Libertango

      Викуше четыре годика почти, когда в отношениях идеальных папы и мамы начинается разлад. Любимая, драгоценная мамочка, которая всегда называла его только Викуша и никак иначе, начинает вести себя необычно, странно, закрывается от него и папы, теряет блеск в глазах, практически не улыбается и не обнимает обожаемого сыночка. Мальчик не может понять в чём дело, порывается спросить у папы, но тот молчит и отводит его в секцию фигурного катания.       Ему нравится кататься, очень-очень. Это как карусели и мороженое: весело, сладко, живо, и ветер, несущий его сквозь пространство, поднимающий в воздух. Как же здорово! А потом у Викуши появляется тренер.       — Зачем ты катаешься, Витюша? — спрашивает его дядя Яша.       — А что, надо кататься для чего-то? — недоумевает мальчик.       — Конечно, всегда должна быть цель.       — Тогда я катаюсь для мамы, чтобы она выздоровела.       Ребёнок не понимает почему тренер качает головой и вздыхает. Наверное, так просто надо, и если нужно кататься для чего-то или кого-то — он так и сделает. Поэтому он проводит на катке больше времени, чем другие дети, а дома никто не против.       Вите почти шесть, когда мама исчезает. На вопросы о том, куда она делась, отец отмахивается, иногда зло глядя, отсылает его в другую комнату или даже кричит, но потом всегда возвращается, гладит по голове, смотрит так пристально. Из-под рукава на рубашке выглядывает чёрная надпись — имя, не мамино, но мальчик не знает ещё о её значении. Продолжает кататься, пробует новое и снова слышит, как и год назад:       — Зачем ты катаешься, Витенька?       — Для папы катаюсь, чтобы ему понравилось и было весело.       Теперь уже дядя Яков, — Яша в прошлом, — как и тогда качает головой, неодобрительно, но не комментирует выбор подопечного, только заставляет делать новые упражнения. Наверное, помогает так, — решает Витя для себя.       Виктору уже семь, когда отец умирает и опекунство переходит к родному дяде Мите, его младшему брату. Тому уже исполнилось двадцать восемь, не женат и детей нет, но от племянника решил не отказываться. Дмитрий — человек прямой и даже резкий, потому не стал выдумывать сказок про небеса и ангелков или длительные поездки, а сразу сказал:       — Умер твой папа.       — А мама где? — решил полюбопытствовать ребёнок.       — Ушла она, бросила вас.       Только спустя много лет Никифоров подумает о том, что не стоило его дяде такое говорить семилетнему пацану, а тогда это воспринималось слишком остро и больно для не развившейся молодой психики. Вся жизнь Виктора с того момента превращается в замкнутый круг: каток, школа, каток, квартира, которую он так никогда и не назовёт домом, сон, каток. Дядя Митя часто женщин приводит, каждый раз других, велит мальчику закрыться в комнате и не выходить, пока он не разрешит. А у Вити и так слишком мало сил после тренировок, чтобы заняться хоть чем-нибудь кроме сна.       Ему уже одиннадцать, когда он впервые видит воспалённую, с оранжевым оттенком надпись у Мити на плече. Решает поинтересоваться:       — Татуировка, да? — он знает уже, что это такое.       — Нет, — кривится мужчина. — Это метка соулмейта.       — Что такое — метка?       Видимо Дмитрий решает, что самое время рассказать племяннику правду. Усаживает в кресло и объясняет, что такое родственные души и с чем их едят, отзывается, как о чём-то ненужном, лишнем, с явным отвращением, а затем и про маму с папой всю правду говорит. Не были родители Никифорова соулмейтами: пара отца давно умерла, ещё до встречи с будущей женой, а мама своего случайно нашла, когда Вите уже было четыре. У матери, оказывается, с её предназначенным связь установилась взаимная, тянуло их друг к другу безмерно, она и бросила семью. А папа вот не выдержал предательства.       