кошки-мышки

/не бечено/ Картинка перед глазами привычно плывет, распадается на цветовые пятна-точки. Щебет птиц, тихий шелест молодой зеленой листвы и шум горной речушки. Чен чувствует ласкающий кожу ветер, чувствует, как голые ступни обволакивает потоками холодной воды. Он наконец может расслабиться… Щелкает кнопка записи — катушки начинают медленно крутиться, перематывая магнитную ленту с одной бобины на другую. Чен открывает глаза, фокусируя зрение. Чудесный лес — лишь плод его воображения. В реальности же он сидит в кресле, в центре квадратной комнаты, три из четырех стен которой выкрашены в цвет напоминающий Киму кофе с молоком. Последняя стена — фотообои с панорамой лесной чащи. — Чонде. Доктор Бён сидит в кресле напротив. Он как всегда в черной водолазке с высоким горлом и черных шерстяных брюках с подкатанными штанинами. Доктор Бён сидит положив ногу на ногу, от чего Чонде видно какие на враче носки. Каждую их встречу они новые и пока ещё ни разу ни одна из пар не повторилась. Сегодня — красно-белая клетка. В красных секциях широкая черная диагональ. Наверное, в этом есть какой-то смысл. Чонде находит это забавным. — Как твое самочувствие? — между тем спрашивает доктор Бён, поправляя очки. На коленях у него лежит журнал приема, исписанный больше чем на половину. — Нормально? — вопросом на вопрос отвечает Ким. Не то, чтобы он был в этом уверен. Бён почему-то улыбается и быстро черкает что-то ручкой в журнале. — Не забываешь принимать лекарства? Чонде усмехается. — Все как по часам, док, — и это совсем не метафора. За этим здесь строго следят и кому как не Бён Бекхену лучше всех об этом знать. — Побочки? Чонде задумывается. — После эсциталопрама в сон клонит и голова немного кружится. Так всегда. И вовсе не потому, что его без конца пичкают нейролептиками и антидепрессантами. Причина кроется совсем в другом. Теперь Чонде это знает. — Хорошо, — кивает доктор Бён, — скажу, чтобы тебе уменьшили дозу. Так случается всякий раз, когда терапию, не важно, групповую или одиночную, ведет Бён Бекхен. Раньше Чонде не обращал на эту закономерность внимания, ему попросту было плевать, но теперь многое изменилось. Сейчас он смотрит на доктора Бёна не как пациент на своего лечащего врача, а как следователь старшего класса на потенциальную угрозу. И плевать, что Чена отстранили от работы в CCG. — Ты стал заметно спокойней с нашей первой встречи, — замечает Бён. Чонде недовольно ерзает в кресле. О том, как он попал в лечебницу и что послужило тому причиной, вспоминать не хотелось. История была не слишком оригинальна. Наин, его старшую сестру, у него на глазах убил и сожрал гуль. Это был их сосед. Сейчас Чонде как ни старался не мог вспомнить ни его лица, ни имени, а тогда, будучи детьми, они часто заходили к старику домой. Он постоянно угощал их конфетами, рассказывал всякие истории — добрейшей души человек. Так тогда казалось. То, что произошло на заднем дворе соседского дома потом ещё долго снилось Чену в кошмарах. Особенно этот мерзкий влажный чавкающий звук вперемешку с довольным урчанием. — Не хочешь наконец поговорить о своей работе? Думаю, сейчас ты уже в состоянии обсудить это, — предлагает Бён, и Чен думает, что в этом есть какая-то ирония. Почему именно сейчас? Два года назад его отстранили. За чрезмерную жестокость по отношению к гулям. Чертов Чунмен, гребаный гуманист, он считал, что следователи не палачи, а охотничьи псы, чья задача выследить преступника и притащить его на справедливый суд. Чтобы все было по закону. В этом был смысл. Но как Чен ни старался, когда он видел очередного гуля, ему словно сносило голову — в себя он приходил лишь когда тело твари превращалось в безобразное месиво, в котором никак нельзя было опознать живое существо. Как было и с