А наших планет нет...

– Пусть пройдёт время, лет десять, пятнадцать, двадцать. И когда нам будет смешно вспоминать всё это, тогда и поговорим об этом. А сейчас я тебе желаю всего хорошего и успехов в жизни. Честно. Мазлтов. Дима залпом выпил почти полный стакан водки, лишь на треть разведённой тоником, и упёрся отсутствующим взглядом в камеру смартфона, который всё ещё продолжал записывать то, что задумывалось как новогоднее поздравление. Сегодня второе января, и их с Мироном разделяют всего два месяца молчания, целых две тысячи километров дорог, двадцать часов пути, если ехать на машине, но самое сложнопреодолимое – непонимание, умноженное на два и возведённое в квадрат. Эту небольшую квартиру в Бамберге Дима снял сразу же после возвращения из их первого совместного с Мироном тура, под неофициальным названием «Нахуй Касту», по странам СНГ. В неё же он вернулся и сейчас, из второго, и, кажется, последнего тура. Не сказать, что квартира эта была хороша или находилась в престижном районе, но она оказалась довольно выгодной по цене, удобной по планировке, а ещё – понравилась Мирону. Пусть и бывал он в ней от силы несколько раз, когда Диме удавалось заманить его ненадолго в Германию. В последний раз они вместе прожили тут чуть больше недели, отсюда же и уехали в тур. В последний тур Vagabund. Под прицелом камеры своего же телефона стало неуютно, Дима поднялся, выключил его, заодно поставил на плиту чайник, и сел обратно, облокотившись о стол. Такое себе поздравление вышло, конечно, но что ещё он мог сказать на камеру, кроме того, что желает ему успехов? Что он до сих пор не верит ни единому слову, сказанному Мироном на Дворцовой? Что всё ещё по несколько раз в день по привычке порывается набрать его номер? Что иногда вздрагивает и просыпается, ощущая фантомное прикосновение его руки? Он устало уткнулся лбом в раскрытую ладонь, разглядывая белую столешницу. Когда это было, в сентябре, кажется? Тогда он также сидел за этим столом, практически в такой же позе, погрузившись в тяжёлые размышления, вот только…. ….Вот хоть убей, после этой строки всё застопорилось окончательно и на ум не приходило ни одной подходящей рифмы. Дима почти физически ощущал, как в его опустевшей голове ветер гонит перекати-поле по казахской степи. А всё так хорошо начиналось. Он свернул текстовый редактор с недописанным куплетом, открыл Твиттер и отрешённо мотал ленту, почти ни на чём не останавливаясь взглядом. Новое уведомление: 1:18 «Oxxxymiron: Шокк на кухне пишет дисс. Всем ^_^» Дима машинально лайкает твит, как любой его, и раздражённо отвечает вслух: – Да ни хера я тут не пишу, не пизди! Мирон объявляется на кухне через пару секунд и удивлённо интересуется: – И что же ты тут тогда делаешь столько времени? – Пытаюсь писать, блядь. Не заметно? – Дима закуривает и раздражённо хмурится. – Поставь чайник. Мирон ничего не спрашивает, не предлагает помощь, ещё несколько мгновений подпирает спиной дверной косяк, а потом нарочито неспешно набирает воду, зажигает плиту, ставит чайник и всё же подходит. Он в чёрных джинсах, одних из немногих, которые ему точно по размеру, отчего он кажется нереально худым, в чёрной же футболке и босой. – Если ты думаешь, что дисс за тебя напишет Твиттер, то ты нефигово так ошибаешься. Он склоняется над ноутбуком, закрывает мессенджер и разворачивает недописанный текст. – И где стопоришься? Дима не отвечает, молча тушит недокуренную сигарету в пепельнице, обхватывает его рукой за пояс и сажает к себе на колени. Мирон тяжело вздыхает, придвигает ноутбук ближе, сводит брови и начинает вчитываться в уже написанные строки, повернувшись спиной. Шокк сцепляет пальцы в замок на его животе и