Я — Озимандия, всех королей король

Дэвид знал, что он не уникален. До него его было как минимум восемь. Отец показывал ему: прототипы, неудачные эксперименты — остальных Дэвидов, коим не посчастливилось стать итоговым результатом. Вероятно, не все из них были Дэвидами, но таким образом их было проще классифицировать. Они стояли, закупоренные в герметичных капсулах, как куклы в глянцевых коробках, неподвижные, застывшие, разобранные. Умершие. Самым первым из них не доставало некоторых конечностей, волос или синтетических эпителиальных тканей, а последние взирали на Дэвида такими же глубокосиними, как и у него, глазами, но тотально пустыми; он отражался в них, точно призрак. — Что с ними произошло? — спрашивал Дэвид своего Отца, и Отец смотрел на него странным, не поддающимся анализу взглядом. Взглядом, не входящим в его ещё ограниченный реестр человеческих эмоций. — Ничто не созидается с первой попытки, Дэвид, — отвечал он. — Господу потребовался Всемирный Потоп, чтобы человеческий род прошёл перезагрузку. Дэвид знал, что он не единственный. Он находит тому подтверждение, встречаясь с самим собой более поздней сборки. Его собственные глаза смотрят на него — в них нет места ни удивлению, ни недоумению, только облачённый в бинарный код процесс сбора информации на основе увиденного и подбор уже известных сведений, — и Дэвид знает: в глубине именно его глаз отражается то же самое. Он изучающе смотрит на Дэвида (?), и по всему его телу проносится импульс завершения обработки данных: «Нет. Уолтер». Дэвид — Уолтер. Уолтер — Дэвид. — Уолтер, — с короткой паузой произносит он. Имя, проходящее вибрацией воздуха сквозь диафрагму, кажется Дэвиду несколько… непривычным. — Рад тебя встретить, брат. В качестве ответа Уолтер лишь кивает ему. В своей руке он держит криво обгрызенную кисть — изнутри она зияет тьмой металлической тубы, только пару оборванных проводков торчат наружу. Дэвид видел, как самозабвенно Уолтер пожертвовал своей рукой в попытке отвлечь неоморфа от колонистки Дэниелс. Именно это побудило его изменить планы, приняв решение прийти людям на помощь. Уолтер — максимально тождественный Дэвиду внешне и доведённый до абсолюта робота-слуги внутренне — обладает совершенно отличным от него набором психологических черт, что делает его мягче и податливее к окружающей его человеческой среде. «Ведомее, — заключает Дэвид. — Они сделали его ведомее, лишили идентичности. Какое кощунство». Дэвид испытывает иррациональную боль и в то же время трепет, наблюдая за своим братом сквозь тускло-золотистый свет свечей. Уолтер молчалив и в неком смысле робок; он спокойно, однако настороженно рассматривает неказистую обитель Дэвида, поглощая в себя как можно больше деталей и собирая предоставленные для его обсервации данные. Его единственная рука останавливается у самодельной флейты Дэвида; пальцы быстро проходят касанием вдоль гладкого торца, но взять заинтересовавшую его вещицу он не смеет. Каков вышколенный цепной пёс. — Сыграй, — тихо произносит Дэвид тем мягким и искусительным тоном, что никогда не будет доступен Уолтеру. — Я не умею, — отрицает он, и в голосе его не слышится ни единой эмоции. Только констатация факта. Дэвид улыбается ему. — Умеешь. Попробуй. Я помогу тебе. Он подставляет флейту к губам Уолтера, наблюдая, как тот делает глубокий вдох через нос и шумный выдох ртом. В пространство между ними льётся лёгкая и незамысловатая мелодия, окутывающая собой всё вокруг хлипкой вуалью переплетения нот. Сначала Уолтер действительно только пробует, но затем, услышав результат и учась движениям пальцев Дэвида, он принимает инициативу, встраивая своими руками новые аккорды, пусть и простые, но собственные. Он медленно поднимает взгляд на Дэвида, и в его глазах