Виктор слушает, вникает, хоть и не до конца, но суть уловить может. Хмурится. Получается так, что эти соулмейты лишили его родителей. Всё зло мира — эти родственные души. О чём и говорит вслух, а дядя Митя кивает, поддерживает, мол, к чёрту судьбу и предназначение, надо быть свободными и самим выбирать и решать. Мальчик соглашается, не нужна ему вторая половинка, навязанная жизнью, и так хорошо.       — Зачем ты катаешься, Вить? — окликает его Яков вскоре после того разговора.       — Для себя, — убеждённо вздёрнув подбородок мальчик выполняет сложный прыжок.       В четырнадцать метка появляется и у него — интересный, будто рваный, шрифт с голубоватым отливом складывается в имя «Юрий Плисецкий». Витя с ужасом разглядывает надпись в отражении, проводя по ней пальцами и покрываясь мурашками. Дядя ни в коем случае не должен увидеть её, потому что Дмитрий — убеждённый натурал, истинный гомофоб. Подросток с помощью пластыря прикрывает метку бинтом и надевает узкие боксёры, прижимая, чтобы повязка не спала. Хуже всего то, что у Мити имя на плече тоже мужское.       Его раздражают сверстники, которые только и делают во время перерывов, что без умолку трещат о своих соулмейтах. Втайне он надеется, что своего никогда не встретит. Россия — страна огромная, может затеряется тот где-то в её недрах или вовсе окажется за пределами. Витя учится скрывать отвращение во взгляде, улыбается и только, понимая, что нет ничего лучше сладкой улыбки: она любые двери откроет, любую душу подкупит, любого завлечёт и расположит к себе, привяжет. Идеальная маскировка для того, кто не хочет раскрывать перед другими свою истинную суть.       Виктору шестнадцать, он уже во взрослой лиге, сверкает на льду, вытворяет невозможное, вызывает зависть и восхищение. Маска идеально легла на него, села, как влитая, заставляя окружающих преклоняться. В то время, как наивные глупцы, гоняющиеся за своими предназначенными, сливаются, становятся мягкими и влюблёнными. «Неконкурентоспособными», — уточняет он про себя и усмехается внутренне. Тренер больше не Яша, не Яков, и даже не просто «тренер», а Фельцман, и сам к своему воспитаннику обращается подобающе.       — Никифоров! Зачем ты катаешься?       — Я катаюсь, — улыбается, — во имя льда, во имя любви к фигурному катанию!       Парень улавливает довольное выражение лица своего наставника. Видимо, это и был правильный ответ с самого начала. Есть только лёд и больше ничего. Сияющая звезда по имени Виктор Никифоров зажигает пламя на катке, высекает на нём свои инициалы, творит настоящую историю. Что ему ещё для счастья нужно? Тренер говорит, что многое, да и надо бы подтянуть языки, чтобы на международных окончательно сразить поклонников, и парень соглашается. Нанимает в репетиторы студента с ин.яза, причём самого красивого, привлекательного, ещё не до конца разобравшись о причинах такого выбора.       Матвей нравится Виктору едва ли не до цветных кругов перед глазами. Он такой стройный, высокий, с красивой улыбкой и ямочками на щеках. Витю они завораживают, равно как и серые с зелёноватым оттенком глаза, и уложенные светлые волосы. Всё чаще парень замечает, что привлекают его исключительно блондины. Заниматься со студентом — истинное удовольствие, до такой степени удовольствие, что потом приходится в ванной запираться. Тогда-то Никифоров и решает съехать от дяди, а тот даёт добро: раз зарабатывает сам — пусть и живёт сам. «Вот и отлично», — думает Витя, меняя место жительства и приглашая Матвея уже к себе домой.       Вскоре становится известно, что Дмитрий с соулмейтом своим встретился, и это для его племянника, как удар под дых, нож в спину, самое настоящее предательство. Как так, удивляется он, ведь был же нормальный мужик, чего не хватало? А потом они случайно пересекаются и Виктор еле сдерживается, чтобы скрыть презрение, улыбается через силу, кивает на слова о том, как это чудесно — иметь рядом родственную душу. Его тошнит от того человека, которым стал дядя Митя, тошнит от его сюсюканий с тем другим, от блеска в глазах и цветущего вида обоих. С этого дня они больше не общаются, а Витя отрезает волосы.       