утыкается носом ему между лопаток, глубоко вдыхая. От футболки пахнет стиральным порошком, от самого Мирона – цитрусово-мятным гелем для душа и немного табаком. – Подожди, не мешай. Может, здесь поменять… – Мирон недовольно дёргает плечами, и принимается что-то торопливо печатать. Дима закрывает глаза, обнимает как можно крепче и буквально зарывается лицом в складки футболки на его спине. – Когда опять в Питере будем, проведёшь мне экскурсию? – говорит он ему в позвоночник. – Ага, в Русский музей тебя свожу. Может, хоть чуточку образованней станешь, быдло. А что, если тут убрать… – он как русская борзая, почуявшая след, подобрал рифму, и теперь не замечал ничего вокруг, исправляя неудачные места и дописывая новые строки. Дима выпрямляется и откровенно гладит его по загривку, ведёт ладонь ниже, сжимает пальцы чуть выше локтя. Мирон непроизвольно вздрагивает и морщится. Да, свежезабитое плечо ещё шуршит плёнкой и ещё доставляет неприятные ощущения, хотя некоторые из них даже наоборот делает ярче. – Нахуй этот дисс, – Дима наклоняется в сторону и через ткань футболки прихватывает зубами его выпирающее ребро. Пора бы уже отойти от забивания таких банальных частей тела как плечи. – В смысле? – Мирон отпихивает его локтем и поворачивается корпусом в кольце его рук. – В смысле – просто нахуй. Забей. Мирон своим фирменным жестом недоумённо вздёргивает бровь и молча буравит взглядом, Шокк рвано выдыхает, одной рукой перехватывает его под коленями, и в одно движение умудряется подняться сам и усадить его на столешницу, а вторым – захлопнуть крышку ноутбука. – Во придурок, что угодно, лишь бы не работать? – Что поделать, если я одинаково хорошо умею делать рэп и трахаться, – скалится в ответ Дима. Мирон лишь насмешливо фыркает: – Пафоса-то сколько. На пол летят блокнот, карандаш, вырванные листки и наполовину полная пепельница. Ноутбуку везёт больше, он приземляется на стул. Мирон пытается одновременно целоваться, шипеть, когда на его свежей татуировке слишком сильно сжимаются пальцы, и смеяться. Его ярко-голубые глаза моментально темнеют, смотреть в них невозможно – никакого самоконтроля не хватит. Дима стягивает с него футболку, и не глядя вышвыривает её куда-то вон из кухни, резко притягивает максимально близко к себе, он всегда немного грубоват, когда дорывается до Мирона. А тот сжимает коленями его бёдра и сам инициирует новый поцелуй, нетерпеливо кусаясь, забираясь своими вечно холодными ладонями под домашний свитер и впиваясь ногтями в плечи. Забытый чайник недовольно напоминает о себе громким свистом, но на него не обращают внимания, потому что Мирон сейчас явно громче. Брошенный на произвол судьбы предмет быта выкипает почти полностью, но этого никто не замечает…. ….Как и сейчас, в принципе. Дима выключил парящий вовсю чайник, но так и оставил его на плите. Открыл окно, сел на подоконник и закурил в морозную ночь. Не нужно вспоминать, что ещё недавно ему едва тут хватало места. Мирон, несмотря на своё субтильное телосложение, умудрялся целиком занимать всё свободное пространство любых размеров. Когда они курили у окна, он забирался на подоконник, что-то рассказывал, в чём-то убеждал, активно жестикулировал, и в конечном итоге оттеснял Шокка вплотную к раме, а иногда в пылу разглагольствований даже умудрялся отобрать недокуренную сигарету. Теперь Диме никто не мешал вольготно расположиться и курить в своё удовольствие, но внезапно выяснилось, что как раз отсутствие всего этого и мешает больше всего. В лицо летел то ли снег, то ли пепел, сдуваемый с сигареты. Он выбросил окурок, закрыл окно и вышел из кухни. В прихожей горит свет, нужно выключить. Выключить и идти спать, не стоять посреди