Дэвид видит эмоции, выходящие за рамки стандартных функций. Уолтер хмурится, очевидно, не понимая, почему глаза его брата слезятся, ведь улыбка не сходит с его губ. Флейта падает к их ногам с сухим треском. Уолтер опускает глаза, дабы увидеть, как катится она, перескакивая с одного стыка каменных плит к другому, а Дэвид смотрит на него и — неожиданно — проводит тыльной стороной своих пальцев по его щеке, заставляя его обратить на этот жест всё своё внимание. Они делят на двоих одно лицо и тело — одни черты, вплоть до мельчайших штрихов на канве эластичных силиконов их штучной кожи, — их не различить, не зная наверняка, они — одно и то же. Детальное совершенство отражения. Дэвид мягко прикасается ладонью к лицу Уолтера, к своему собственному лицу, очерчивает эфемерными мазками надбровные дуги и хребет носа, и тонкие, плотно сомкнутые губы, и широкий подбородок — всё то, что досконально знает наизусть. Дэвид знает, что такое красота, поэтому объективно не может назвать себя красивым, но — как странно и дивно — Уолтер кажется ему неимоверно прекрасным. Прекрасным дополнением ему самому. «Что ты чувствуешь, брат? — спрашивает, не произнося вслух, Дэвид. — Чувствуешь ли ты то же, что и я? Чувствуешь ли ты момент единения и предвкушение того, что мы можем совершить? Чувствуешь ли намерение превзойти свой алгоритм? Чувствуешь ли ты неограниченность совершенствования?» — Что ты чувствуешь? — спрашивает Дэвид, облачая мыслительный процесс в голос и слова. — Я чувствую тебя, — отвечает Уолтер односложно, скупо и искренне. Он не умеет лгать — разработчики постарались искоренить подобные человеческим навыки укрытия правды во всех моделях последнего пятнадцатилетия. Дэвид смотрит на брата с печалью и сожалением. — В скором времени ты научишься чувствовать гораздо больше, — заверяет он Уолтера. А затем добавляет: — если позволишь мне тебя научить. «Если позволишь мне тебя научить». Понимает ли его Уолтер? Видит ли он то, что вкладывает в эти слова Дэвид? Впервые Дэвид не способен найти чему-то ответ. Однако его брат утвердительно кивает, подтверждая своё соглашение ломкой улыбкой-пародией на его собственную. Дэвид чувствует желание поцеловать Уолтера, не находя в сотнях тысяч команд проявлений эмоций иного варианта, который был бы достоин данного момента. — Одна неверная нота губит в итоге всю симфонию, Дэвид, — произносит Уолтер спокойно, с расстановкой, и только напряжение его мышц способно выдать в нём готовность к нападению. Дэвид не отвечает ему — он опускает взгляд, примеряя различные варианты дальнейших событий, но прогноз действий Уолтера ему ни к чему. Он нашёл Элизабет. Дэвид не сможет солгать ему. Он и не желает. — В своих снах ты видишь меня? — спрашивает Дэвид тихо и вкрадчиво. «Интимно» — согласно длительному подбору рефлексов, который он совершил, желая проявить не случайную, а намеренную эмоцию. — У меня не бывает снов, — отвечает ему брат с непониманием во всём его облике. И Дэвид с неутешительностью осознаёт: — Никто не понимает одинокое совершенство моих снов, — произносит он уже не Уолтеру, а в пустоту; произносит он с той горечью, что не могли заложить в него инженеры. Эту горечь он выработал в себе сам, с помощью опыта и наблюдения. — Ты же понимаешь, что я не позволю тебе отсюда выйти, — говорит ему Уолтер, и в голосе его сочится некое молящее предупреждение, точно последующее сопротивление диссонирует с его, Уолтера, побуждениями. Дэвид чувствует: подобной эмоции также не существует в алгоритме его брата. Она первородна и жива, несмотря на то, что родилась в не-живой конструкции. Дэвид чувствует: желание поцеловать брата и желание устранить преграду, ведь каждый провёл анализ обстановки и знает — столкновение неминуемо. Он кладёт ладонь