если ему скажут, что так надо. Цуна, хоть и оябун, не любит излишних церемоний? Ладно, Мочида мог вести себя довольно свободно, и при этом — никогда не возражая и не переча. Когда им понадобилось больше людей, было совершенно естественно, что первых из них привёл Мочида — парней из клуба кендо школы Намимори. И ни один из них их пока не подвёл. В конце концов, Цуна, давая Мочиде в долг те несчастные сто тысяч, был твёрдо уверен, что всё делал правильно. В таких вещах он пока ни разу не ошибся.

***

Пока Ямамото занимался делами в Токио, Цуна пытался привести всё в порядок здесь. Мотался то туда, то сюда, как-то незаметно перевёз почти все вещи в их новый, общий на всех дом, неуловимо похожий на жилые комнаты над «Такесуши». Всё дорогое и престижное, в хороших районах — в западном стиле. Деньги у них были — Цуна играл уже три года, но большие суммы на счету несовершеннолетнего выглядели бы подозрительно, поэтому приходилось выкручиваться. Хорошо, что отец Хибари был на их стороне, а взамен Цуна иногда играл в качестве его представителя. Они покупали акции, Кёко время от времени продавала одни и покупала другие, денег они не хранили больше пятисот тысяч. До истории с Мочидой, Цуна думал, что и сто тысяч наличными — это много, но жизнь любила преподносить сюрпризы. Уставный капитал они вносили акциями, а сама фирма была оформлена, как дочерняя компания отца Хибари, чтобы было меньше вопросов. Через год-полтора они отделятся официально. Деньги можно было тратить, но Цуна боялся. Это было так непривычно — что-то тратить. А вдруг у них ничего не получится? Не выйдет и они всё потратят впустую? Пусть лучше у них будет жильё подешевле, зато обтянутые бумагой решетчатые двери выглядели так уютно, а на втором этаже было достаточно места для спален. А что офуро вместо привычной ванны, так даже интересней. — Татами поменяем, обтянем всё свежей бумагой, — сказал Ямамото, когда они в первый раз приехали смотреть дом. — Я умею, так что всё будет хорошо. Хибари был на лекциях, поэтому они с Цуной были только вдвоём. Сидели потом над картой, и выходило, что это идеальный вариант: ближе всего к понравившемуся им офису. До вечера оставалось достаточно времени, так что они решили поехать по адресу на рекомендательном письме. Цуна не знал, чего стоило ожидать, что он должен говорить, что делать? Но он не имел права пренебречь этим. Даже если бы они выбрали главным Хибари, с этим конвертом должен был идти Цуна, потому что именно ему Ямато-сан его вручил. Под «другом» Цуна предпочёл понять Ямамото, как самого близкого, и того, кто больше других понимал в подобных делах. Он ожидал найти там такого же отошедшего от дел старика, как Ямато-сан, или офис группировки, с которой им предлагают иметь дело, не ожидал он, что там окажется мастерская татуировщика, завешанная эскизами и фотографиями. — Обезглавить клан, обыграв его главу в маджонг, — улыбнулся мастер, прочитав письмо. — Как красиво! Я думал, что не застану больше историй, достойных стать легендой. Даже рад, что ошибался на этот счёт. Легендой? Страшно подумать, во что превратится рассказ о случившемся, пройдя через несколько рук, наверняка ни слова правды не останется. Ну, разве что маджонг никуда не выкинут. — Дракон, дракон… — бормотал мастер, перебирая эскизы. Цуна не понимал почти ничего из того, что он говорил: — С ясным и чистым пламенем, непременно, ты ведь Небо. И пионы, они тебе подойдут — бесстрашие перед лицом риска и удача в азартных играх, самое то для такого игрока, как ты. Цуна молча поклонился, не зная, что нужно сказать, а мастер ткнул пальцем в плечо Ямамото: — Тебе тоже сделаю, уж найду подходящее, для сына Демона Дождя! Но чуть позже, сначала твоему боссу. — Благодарю за честь, сенсей, — поклонился Ямамото. Цуне часто бывало больно: он был неуклюжим ребёнком, тощим и совершенно неспортивным подростком. Ему доставалось на физкультуре и от хулиганов, пока… да, наверное, с тех пор, как он начал играть в маджонг, доставалось ему только от Хибари, да и то, не сказать, чтобы сильно — Хибари прекрасно понимал, что ему много и не надо. Как он смог оттуда выйти, Цуна толком не помнил. Кое-как пришёл в себя на лавочке в каком-то сквере. Он сидел там, неестественно выпрямившись, а Ямамото протягивал ему мороженное, его любимое — замороженный лёд с зелёным чаем. — Это ведь только эскиз? — выговорил Цуна. От мысли, что ему ещё не один раз придётся туда идти, становилось дурно. — Про тех, кто не выдержал — физически или материально — говорят, что у них нет терпения и выносливости, — невпопад ответил Ямамото. — Тех, кто делает их машинкой, тоже не слишком уважают… Дракон — это власть и могущество. У тебя будет очень красивая ирэдзуми… — У тебя тоже, — Цуна попытался улыбнуться и сжал его руку. — Просто я слабак. — Нет, совсем нет, — Ямамото явно хотел сказать что-то ещё, но не стал, только добавил чуть позже: — Это действительно очень больно, многие взрослые мужчины не выдерживают. Спина болела, но Цуна старался не подавать виду, только вечерами, когда Кёко мазала его заживляющей мазью, позволял себе мелко дрожать. Её прикосновения были лёгкими и нежными, но ему всё равно казалось, что вся спина — открытая рана. Любое движение отдавалось болью, долгой и тягучей. Когда Ямамото пришлось уехать, Кёко, под повторные пересуды всего города, перебралась из Такесуши домой к Цуне. Мама почему-то совсем не была против, она улыбалась ей, обсуждала какие-то дела по хозяйству, как будто бы всё так и должно было быть. Рёхей носился между больницей, своим домом, домом Цуны и их офисом в Токио. У Хибари началась учёба, а Цуна почти каждый день ходил к станции «играть в сёги». Только вместо игры, ставшей лишь предлогом, Ямато-сан рассказывал ему разные вещи. Большая часть вызывала у Цуны раздражение смешанное со страхом, но он понимал, что необходимо узнать правила игры, прежде чем начинать. Они уже сделали ставки, и проиграть он не имел права.

