Мир Эвена

Пальцы Эвена скользят по коже Исака, легко как перышко, кончиками очерчивая контуры багровых узоров синяков. Он чувствует, как тело начинает ломить от прикосновений к ушибам его мира. От боли, которую видит перед собой. Потому что он тот, кто он есть. Исак — его мир. Глупый и наивный, Эвен посчитал, что сможет защитить его от тьмы внутри себя. Той самой части его, всегда разбивающей все чистое, хорошее и благословенное, подаренное ему вселенной. Иногда он думает, что вселенная дает ему что-то такое, только лишь чтобы смотреть, как он корчится от боли, сам все это ломая. Как все разрушается от его прикосновений. Чтобы в итоге сжечь его самого. Эвен ранит все. А это все после его ненавидит. Его трясет, дыхание неровно, сбито, он делает шаг назад, требуется мгновение, чтобы он понял, что плачет, ломается. Он чувствует, как дрожат колени, и ждет, когда же упадет, разбиваясь на тысячу кусочков. Когда развалится и уже не соберется вновь. Исчезнет. Но этого не происходит. Вместо этого он ощущает, как его мир подхватывает его. Чувствует, как руки мира обнимают его и крепко держат. Дыхание прямо в ухо, и мир шепчет снова и снова: — Это не твоя вина, не твоя… Ты. Не. Виноват. Слова заживляют шрамы на сердце Эвена и заставляют слезы, катящиеся из глаз, превратиться в капельки надежды. Эвен смотрит на свой мир глазами, полными чистого отчаяния, вины и любви. — Прости, я, господи, Исак, я знал это, знал, что сделаю тебе больно. Нежные руки его Мира касаются лица, своей щекой Исак прижимается к его, заставляя замолчать. Слова мгновенно испаряются, он забывает все, о чем думал, а мир шепчет ему прямо ему в губы: — Не смей извиняться. Исак упирается в его лоб своим, пристально вглядываясь в любимые глаза. — Ты никогда не причинишь мне боль. Ты спасаешь меня. Каждый раз. Каждый чертов раз. Эвен чувствует, как вдыхает слова прямо с губ Исака, он чувствует, как они проникают в его тело и материализуются в яркий свет, который поглощает темноту и заставляет ощущать тепло от самого сердца до кончиков ресниц. Он обхватывает Исака руками, он держится за свой мир изо всех сил. Это уже инстинкт — прижимать Исака близко-близко, пока Эвен не сможет чувствовать, вдыхать, видеть ничего кроме мальчика, который забирает тьму. Свет, поглощающий все жуткое, одинокое и жестокое на свете и заставляющий Эвена не видеть ничего, кроме ярко зеленых глаз его мира, милой улыбки и не ощущать ничего, кроме теплоты поцелуя. Ночью Исак крепко обнимает его, а Эвен прижимается еще сильнее. Они переплетают пальцы рук и сплетаются ногами. Лицом к лицу, телом к телу, грудью к груди, сердцем к сердцу. Они шепчут другу в кожу о каждой милой мелочи, которую любят друг в друге. Прикосновения Исака. Смех Эвена. Звук, который издает Эвен, когда Исак целует ямочку на его щеке. То, как Исак танцует под каждую песню, выбранную Эвеном, даже если это то, что он ненавидит, — для Эвена, он старается. То, как Эвен выводит узоры на его коже, когда не может уснуть, и как говорит о том, что ему не нужен холст — Исак и так произведение искусства. То, как Исак заставил Эвена поверить, что он не одинок. То, как Эвен дал ему шанс, показать это. Эвен покрывает поцелуями его лицо до тех пор, пока не убеждается, что видит перед собой лишь любовь и ни единого следа ненависти. Он позволяет теплу тела Исака согревать его, чтобы расплавиться под прикосновениями своего мира. Он улыбается, почувствовав пальцы Исака у себя в волосах, и вновь шепчет, как ему жаль. — Скажешь это еще раз, и я заставлю тебя выпить то самое молоко, которое у нас лежит с момента переезда. Эвен смеется и, схватив Исака, наваливается сверху. — Ты не посмеешь, — говорит он прежде, чем зацеловать свой мир до беспамятства. В этом — все, и это самое важное. Исак — его все. И так будет всегда.