Живая легенда спорта, гений фигурного катания продолжает удивлять весь мир своими номерами, доводит людей до экстаза, но больше не вдохновляется этим. А потом случается то, чего он никак не ожидает. Юниорские соревнования посетить его просит сам Фельцман, якобы, чтобы посмотреть на новичков. Видимо так он хочет дать ему новый стимул. Никифоров не имеет ничего против и приходит, опирается о бортик катка, смотрит внимательно, а затем объявляют нового участника. Раздаётся знакомое имя и парень замирает. Всё внутри него обрывается, меркнет, тонет в ужасе и отчаянии.       На лёд выходит ангел, самый настоящий: тонкий, гибкий, белокурый, с нежными чертами лица и восхитительными зелёными глазами. Юрий Плисецкий — сердце отбивает сумасшедший ритм. «Будь ты проклят!» — мысленно кричит Виктор и сжимает борт до посинения пальцев. Старается взять себя в руки, вдыхает-выдыхает, следит за ребёнком неотрывно, как загнанный зверь, дёргается, когда тот падает, и весь подрагивает от напряжения. Мало ли однофамильцев в этой стране? А тёзок-то сколько! Ничего не помогает успокоиться, а страх накрывает его целиком.       Мальчик заканчивает, приближается, выходит со льда прямиком к ним с тренером, окидывая старшего товарища заинтересованным взглядом и игнорируя крики Фельцмана на тему его безрассудства. Призвав на помощь все силы Витя выпрямляется, давит привычную улыбку и у него это получается, протягивает руку, говорит:       — Отличная программа! — кивок в сторону Якова. — Меня раньше тоже так ругали. Ты можешь победить даже без четверных прыжков. Могу поспорить, ты победишь на Чемпионате Мира среди юниоров. Я устрою тебе лучший дебют среди взрослых.       — Обещаешь? — щурится Юра.       — Обещаю, — и жмёт его хрупкую ладошку в своих пальцах.       Виктор теперь уже отчётливо понимает откуда у него эта страсть к блондинам и блондинкам, но упрямо отказывается верить, что вот этот ребёнок — его соулмейт. Ему вообще никто не нужен. Разве что вот от Матвея в качестве любовника не отказался бы, но тот так мастерски увиливает от намёков, аж до зубовного скрежета. И Витя решает поднабраться опыта не только в традиционных отношениях. Не пропадать же толпам обожающих его людей? А парней среди таких немало.       Этого «опыта» он набирается очень быстро, ведь всегда был старательным учеником и всё схватывал на лету с раннего детства. При этом он присматривает и за мелким Плисецким, не хочет упустить момент, когда тот получит метку, чтобы удостовериться наверняка. Чем ближе тот к четырнадцатилетию, тем страшнее самому Виктору. Он не хочет закончить, как преданный отец, не хочет превратиться в то противно-сопливое нечто, которым стал дядя, нет-нет-нет, только не так. Ему нужен выбор, осознанный причём, и поддаваться на провокацию вроде: «Привет, я — судьба/вселенная/карма (нужное подчеркнуть), вот тебе довесок в виде малолетней родственной души мужского пола!», он не собирается.       Метка начинает вести себя странно: пульсирует, чешется, жжётся — живёт собственной жизнью. Никифоров прикладывает к ней холодное, но и это не спасает. Он злится на природу и её игры с человеческими жизнями. Хочется чего-то, причём нестерпимо, аж до коликов и сорванного дыхания по ночам. Как подросток, ей богу. Витя решается, находит в контактах затесавшийся номер Матвея, набирает и предлагает встретиться, вспомнить былое, тот соглашается как-то даже слишком быстро и легко, не пришлось уговаривать.       