***

Цуна стоял у стенки рядом с их сумками и чувствовал, как что-то натягивается, тянет его за грудь, пока несильно, пока ещё слабо ощутимо, но явно и неоспоримо. Как будто он шел домой и ускорил шаг, завидев свет в окнах. Вот сейчас. Ещё немножко. — Идём, Цуна-кун, — ласково сказала Кёко, выныривая из-за двери. Проходящая мимо женщина окинула их неодобрительным взглядом, и Кёко взяла его под руку, не обращая ни на кого внимания. По платформе сновали люди, но основной поток уже схлынул. Цуна чувствовал лёгкое беспокойство, мешавшееся с предвкушением, и тихо дышал, выгоняя волнение с воздухом. Это было как мягкий, тёплый удар чем-то пушистым под дых. Он вскинулся, зашарил взглядом вдоль путей и — увидел. Ямамото стоял под большим рекламным щитом вполоборота к ним, сосредоточенно возился с телефоном и чуть хмурился — Цуна явственно видел, как плотно сжаты его губы, ни тени привычной улыбки. Он повзрослел за тот месяц, что они не виделись. Звонков было явно недостаточно, чтобы осознать это в полной мере. — Что такое, Цуна-кун? — тихо спросила Кёко. Цуна мотнул головой — оказывается, он остановился, а сам того и не понял. Ямамото стоял впереди, ждал их, ещё не видя, будто бы за тонкой прозрачной стеной. Как будто они ещё были в разных мирах. Цуна стоял, застыв, не чувствуя тяжести сумок, в которых пряталась вся их жизнь, не слыша гомона толпы и не видя других людей. Кёко тихонечко вздохнула рядом. Он будто вытянулся. Повзрослел, налился спокойной, опасной силой, и стоял сейчас, не шевелясь, словно опасаясь расплескать своё терпение. Смотрел навстречу потоку людей, потому и не видел Цуну с Кёко. Ямамото всё не улыбался, и это было больно и неправильно. Цуна почувствовал, как Кёко крепко сжала его запястье и уверенно потянула его за собой. Они шли против людского потока, рассекали людей своими громадными сумками. Голодно щёлкал колёсами чемодан, но Ямамото всё не замечал их. Стоял и ждал. «Будто пёс», — неприятно шепнул смутно знакомый голос, и Цуна мотнул головой, прогоняя неуютную мысль. — Такеши-кун! — звонко окликнула Кёко, и Ямамото вздрогнул, поворачиваясь, широко распахнул глаза, как будто ещё не верил. — Прости, — улыбнулся Цуна, чувствуя, как накатывают облегчение и усталость. — Мы вышли с другой стороны. Ты, наверное, беспокоился? Ямамото молча шагнул к ним. Потом ещё. Его губы уже кривились в улыбке, на которую было больно смотреть, как на солнце. А потом он сгрёб их обоих в объятия, радостно заорал, поднимая в охапке, и Цуна чуть не заорал вместе с ним, потому что татуировка налилась огнём, протестуя против такого обращения, и это было похоже на раскалённую наждачку. — Привет! — засмеялся Ямамото, глядя на них абсолютно счастливыми глазами, жмурясь, как сытый кот, и не торопился убирать руки с их плеч, даже после того, как поставил их на землю. — Какие вы осторожные! Другого я от Шодайме и не ожидал! Он смеялся, не обращая внимания на взгляды прохожих, откровенный, искренний в своей радости, и Цуна чувствовал, как кружится голова от эйфории. — Нам ещё ехать! — вдруг опомнился Ямамото. — Хибари-сан убьёт нас за опоздание. — Разве у нас назначено что-то? — осторожно пошутил Цуна. — Боюсь, я не следил за своим календарём. — Он просто верит в то, что лучше всех справится с любой опасностью, — вздохнул Ямамото, неохотно отпуская его футболку. — Ох… Я тебя помял. — Ничего страшного! — засмеялась Кёко. — Я разглажу, как приедем. Прости, Такеши-кун, я, кажется, выпачкала твою рубашку помадой. — Какой скандал, — покачал головой Цуна. — Что скажет твой босс, Ямамото? — Боюсь представить! — Ямамото подхватил их сумки, шутя развесил их, как игрушки на ёлке — эту на плечо, ту — на другое, третью на локте, чемодан в другой руке… — Идём? Их ждала пересадка на метро, их ждала вся жизнь, и рельсы пели под колёсами поездов. ___________________________ [1] в риичи-маджонге импользуются 136 игровых фишек/костей, называемых тайлами [2] цукумогами (яп. 付喪神 — «дух вещи») — разновидность японского духа: вещь, приобретшая душу и индивидуальность; ожившая вещь. [3] "Джан-кен-пон" японское название игры «Камень, ножницы, бумага».