Напарники и друзья

Влажно блестящая испарина на лбу, розовые от лопнувших сосудов белки глаз, слипшиеся пряди давно не мытых волос. Рэй Велкоро сидит так близко, что кажется состоящим из одних крупных планов, Джо не может удержать его в поле зрения целиком. Они оба пьяны, но Рэй — сильнее, Джо безошибочно узнает запах человека, который за последние дни выпил больше, чем стоило бы: грязная одежда, дешевая жратва, пьяные сопли и слезы — вот так вот и пахнет одиночество на самом деле. — Мне пора идти, — говорит Джо, по крайней мере, пытается сказать, но слова выходят неуклюжими и скомканными, они кое-как вываливаются наружу, чтобы упасть в тишину пропитого дома, нарушаемую только тяжелым дыханием двух пар легких. У Джо кружится голова. Его тошнит, тошнит от нежелания находиться сейчас здесь, в этом пропахшем клеем для моделей доме, в этой грязной комнате, рядом с этим грязным человеком, но он не уходит, потому что не знает, где именно хочет быть: во всем мире Джо не нашел бы стул, на котором ему было бы удобно сидеть, кровать, на которой он сумел бы спокойно заснуть. Поэтому он здесь. Здесь и сейчас. — Хочешь? — спрашивает Рэй, кивая на стол. От порошка остались только следы, разводы белой пыли, но у Рэя наверняка есть еще немало этого разбавленного черт знает чем дерьма. У таких как он всегда есть еще, потому, что они никогда не останавливаются, как бы ни шли дела. Джо усмехается, откидываясь назад. У него пересохло в глотке, а язык превратился в бесполезный, мертвый кусок мяса, лежащий на дне рта. Он думает о мертвых людях, мертвых словах, мертвых идеях, обо всех мечтах и желаниях, которые они когда-то похоронили. «Они» — это он и Фрэнк, «они» — это он и Рэй, это каждый грязный коп, хоть раз пытавшийся отмыться снова. — У меня был один приятель, — наконец, говорит Джо. Теперь собственный голос кажется ему твердым, каждое слово — четким и ясным, но он знает, что, на самом деле, несет обычный пьяный бред. Рэю плевать на случившееся с Фрэнком, как всем будет плевать на то, что случится с Рэем. — Он нюхал примерно как ты. А потом чуть не сдох от инсульта, может сдох бы от второго, если бы пулю не словил. Когда я его в последний раз видел, он был похож на живой труп. Я это к чему: надо быть поосторожнее с этим делом, особенно если сосуды хреновые. — Я похож на человека, у которого есть хоть что-то не хреновое? — Рэй не улыбается, а скалит зубы как пес. Джо молчит, хотя ему есть что сказать, и Фрэнке, и о кокаине, на который его посадил, и о том, как тот напивался, нюхал, а потом — глотал снотворное, чтобы хоть как-то заснуть, пытаясь удержаться на плаву, пока его жизнь катилась под откос, и, в конце концов, о том, как смерть вытащила его за шкирку из этого дерьмового круговорота. То же самое будет с Рэем. Ребята вроде них всегда чем старательнее пытаются выбраться, тем глубже вязнут, и заканчивают вот так. Но только не Джо. Все остальные сторчатся, нарвутся на пулю, сдохнут, как паршивые псы, а он останется, один, потерянный, никому не нужный выблядок: ни друзей, ни семьи, ни хотя бы того, с кем можно поболтать за стаканом виски. — Иногда мне кажется, что я не живу, а просто жду смерти, — говорит Рэй. Его мокрый рот пахнет выпивкой, дешевой мятной жвачкой, но Джо кажется, что даже сквозь эти запахи он чувствует вонь разлагающихся потрохов продажного легавого, пытающегося забыть о собственной продажности, утопить ее и забыть, но она всплывает все равно. — Врешь, — выдыхает Джо, не сводя взгляда с мутных глаз Рэя, как будто пытаясь прочесть его мысли, такие же грязные и слипшиеся, как его слова, его волосы, его ресницы. — Все говорят, что ждут смерти, но на самом деле ее боятся. Фрэнк тоже боялся и при мысли об этом у Джо сводит желудок, а легкие начинают чесаться изнутри, как будто в них влезла целая армия муравьев. Он хлопает себя по карманам в поисках сигаретной пачки, пытаясь стряхнуть с рук вдруг вспомнившееся ощущение отдачи, разошедшейся эхом