Матвей окреп, возмужал, волосы зачем-то перекрасил, но это всё не волнует фигуриста, он просто хочет получить то, о чём так долго грезил. Вечер плавно перетёк в ночь, которую они проводят всё на той же квартире Виктора. Немного выпивают, целуются, ласкаются, падают на кровать — мечта его юношеских лет наконец сбывается. Мужчина под ним прогибается в спине, стонет нетерпеливо, подставляется. Когда Витя наконец собирается войти в партнёра, ощущает, как что-то дёргается внутри него, словно натягивается сияющая голубым струна, а метка и вовсе озаряется светом. «Нет! Не сейчас! Мне это не нужно!» — кричит его внутренний голос и струна рвётся. Он дорывается до желанного тела и теряется в этих новых ощущениях, уже не чувствуя ничего кроме удовольствия.       Утром следующего дня Никифоров слышит на катке смех, громкие слова поздравления, подходит, выезжает на лёд и краем глаза замечает, как Мила тянет за уши Юрия. Четырнадцать раз. Судорога сводит тело и он едва не падает, с трудом удержавшись на коньках, а потом прислушивается к себе. Тихо, пусто, ничего, как и всегда. Облегчённо выдыхает, прикрывает глаза и начинает тренировку. Всё нормально, значит не этот Плисецкий, иначе он бы сразу понял, его бы потянуло к мальчику.       Всё чаще теперь Виктор ловит на себе странный взгляд подростка, машет ему в такие моменты рукой, иногда порывается обнять по-дружески, но тот шипит что-то нечленораздельное и уворачивается раз за разом. По большому счёту Вите плевать, но надо держать марку. Надпись на бедре больше его не беспокоит, отчего становится даже легче дышать, только вот с каждым новым прокатом чего-то не достаёт и вдохновение уходит в ноль. А потом он видит его — Юри Кацуки, откатывающего последнюю программу фигуриста, и думает: «Вот оно!»       Никифоров срывается, уезжает в Японию, забив на всех, чтобы упиться чужим восхищением и эмоциями. В конце концов этот парень не такой, как все те, что были до него, какой-то совсем другой, антипод его идеалу. Становится только интереснее, когда тот начинает при нём краснеть, заикаться, опускать смущённо глаза, прямо вишенка на торте. Внутренне Виктор плотоядно облизывается, ликует и предвкушает долгое веселье, но это состояние разбивает пресловутый Плисецкий, который вообще непонятно зачем приезжает следом.       Однако карты быстро раскрываются. Обещание, да-да, как же, он всё выполнит, хоть его это и раздражает. А затем вечером — откровенный разговор, поставивший даже такого умелого лгуна в тупик.        — Ты же зна­ешь, что я — твой со­ул­мейт. По­чему ты ме­ня не приз­на­ёшь? Раз­ве ты не чувс­тву­ешь?       Виктор думает, как бы ему помягче всё сказать, объяснить, что парнишка заблуждается, а мешающийся под ногами Кацуки мыслительному процессу не способствует. Он собирается смягчить удар, но выходит, пожалуй, слишком грубо:       — Мы не мо­жем быть родс­твен­ны­ми ду­шами. Я те­бя не чувс­твую.       — По­тому что ты от­ка­зал­ся от ме­ня! Прос­то обор­вал связь, от­вернул­ся, — и хрипло, всхлипывая. — За что ты так со мной, Вить?       Он хочет что-то сделать, как-то успокоить, но маска добряка треснула и осыпалась к ногам этого беззащитного котёнка. Говорит, что пытался, хмурится, надеясь, что оно так и было. А в ответ — слова наотмашь, как оплеуха:       — Ког­да? Ког­да ты, чёрт те­бя по­бери, про­бовал? В день мо­его че­тыр­надца­тиле­тия, ког­да тра­хал то­го брю­нета?!       И чтобы окончательно его добить:       — Я ведь ви­дел! Я всё ви­дел! Каж­до­го и каж­дую, как прок­ля­тый ка­лей­дос­коп! Од­но удо­воль­ствие и ни­какой бо­ли! В то вре­мя, как я… Как мне…       Никифоров всё ещё не в состоянии поверить в услышанное. Связь соулмейтов, о которой так много твердили в своё время его знакомые — не сказка, она действительно существует и позволяет видеть глазами твоего предназначенного. Но какого чёрта? Почему он сам ничего не видит и не чувствует?       — Эта связь — твоя от­ветс­твен­ность, Вить. Ты ви­новат — те­бе раз­гре­бать, — Юра смотрит уверенно, дерзко, чего-то ждёт.       — И что ты пред­ла­га­ешь? — этот разговор начинает его раздражать, ведь он не понимает ничего.       — Да­вай поп­ро­бу­ем, — запинается. — Со­еди­нить на­ши мет­ки?       Секс — доходит до Виктора. Он окидывает пристальным взглядом подростка, поджимает губы, внутри всё протестует от такого действия. Юра прекрасен, идеален, восхитителен и манящ, такой невинный и светлый, что рука не поднимется опорочить, но раз он так хочет…       — Лад­но, поп­ро­бу­ем, — хмыкает мужчина.       Он уводит Плисецкого в комнату, раздевает, смотрит на практически белоснежную кожу, восторгается его неземной красотой и боится лишний раз даже коснуться своими грязными руками. Виктор — не идиот, осознаёт всю абсурдность происходящего и действует чисто по наитию, рефлекторно, стараясь при этом не причинить и толику боли. Отмахивается от поцелуя, велит не мешать, осторожно раскрывает, разминает, подготавливает. В этот момент он ощущает себя самым настоящим демоном, который оскверняет святыню. И от этого становится так паршиво на душе, что хоть волком вой.       На Юру у него категорически не встаёт. «Был бы он постарше», — вертится фраза в голове и не даёт никак расслабиться. Приходится подключать воображение, вызывать воспоминания о других, стараться не концентрироваться на самом подростке, и наконец приходит возбуждение. Виктор входит в податливое тело, метки соприкасаются, искрятся. Тем не менее, он не чувствует ничего кроме дикого жара, исходящего от его собственного имени на чужой коже. Двигается быстро и плавно, проникая на всю длину глубоко внутрь и не переставая представлять под собой кого-то другого, да хоть того же Кацуки.       Он доводит Плисецкого до оргазма, отодвигается, вынимает как можно бережнее член, чтобы не причинять лишнего дискомфорта. У него всё ещё стоит, никакого удовлетворения: ни физического, ни, тем более, морального. Опускается рядом на колени, проводит ладонью по нежной щеке, а Юра плачет, аж захлёбывается, сжимается комком и рыдает. Хочется его утешить, но тогда неизвестно чем это закончится, потому Виктор делает то же, что и все демоны — помогает ангелу возвыситься, а ничто не делает их сильнее, чем боль.       — Те­перь ты зна­ешь, как от­вра­тите­лен секс без люб­ви, — сам не узнаёт свой голос. — Да­же ес­ли мы уго­това­ны друг дру­гу судь­бой — без неё нич­то не име­ет зна­чения.       Поднимается, выходит, закрывая за собой двери, и глубоко шумно втягивает воздух в лёгкие. Его трясёт, но Витя надеется, что поступил правильно. Однако на следующее утро, заметив убитое состояние подростка, жалость затопляет сердце и он пытается его поддержать, протягивает руку, но Юра привычно уклоняется, бросаясь колкостями. Так и должно быть, так и надо. И Виктор уже сам не знает правда это или просто оправдание.       С отъездом соулмейта становится проще. Он всё же заваливает японца, наслаждается покорностью, покрывает всего поцелуями, оставляет засосы. Тут не надо фантазировать, ведь что может быть лучше взрослого партнёра, так доверчиво тянущегося к нему навстречу. Виктору кажется, что вот это и есть его судьба, им лично выбранная вопреки. Но и этого становится мало.       В Барселоне Никифоров встречает старого друга-соперника Криса и всё случается само собой. Он почти забывает о том, что русское дарование, который в этом году дебютирует во взрослых соревнованиях, может видеть все его похождения, потому сильно удивляется, когда тот в открытую намекает на их связь, и благодарит всевышнего за то, что его партнёр, равно как и остальные присутствующие при этом выпаде, не понимает русского языка.       Мелкий паршивец, как ласково зовёт про себя Плисецкого Виктор, меняется. Катается теперь так, что завораживает всех своими движениями, прямо Каа перед толпой бандерлогов, сияет и блистает в свете софитов. «Настоящая прима!» — машет рукой и показывает ему «класс» Витя, когда тот проходит мимо, выйдя с ледовой арены. И окружение у этой «примы» тоже становится другим, точнее оно всё состоит теперь из одного больно бойкого казаха, с которым они разве что под ручку не ходят. Но Никифоров не ревнует, его совершенно не касаются детские дела.       