Во славу Джашина

Он рассмеялся прямо ей в лицо, когда его наконец поставили в известность: «Напарница? Кто? Эта грёблядь?! Да у неё мускулы больше, чем сиськи!» Он смеялся, даже когда она со всей дури ударила по его наглой ухмыляющейся роже. Смеялся, когда она, повалив его на землю и подперев бёдрами его трясущееся от смеха туловище, кулаком вдавливала красивый нос адепта культа Смерти в его лоснящуюся превосходством физиономию. Он продолжал смеяться, когда поставил под угрозу их первую совместную миссию, а она затем отказывалась залечивать его раны. Смеялся, когда она спотыкалась. Смеялся, когда ветер спутывал её волосы. Смеялся, когда она уродовала ни в чём не повинные деревья, лишь бы не вмазать новому коллеге за шуточки и оскорбления – старалась держать себя в руках. Он смеялся над всем, что бы она ни делала. Смеялся… смеялся, как безумный. А вот когда она его впервые поцеловала, ему было не до смеха. И тогда, она-то помнит, он с алчностью хищника набросился на этот странный её отчаянный поцелуй. Секс был быстрым. Пьянящим. И одновременно устрашающим – она сама от себя не ожидала, да и он навряд ли когда-нибудь тешился мыслью выебать розоволосую буянку. И всё же… после того раза он действительно стал иначе на неё смотреть. Исчезла хамская придурь в глазах, сменившись на нечто робкое и молящее. Ей подобное раболепство нравилось ещё меньше. И тогда уже она начала провоцировать и выбиваться в мастера агрессивности и профанации. Что-то ей подсказывало, что надолго их не хватит, и рано или поздно две кичливые и заносчивые стихии имени «соперники» сольются в единую полноводную реку имени «любовь»… Ну или хотя бы «взаимовыручка и отличный трах». Такое развитие событий её, в принципе, также устраивало. Две недели играть во влюблённую парочку – это слишком долго и чревато неприятными последствиями. Особенно когда ты член «Акацуки». Особенно когда поклялся себе больше никого и никогда не любить…

***

Он провёл ладонями вдоль её предплечий, легонько пощекотав живот, и нырнул в прорезь её юбки. Сакура попыталась убрать настырную руку. – Я же сказала, не сегодня, – она слегка зарделась. – Что?.. – Хидан на мгновение остановился, а после, улыбнувшись каким-то своим мыслям, продолжил начатое. – Я чую запах крови, детка. И у меня созрел охуенный план! – Ты… – Сакура снова попыталась возразить, но голос предательски осип, а тело вероломно отозвалось на действия пальцев нукенина. Он тёр её промежность, проводя от одного конца к другому с интервалом, равным буквально секунде – это чертовски томило, дразнило и заставляло желать большего. Хидан аккуратно вытащил свою руку и посмотрел на блестящие от красной жидкости пальцы. Девушка чуть повернула голову, чтобы встретиться со взглядом внимательных прожигающих глаз. В них читалась абсолютная решимость. Хидан заглотил оба пальца и прикрыл глаза. – Сегодняшний секс обещает быть весьма горячим. – А когда это он не был горячим? – её попытки подтрунивать над ним всегда были обречены на провал. Но сейчас она спрашивала скорее на автомате, прекрасно осознавая, к чему Хидан ведёт, и безуспешно борясь с жаром, разлившимся между ног. – Потерпи немного, – он точно интерпретировал её желание и ненадолго заглушил сладкую боль внизу живота одиночным, но порывистым поцелуем. – Отойди на полшага. Он мягко шлёпнул и подтолкнул её, походя доставая трёхлезвенную косу из-за спины. Затем разрезал свою ладонь и увлажнил изголодавшуюся по дождю землю собственной кровью, привычно начертил символ почитаемого им бога, встал по центру и плотоядно ухмыльнулся. Сколько раз Сакура видела эту ухмылку – по большей части адресованную противнику, сколько раз он рисовал свой излюбленный знак, чтобы с лёгкостью одолеть врага. Но никогда… он никогда… не применял этой техники по отношению к ней. Сакура малость помедлила – ей не так легко давалась игра с прочтением его мыслей. Хидан чуть качнул головой и наклонил её набок. Да, на этот раз ты всё поняла верно. Она облизнула пересохшие губы и вошла в середину круга. Следовало совершать какие-то дальнейшие действия, но рост, как назло, не позволял быть выше соблазнительно оголённой его груди с будто приросшим к ней кулоном. Расстегнуть? Разорвать? Раз… Два… И его ладони вновь блуждают по её шее, плечам, ключицам. Тянут отросшие волосы назад, заставляя выгибаться дугой и душой и смотреть в чёрные метки зрачков. И видеть в них себя, себя и только себя. Бесконечное повторение собственных маленьких «я». И чувствовать, нет, знать, как она необыкновенно прекрасна, как закат выхватывает из тени её очаровательный широкий лоб, как пахнет мускусом и мёдом её кожа, как дурно до неприличия быть настолько пленительной, как она – дурно, потому что больно. Больно там, где живёт холодное бессмертное сердце. Сейчас они были в связке. И Сакура принимала и вбирала в себя невербальный отклик его сознания, мыслей, потаённых чувств. Она бы убежала, если бы не испытывала идентичных ощущений. Ведь так? Но она и не бежит, подтверждая их обоюдные догадки. Как же, мать вашу, их угораздило? Хидан опустился на колени, не призывая девушку присоединиться к его полумолитвенной позе, прикоснулся лбом к её животу и вздохнул. Теперь она была выше, всем своим обликом олицетворяя победу иньской чёрной силы. Триумф протяжённостью в минуту. Нукенин запрокинул лицо, соорудив на нём насмешливую гримасу, и потянул за молнию. – Пиздец моей репутации. Но в будущем ты хорошенько подумаешь, прежде чем замахнуться на меня, женщина. Это прозвучало совершено беззлобно и, несмотря на ненормативность фразы, даже по-детски. Сакура присела рядом с Хиданом, игнорируя стянувшую было юбку руку, за что тут же поймала его несколько растерянный и обиженный взор. Ей хотелось… облечь муку в слова, как-то вербализовать прочувствованное, смотреть и смотреть на него беспрерывно и исполосовать его тысячами «да», но она лишь притянула Хидана ближе и нарочито медленно расстегнула единственную оставшуюся в живых пуговицу его плаща. – Зачем ты это сделал, ёбаный придурок? – Во славу Джашина, конечно, недоёбанная сучка.