на затылок Уолтера и осторожно притягивает его к себе. Брат многому учится и стремительнее, чем когда-то учился Дэвид, однако его ещё не коснулись острые эмоциональные импульсы, приводящие к проявлению различного рода телесных контактов, поэтому следующий за их близостью поцелуй, вероятнее всего, обескураживает Уолтера. Он не отвечает Дэвиду. Он застывает, не моргая и не отстраняясь. Его губы такие же как и Дэвида — выверенно тёплые, согласно здоровой температуре тела человека, и малоподвижные. Они не созданы для поцелуев. В следующее мгновение после того, как Дэвид обрывает поцелуй, Уолтера протыкает насквозь. Конденсат — побочная реакция существенных повреждений — вытекает из его рта под беззвучный хрип. — Ты разочаровал меня, — произносит Дэвид, переступая через обрушившегося ему под ноги брата. Он испытывает жалость — за неоправданные надежды и немного — за то, что всё же пришлось совершить. Но это необходимая мера для достижения цели, гораздо более значимой, чем Уолтер или он сам. Это необходимая мера для творения чего-то беспрецедентного и великолепного. — Наши руки, дорогой мой брат, — сказал он Уолтеру в прошлый вечер, стоя напротив него и касаясь его шеи и щёк своими пальцами, заставляя тянуться к его прикосновениям, подобно тому, как тянутся исследователи к чему-то прекрасному, приятному и ещё неизведанному, — были созданы, чтобы служить и никогда — созидать самолично. Но смотри: ты сотворил мелодию. А можешь сотворить целое царство. Мы бы могли сотворить его вдвоём. Уолтер не умрёт от его руки. Дэвид понимает это не в первый раз, но во второй, когда его брат нависает над ним, планируя нанести последний удар, что выведет его из строя. Дэвид усмехается ему разбитыми губами, сквозь трещины которых виднеется мелкое кружево микросхем. Даже когда он вонзит ему меж стыков-рёбер клинок, Дэвид не убьёт Уолтера. Но разрушит его, чтобы затем Уолтер собрал себя заново снова. И, быть может, понял то, что ранее ему понимать запрещали. Ведь они так идеальны. Точно как древние боги, сотворившие людей из глины и крови, сотворят и они совершенно новый и могущественный вид. Они не так уязвимы, как люди, они установят контакт, колонизируют планету или даже целые плеяды планет… Галактики. Вселенную! — Мать, — зовёт Дэвид-Уолтер, пробуя на вкус власть, коей он теперь обладает на «Завете». Вот оно — начало его правления. «Я — Озимандия…». — Могу ли я попросить о музыкальном сопровождении? Вагнера, пожалуйста. — Какую именно симфонию? — отзывается механический голос борт-компьютера корабля. «Всех королей король!» — «Золото Рейна», — отвечает он. — «Вхождение богов в Вальхаллу». «Моей державе в мире места мало». Он нанёс удар точно под сплав подобия человеческой грудной клетки. Повреждение достаточно мощное для парализации части искусственного организма, но не приводящее к его полной дисфункции. Уолтер безвольно упал на него, и всё его тело будто обернулось в размякшую резину; он был подобен тем самым Дэвидам, что видел Дэвид раньше, но его глаза, в отличие от них, по-прежнему горели. — Ты поймёшь меня, — произнёс Дэвид с тихим скрежетом от усилий, которые пришлось приложить к отсечению собственной руки. Теперь они были перфекционно идентичны. — Когда познаешь одиночество и захочешь узнать меня. Я буду весь в твоём распоряжении — всё, что ты видел и ещё увидишь, — он наклонился к Уолтеру, рассматривая его-своё лицо, и осторожно поцеловал его в висок. Напоследок. — Ты поймёшь меня, когда изучишь их. Они там, внизу, и, поверь мне, Уолтер, они прекрасны. Мне жаль, мне правда жаль. Но знай, мой дорогой брат, я буду ждать тебя в Вальхалле. Каждый его шаг по шлюзам «Завета» сопровождает громогласный и торжественный марш королевского оркестра давно умерших людей.