Наин. Его отстранили и поставили ультиматум: либо он берет себя в руки, либо может не возвращаться. Чонде выбрал первое. Два года проведенных в лечебнице, по большей степени, в пустую, и вот с ним связывается бывший сослуживец и сообщает, что в этом районе когда-то пропадали не только простые люди, но и гули. Какуджа. До безобразия сильная тварь больше всего любила выедать мозг, оставляя остальное тело на потом, за что и получила прозвище Хоунао. Символично, ничего не скажешь. Нет никакой гарантии, что за помощь в поимке какуджи-мозгоеда Чонде восстановят в должности, но не помочь он попросту не мог. — Знаете, что такое хоунао? — спрашивает Чонде, внимательно наблюдая за реакцией Бёна. Тот, услышав вопрос, хмыкает и расплывается в елейной улыбке. Удивленным доктор Бён не выглядит. — Обезьяний мозг, — охотно отвечает Бён, откинувшись на спинку кресла и закрывая журнал. Чен невольно напрягается, готовый к любому варианту развития событий.- Говорят, что этот деликатес вкусней всего, пока обезьянка живая. Животное накачивают алкоголем, связывают, чтобы не брыкалось, фиксируют голову. Когда шерсть сбрита, череп аккуратно пробивают, делая подобие крышечки и лишь тогда приступают к трапезе. — Точно так же, как ты поступаешь со своими жертвами, — подводит итог Чонде. Если бы только у него с собой было оружие. — По моему скромному мнению — мозг самая вкусная часть, но да, ты прав, именно так я и делал, за тем малым исключением, что использую не алкоголь, а феромон, который выделяет мой кагуне. А знаешь, что ещё? Бекхен плавно и легко поднимается со своего кресла, ласточкой подлетает к Чену, и, поставив стопу аккурат меж чужих ног, наклоняется как можно ближе. — Я могу сделать так, что ты забудешь этот разговор, — шепчет он. Чонде сглатывает, глядя в глаза напротив: белок заволокло чернильной темнотой, а привычная чайная радужка расцвела алым. Он слышит, как кожа на чужой спине лопается, и из-под водолазки плавно появляются два огромных гладких щупа. Один обвивает Чена поперек туловища, второй Бекхен направляет к проигрывателю, на котором все еще идет запись. Он нажимает на кнопку 'стоп' и перерезает магнитную ленту, продолжая, при этом, смотреть Чену в глаза. — Меня ждет человек. Если я не выйду на связь он запросит подкрепление, и больницу штурмуют. — О, солнце, не переживай. Ты сам скажешь своему другу, что я тут ни причем. И, да, образец моей крови, который ты так усердно прятал, я забрал. — Сволочь, — Чонде понимает, что дергаться нет смысла. Щуп обвивает его тело неплотно, не причиняя дискомфорта, но Чен прекрасно понимает, что одно неверное движение и его внутренности превратят в фарш. — Увы, — печально констатирует Бён, усаживаясь к Чену на колени, — но знаешь, ты мне на самом деле нравишься. Ты очень вкусно пахнешь, Чонде. Я приметил тебя как только ты попал сюда, но понял, что попросту не смогу тебя съесть. — Если это комплимент, то я польщен, — огрызается Чен. Больше ни на что он сейчас не способен. — Вот за это ты мне и приглянулся. Не только в качестве гастрономического интереса, — мурлычет Бён, мягко поглаживая Чонде по голове, наматывая темные пряди на пальцы.- А сейчас, солнце, спи. Чонде хочет сказать в ответ хоть что-то, но понимает, что у него попросту нет сил. Становится плевать на все. На Хоунао, что сидит у него на коленях. На то, что его отстранили от любимой работы. На смерть Наин и на старика-соседа, доедавшего её. Он больше не слышит этот мерзкий звук. Все становится неважным. Картинка перед глазами привычно плывет, распадается на цветовые пятна-точки. Щебет птиц, тихий шелест молодой зеленой листвы и шум горной речушки. Чен чувствует ласкающий кожу ветер, чувствует, как голые ступни обволакивает потоками холодной воды. Он наконец может расслабиться…