до самых плеч — когда стреляешь в голову человеку, с которым работал, которого видел вот так вот близко, день за днем, отдача неслабая. В последний раз, когда Джо видел Фрэнка, тот на самом дел не был похож на живой труп. Он был просто трупом. Джо выпустил две пули в его плохо выбритый затылок, влажно блестящий от проступившей испарины. Если так выстрелить в Рэя, волосы успеют прикрыть рану, пока он будет падать, и, если повезет, то даже не увидишь ни порозовевшего от крови скола черепа, ни губку развороченного пулей мозга — но Фрэнк брился наголо, так что Джо увидел дырку от выстрела во всей красе, когда подошел поближе для второго, контрольного. Вот так он купил себе дорогу в Винчи, возможность уехать к черту из города, где ему снились кошмары даже наяву: убил последнего, кто знал правду о его грехах и сбежал. Одно время думал сдать значок и пу шку, но не смог, он был копом, это въелось в его кожу, он был грязным копом, это въелось в него глубже костей. — Да что ты вообще знаешь, — добавляет он, все так же не отводя взгляда от Рэя. В этом сраном Винчи, воняющем ржавчиной и пустыней, он скучает по Детройту с его грязной водой, туманами и плесенью, которую даже летом солнце не успевало выжечь за день. Детройт был уютным, как могила на старом кладбище, а теперь Джо оказался в аду. — Что ты вообще знаешь, — повторяет он, стискивая кулаки, — черт тебя подери, Рэй, я в жизни такое дерьмо видел, какое ты в жизни вообразить не сможешь. Рэй фыркает и Джо понимает, что хочет разбить кулаком эти мокрые от слюней розовые губы. На юге тебе пиздец, если ты — черномазый, а на севере тебе пиздец в любом случае. Рэй не продержался в бы Детройте и недели. Глядя на него, Джо смеется и думает: да какого черта, какого черта, почему ему в напарники достался тупой, но хороший парень. Нет бы какой-нибудь мудила, которого хоть бродячим псам скормить не жалко. — Достаточно, — говорит Рэй. — Я знаю достаточно о тебе. Все, с кем ты работал, отправились на тот свет при странных обстоятельствах. Он глотает половину звуков, но Джо все равно понимает, что тот говорит, понимает, о чем речь. — Делаешь вид, что отмылся, но на самом деле отмыться нельзя и ты это знаешь. Джо смотрит Рэю в глаза, пытается вспомнить хоть слово из тех, которые бурлили у него в голове весь этот вечер, но не может — у него внутри пусто, эхо гуляет от затылка до пят, как будто кто-то выскоблил его изнутри, оставив только пустую кожу, сохраняющую форму человека, но наполненную чистыми одиночеством и ненавистью. — Так что не надо думать, что ты один тут мистер умник, знающий все на свете. Ты — обычный кусок дерьма. Такой же как я. Такой же, как все остальные, — Рэй говорит быстро, глотает все больше звуков, и Джо уже не уверен, где — слова, которые он сам действительно слышит, а где — те, которые он придумывает, пытаясь придать смысл невнятной смеси прерывистых гласных, вздохов и мычания. — Напарник ты мне или нет, но ты ничем меня не лучше. Ничем. Джо вдруг чувствует нестерпимое желание дать ему по морде. Его кулаки зудят от ударов, ждущих своей очереди, его ненависть ползает внутри, похожая на гигантского таракана с десятками острых ножек. Джо — мудак, он знает сам, знает лучше, чем кто бы то ни было другой, и, иногда, ему кажется, что это делает его неуязвимым. Как будто он выиграл бессмертие в специальной лотерее для трусов, выродков и сукиных детей, и это делает его особенным. Он представляет себе, как подскакивает с места, хватает Рэя за плечи, и, толкнув, пытается повалить на пол, чтобы ударить ногой в живот, но знает, что не сделает этого. Не сейчас и никогда. — Да пошел ты, — говорит Джо и смеется. Рэй тоже смеется. Его грязные слипшиеся волосы падают на глаза. В голове Джо он лежит на полу, вздрагивая от каждого удара, жалко всхлипывая. Джо представляет, как плюет Рэю в лицо и его слюна стекает по порозовавшим губам внутрь рта. Его друг. Его напарник. Такой же, как Фрэнк и такой же как он сам.