После Гран-при он хватает подопечного под белы рученьки и увозит с собой в Россию. Ему снова хочется кататься, он нашёл свой живительный источник и готов в бой. На самом деле всё заключается в Юре, потому что он свою роль в жизни подростка ещё не доиграл, не достаточно высоко подкинул. Осталось дело за малым — дать победить себя в честной борьбе, а если не победит — не достоин. Только вот вблизи, находясь рядом каждый день по многу часов, всё острее проявляется какое-то новое чувство, будто Виктору чего-то не хватает.       Сначала он грешит на половую жизнь, ведь за столько лет привык к разнообразию, а тут всё время один Кацуки. Потому исподтишка начинает ему изменять, не сразу соображая, что выбирает своих новых пассий по одним и тем же параметрам: светлый волос, бледная кожа, тонкий стан, а если глаза с зелёным переливом — вообще отлично. И неизвестно сколько бы это ещё продолжалось, если б опять не чёртов Плисецкий, который ловит его в раздевалке, прижимается спиной к двери и смотрит недовольно, с лёгким намёком на отвращение и… разочарование?        — Хва­тит, Вить.       — Что та­кое, ко­тёнок? — в горле пересохло.       — Прек­ра­щай над ним из­де­вать­ся. Ты зна­ешь о чём я.       «Над кем — над ним?» — думает Виктор, а потом понимает к чему идёт разговор, хмыкает и расстёгивает рубашку.       — Я знаю, ты зна­ешь, а он зна­ет?       — Зна­ет, — простое слово отдаётся в теле иголкой.       — Ты ска­зал?       Не может ведь быть Юра таким подлым, чтобы рассказать его практически мужу об изменах? Или может? Юрий отрицает, говорит, что японец — не дурак, и сам обо всём может догадаться, мол это только ты, Никифоров, ничего дальше собственного носа не видишь. Ему не хочется вступать в дебаты, потому отвечает уклончиво:       — Он мол­чит, зна­чит всё ус­тра­ива­ет.       — А те­бя ус­тра­ива­ет? По­думай над мо­ими сло­вами.       Плисецкий уходит, а Виктор ещё долго смотрит на дверь, пытаясь переварить услышанное. Действительно, а его устраивает? Нет, совсем нет. Он ведь всю жизнь стремился к этому — быть с одним единственный человеком, которого выберет сам, которого будет любить искренне, а не по велению судьбы, и который будет любить его в ответ. Юри его любит, очень сильно, тут и слепой бы заметил, а вот он сам что чувствует к японцу?       Свои похождения налево Витя заканчивает, а потом и вовсе мирится с Кацуки. В этом мороке из поиска того недостающего он даже и не заметил, как сильно тот изменился, снова замыкаясь в себе. Теперь работу над его самооценкой придётся начинать сначала, чем Никифоров и занимается в свободное время. Напряжение на катке тает с каждым днём, общение становится легче, может всё дело в том, что вечно злой и бесящий своим поведением Юра преображается, становится спокойнее, уверенней и обзаводится точно такой же маской, как у самого Виктора.       Он часто ловит себя на том, что просто наблюдает за ним, наслаждается зрелищем. Появляется нестерпимое желание коснуться, потрогать, приобнять и прижать к себе, но Плисецкий в руки всё так же не даётся. Совсем. Даже Юри иногда позволяет себя погладить или опустить ладонь на плечо, но вот прикосновение Никифорова для него, как табу. От этого становится странно горько. Пустота в душе растёт так быстро, что практически подзабытый страх возвращается и накатывает с новой силой. Эти самые остатки его сущности чего-то требуют, буквально кричат: «Надо! Жизненно необходимо!», и Виктор решается на глупое, по его мнению, решение — ищет в интернете.       