#np RM – Life
Мелкие пятна подсохшей грязи на потрепанных кедах раздражают зрение Юнги. Каждый раз, когда он смотрит на носки своей изношенной обуви, ему кажется, что он просто напросто слепнет, а этот «песок в глазах» есть первый признак потери одного из пяти чувств, но не самого важного. Из парня вышел бы совсем хреновый Бетховен; глухой композитор – не его тема, потому что всё, что его вдохновляет – это звуки. Порывистый и непокорный ветер – мелодия, хлюпанье левого зимнего ботинка по февральской распутице окраин Сеула – верный бит, а лирика порой рождается из случайно подслушанных разговоров незнакомцев, которые неизменно кутаются в теплые пуховики и шарфы. Мин Юнги в своём легком коричневом пальто смотрится в такую погоду нелепо, а старые кеды – зимняя обувь окончательно пришла в негодность – довершают абсурдную картину, заставляя прохожих на улице и в метро сторониться парня с волосами цвета выгоревшей мяты. Он снова едет на другой конец города в маленькую каморку 4 на 4, именуемую студией звукозаписи, которую исправно снимает напополам с Намджуном раз-два в месяц для записи новых треков.Карманы юнцов полны амбиций, у стариков же нет ничего, кроме денег и дырок, сквозь которые не проваливаются купюры, но утекают стремления.
Так однажды сказал Джун, и Юнги тут же нацарапал буквы острым грифелем, едва не протыкая бумагу, ловя бегающую по кругу музу и цепляясь за очередную идею. В голове у старшего крутится: «У нас снова ничего не выйдет, Мон. Я так устал, мне нужна новая обувь и тёплая одежда, а ещё немного наличных на оплату трехмесячного долга за ту халупу на границе Сеула_с_картинки и Сеула_настоящего». Но вместо этого он настраивает оборудование, которое, как и всегда, будет неблагодарно скрипеть и трещать во время записи, и негромко произносит: - Я тут написал кое-что, попробуешь? Намджун уже года полтора не читает вслух чужие тексты, даже те, что написаны его кумирами. Они сбивают с собственных мыслей. Это принципы. То, что пишет Юнги – не чужое, их. Он читает несколько раз, вглядываясь в плавающий неровный почерк старшего, после проговаривает про себя, забавно шевеля пухлыми губами, вызывая тем самым недолгую улыбку. Бит и сопровождение они в спорах выбирают ровно до тех пор, пока оба не приближаются к точке кипения максимально – именно в такой момент обычно и появляется то самое, нужное. - Возьмем по тарелке том-яма в забегаловке за углом после, хорошо? Я заплачу. Последнее, что говорит Джун в микрофон перед началом записи в тесном боксе, не глядя на Юнги и поправляя и без того идеально сидящие на черной шапке наушники. Требовательное булькающее бурчание в животе друга не ускользнуло от внимания поглощенного в чтение лирики Намджуна несколькими минутами ранее. Пока он читает, выплевывая остроумные строчки и рифмы в стекло, Юнги безотрывно наблюдает за процессом и понимает: «Ким Намджун рожден для того, чтобы его услышали и поняли». А для чего появился сам Юнги, он не знает. Проще вот так через прозрачную стенку видеть и чувствовать рождение очередного шедевра_в_стол, чем осознать и принять собственное предназначение. - Из тебя бы вышел отличный продюсер, Шуга, но… Обычно дальше Юнги не слушает – обращаются же не к нему. Вот этот Шуга и продюсер талантливый, и автор неплохой, быть композитором или остановиться на чем-то из предыдущего он ещё не решил, но здесь его дар также очевиден. Мин Юнги хорош только в угрюмом взгляде исподлобья и старческом бормотании себе под нос – ни способностей, ни желаний. Лучше бы и не было этого Мин Юнги, а был только Шуга. Жил бы он в пентхаусе с автопарком в десяток раритетных