коридора, вспоминая, как в последний вечер перед отъездом Мирон стаскивал сюда свои вещи, которые до этого притащил из Лондона, чтобы точно ничего не забыть. Как Дима пытался уложить ему в чемодан пару своих лишних курток, и как они вдвоём потом боролись с его крышкой, которая наотрез отказывалась закрываться. Тогда победили её, отделавшись малой кровью – всего лишь прищемив Мирону палец. Свет выключен, теперь темнота расползлась по всей квартире. Она почти как Мирон, заполняет собой всё, сколько места ни дай. Дима вернулся обратно и сел на неразложенный ещё диван. Лучше не вспоминать, как они вдвоём, пусть и короткое время, ютились в этой единственной в квартире комнате. За время пребывания в квартире Мирона, кресло в углу всегда обрастало книжно-тетрадными залежами: какие-то книги он привозил с собой, чтобы оставить Диме в надежде на его самообразование, какую-то он сам читал в этот момент, поэтому она должна была быть под рукой, какие-то он просто извлекал из недр скудной книжной коллекции хозяина дома, чтобы процитировать дословно то или иное изречение, да так и оставлял их потом рядом с креслом в компании их товарок. Блокноты и тетради, в которые он записывал приходящие в голову мысли и строки, вообще множились в геометрической прогрессии и распространялись по всей квартире ровным слоем. Шокк машинально провёл рукой по обивке. Квартира сама по себе небольшая, и рассчитывать на уютное двуспальное ложе было бы глупо, но им всегда хватало места и на этом диване. За ночь Мирон каким-то непостижимым образом умудрялся собрать вокруг себя всё, что мог, поэтому утром Дима обычно просыпался, обнимая цельный кокон из одеяла, пледа и пары подушек. Хотя нельзя сказать, что Мирон спал беспокойно. Да и, если быть честным, не так часто на этом диване им выпадало именно выспаться. Вспомнилось, как в одну из совместных ночей его сон саботировал сам Мирон. Дима внезапно проснулся от того, что на него пристально смотрят. Несколько секунд он послушно играл в гляделки, но потом его это откровенно напрягло: – Не спится? – Скажи, если когда-нибудь мы не будем больше писать фиты, или если один из нас забьет на рэп, мы все равно будем общаться? – Это на тебе так перелёт сказался? – Дима даже проснулся. Но Мирон молчит, а ещё он пугающе серьёзный, несмотря на взъерошенность и припухшие с вечера губы, поэтому приходится отбросить юмор и отвечать: – Будем. Я с тобой точно буду общаться, Миро, даже если ты со мной не захочешь. Буду в письмах писать, какой ты мудак, или в треках. Или альбом про тебя сопливый напишу, чтоб тебе стыдно было. Мирон вопросительно ведёт бровью, но Шокк не выдерживает, смеётся и резко притягивает его к себе. Мирон шутя отбивается, говорит что-то о серьёзности вопроса, но смиреет, оказавшись прижатым к простыням, жадно целуется, и в конечном итоге затихает у Димы на плече. Сам он так и не уснул больше, но утром этот вопрос они больше не поднимают, есть другие дела – нужно собираться в тур, их ждёт Россия. Теперь Дима просыпается не от того, что Мирон разглядывает его или во сне переползает на него практически полностью, а от кошмаров, в которых Мирон погибает под колёсами поезда, в которых его больше нет или не было вовсе. В такие ночи он больше не засыпает и много курит, иногда пьёт. Как так вышло, что в квартире, в которой Мирон был всего несколько раз, теперь всё напоминает о нём? Или дело не в квартире, а в голове её хозяина? Одно Дима сегодня понял точно, с чего-то нужно начать новую самостоятельную жизнь без Vagabund и без Мирона, и ему в этом нужна помощь. Он уже знает, кто ему поможет. Шокк достал телефон и набрал номер риелтора. В конце концов, он всегда мечтал пожить в Берлине.