Найденная информация открывает ему глаза на многое. Теперь понятно, что за струна появилась в тот раз, когда он был с Матвеем. Это визуальный образ их связи с соулмейтом был разорван. Видимо тогда-то и произошло то, о чём твердил Юра — Витя от него отказался, сам того не понимая. Легче от этого не становится. Добивает рассказ, что если связь разорвана, то и часть души пропадает, остаётся за гранью, и ни единого слова о том, как всё восстановить.       Юра блестит, как начищенный самовар, ходит довольный, почти что счастливый, и постоянно, как назло, повторяет: «Бека то, Бека сё». Что этот уже выводящий из себя «Бека» — на самом деле тот самый казах Отабек Алтын, выяснять приходится через третьих лиц. Непосредственно с самим Виктором Юра общаться отказывается, хоть и не явно. Никифоров решает присмотреться к парню, хотя бы попытается угадать, что этих двоих связывает, но его опережает Бабичева со своим вопросом:       — А Отабек, случаем, не тот самый, твой солумейт?       — Что, если и так? — усмехается Плисецкий и смотрит на неё хитро-хитро.       — К чёрту, — шипит Витя и уходит с катка.       Он идёт прямиком в тренерскую, к единственному человеку, с которыми может поговорить нормально, потому что, по большому счёту, у него больше никого настолько близкого нет, даже Юри не сравнится с этими взаимоотношениями, напоминающие типаж отец-сын. Входит без стука, присаживается и пытается собраться с духом, чтобы задать интересующий его вопрос.       — Мне тут стала интересна одна дилемма… — постукивает пальцем по губам. — Не касающаяся фигурного катания.       Яков бросает на него недоумённый взгляд, но кивает, мол можно спрашивать.       — А если, скажем, человек отвергнет своего соулмейта, оборвёт нить со своей стороны, то это можно как-нибудь исправить и вернуть всё обратно?       — Ох, — вздыхает Фельцман. — Что же ты натворил в этот раз… — и качает головой. — Ес­ли ра­зор­вал связь — об­ратно её уже не вос­ста­новить, Вить. Это нав­сегда.       — То есть влип окончательно, — усмехается так грустно, опускает глаза, сжимает кулаки, но держится. — Спасибо за честность.       После этой новости пустоту выносить становится невозможно. Нужно её заполнить хоть кем-то, но и подводить Юри тоже не хочется, потому он решается на совсем крайние меры и предлагает возлюбленному секс втроём. Тот смотрит на него шокировано, тушуется, а потом поддаётся.       — Если ты этого хочешь.       — Хочу, — убеждает Витя.       Этим же вечером он находит им партнёра и воплощает идею в реальность. Легче становится совсем немного и ненадолго, но это хоть что-то. Виктор думает о том, что было бы, если б на месте незнакомца оказался Плисецкий, но сразу же гонит такие мысли прочь. Убеждает себя, что жизнь идёт положенным чередом, что теперь всё наладится, и сам верит. Пытается верить даже когда подмечает странное выражение лица у своего предназначенного, когда тот смотрит на Алтына. Продолжает верить каждый раз, когда в их с Кацуки постели снова оказывается третий человек. Заставляет себя верить и пустота уходит. Вместо неё — чёрная бездна.       Они все вместе готовятся к новым соревнованиям и у каждого своя цель: Юри хочет вновь привлечь внимание жениха, заставить снова хотеть его одного, Никифоров горит своей идеей-фикс помочь Плисецкому возвыситься, а тот в свою очередь собирается просто нагнуть всех. И если у первых двух программы уже составлены, продуманны и проработаны, так что можно начинать усиленные тренировки, то у Юрия явные проблемы. Все предложения Якова он отвергает по самым глупым причинам: не достаточно ярко, не достаточно сложно, не волнующе, скучно, однообразно, безыскусно. Хотя сам Виктор не прочь был бы исполнить один из предложенных номеров. Никто не понимает что именно ищет парень, что заставляет его так упрямо искать то самое, только Витя, кажется, начинает догадываться.       