машин, личным охранником – шестью (Юнги нравится эта цифра), оплаченной свитой искусных льстецов и толпой полуслепых-полуглухих фанатов-недоростков. Такая же мечта должна быть у современной молодежи, которая стремятся к успеху и славе? Сейчас бы закрыть глаза и – до рези в барабанных перепонках знакомый голос в наушниках. Их голос. Намджун знает, что ни Юнги, ни Шуга не слушают его: один не хочет, другой не может. Знает и всё равно продолжает говорить, каждый раз одно и то же. Вид ушедшего в себя хёна в конце концов заставляет его переключиться с подбадривающих речей на бессвязный бред – главное открывать рот. И это могло бы продолжаться сколько угодно, но времени у них здесь не больше, чем денег в кошельке. - Иди похрипи. Большие ладони аккуратно приземляются на опущенные плечи, пальцы обманчиво спокойно сжимают ткань тёплого свитера, пожалуй, единственной не сношенной до дыр вещи в гардеробе. Юнги обычно отказывается, а Намджун не настаивает. Но в этот раз оба готовы изменить привычному сценарию. Шуга по-прежнему молчит, пока Мин Юнги встает с потертого кожаного кресла и запирает оба своих я в комнате звукозаписи. Пластмассовый ободок плотно прилегает к голове, вакуумные наушники на время лишают Юнги слуха, дают ему несколько секунд, чтобы заснуть самому и разбудить другого. Постепенно усиливающийся монотонный бит как финальный отсчет –Шуга здесь.
Смерть Мин Юнги длится три минуты девятнадцать секунд. Его сердце не бьётся – сердце Шуги стучит в такт глушащему всё вокруг пульсу в наушниках. Если бы Джун посмел прервать этих двоих хоть на мгновение, кто-то из них точно исчез бы навсегда. Он знал Юнги с детства, за Шугой наблюдал полтора года раз в месяц около двухсот секунд, и никого из них терять не хотел. Вера в то, что когда-нибудь они смогут договориться о совместном пользовании хрупким, но выносливым телом, была сильнее желания куда-то спешить. Юнги и Намджуну слегка за двадцать, Шуге – полтора года или, как иногда шутит Джун – плюс полтора к возрасту старшего. Втроем они традиционно празднуют новую запись двумя порциями острого том-яма, за который расплачиваются пополам, как и за студию. И это тоже принципы. После вместе идут к станции, на которой сядут в разные вагоны, чтобы разъехаться по домам. В этот вечер Намджуну кажется, что Шуга не заснул, не спрятался внутри грудной клетки Юнги после записи – он будто до сих пор с ними. И на пустом перроне, ровно посредине, стоят двое, готовые разорвать третьего пополам, разделить, как делят всё в жизни. Поезд Юнги-Шуги опаздывает, и Джун уезжает первый, провожая своих ребят уставшим, но довольным взглядом через стекло, сквозь которое можно смотреть так, как нельзя в студии. Светло-мятные волосы путает вихрь убегающего в тоннель поезда, Юнги отражает этот взгляд внутрь себя и запирает туда, где никогда не вспомнит, но и забыть не сможет. - Один из нас умрет. Должен. Шепчет сам себе парень в осеннем пальто, когда на противоположной стороне перрона появляется его поезд. Старые кеды давно изношены, но в отличие от не так давно купленных ботинок более выносливы, по этой причине и надеты сейчас. В вагоне не многим теплее, чем на улице, Юнги не хватает шарфа или чашки горячего крепкого кофе – ни на первое, ни на второе ему не хватит. Уже дома – в полуаварийной однушке на последнем этаже – он опрометчиво вспоминает тот взгляд Намджуна, задержавшись в коридоре у стены. В двух темных пятнышках, выглядывающих из-под облупившейся краски, он видит глаза и мягкий свет веры и мечты в них. За это можно умереть, уступив место другому, тому, кто сможет. И Мин Юнги сделает это ради них двоих.