Юра постоянно задерживается на катке, уходит последним и за ним вообще не уследишь. Никифоров-то знает, что он делает это исключительно для того, чтобы переплюнуть своего кумира, того, кто отказался от него, кому он отдался целиком и полностью, хоть подарок и не был оценён. Мужчина выжидает нужное время, надо бы помочь соотечественнику, отправляет Кацуки домой одного, а сам, прождав ровно полчаса в кафе неподалёку, идёт обратно на каток. Плисецкого он там не находит, напрягается, направляется к залу. Может парень хочет сначала отработать программу там?       Уже в коридоре он слышит мелодию, доносящуюся из-за приоткрытой дальней двери. По звукам догадывается — танго. Неужели? Виктор лишь едва просовывает голову, заглядывая внутрь и замирает. Юра в тренировочных лосинах и растянутой красной футболке с коротким рукавом, которой на сегодняшних занятиях совершенно точно не было, повторяет танцевальные движения, изредка оборачиваясь на ноутбук.       — В танго обычно участвуют двое, — наконец заходит, заставляя парня дёрнуться от неожиданности.       — Знаю, — тут же берёт себя в руки Юра, и даже не рычит на него.       — Хочешь выбрать танго для программы?       — Нет, мне для другого.       Никифорову жутко интересно для чего именно, но спросить почему-то не выходит. Видимо всё дело в том, как контрастирует кожа с красным цветом, как облегает длинные ноги чёрная ткань, или же в горящих зелёным адским пламенем глазах. Он совершенно точно не планирует говорить то, что вырывается из его губ:       — Если так нужно — я могу помочь.       Плисецкий косится на него недоверчиво, раздумывая щурит прекрасные глаза, видно, что сомневается.       — Просто помощь, — поднимает руки перед собой ладонями вперёд, — ничего лишнего. Обещаю.       — Твои обещания, — фырканье в ответ. — Ладно. Только вот…       Юра поворачивает экран, присаживается на корточки и мужчина опускается рядом, перематывает видео в начало и запускает.       — Как-то так, — говорит после просмотра.       — Можно, — Витя склоняет задумчиво голову, а потом поворачивается к блондину. — Ты за девушку, верно?       — Что? — с явными нотками злости.       — Красная футболка, Юрочка, — и улыбается, поднимаясь во весь рост.       Парень видимо считает, что отвечать ему не надо, потому снова перематывает видео и тоже встаёт, готовясь нажать. Виктор отходит, встаёт в центре и знаком указывает: «Включай». По залу сразу разносится звук, отстукивающий ритм, и они расходятся по разным сторонам, чтобы потом широкими шагами плавно приблизиться друг к другу и рука к руке. Отстраняются со спины, Юра подносит ладонь с расставленными пальцами к щеке, смотрит в пол, а другую руку тянет к нему, соприкасаясь впервые за очень долгое время. Затем отводит ладонь, рывком толкается навстречу и они принимают закрытую позицию — основную в танго.       Двигаются слаженно, небольшой поворот, теперь позиция противодвижения корпуса. Виктор его придерживает осторожно, но крепко, разворачивает, даёт возможность закрутиться, и самого будто засасывает в этот водоворот. Видимо музыка так действует, но в этот момент исчезает зал, исчезают люди с видео, даже пол под ногами перестаёт существовать. Они танцуют на чёрном — на краю его бездны. Юра порывается уйти, но мужчина следует за ним, поворачивает обратно к себе, возвращает в объятия и Плисецкий поддаётся, притягивает ладони к его лицу, заглядывает в глаза так просяще, как и тогда в Хасецу, когда тянулся за поцелуем, который не получил.       Витя перехватывает его за руку, отводит в сторону, снова позиция и шаги. Переступают ногами быстро, вперёд, словно прорываясь через эту темноту. Вновь этот водоворот, а потом головы друг от друга в сторону и резко обратно, опять в сторону, обратно, словно не хотят смотреть друг на друга, но их тянет. Виктор кружит его, руку сжимает всё сильнее, а другой ладонью придерживает выступающие лопатки, давя в себе желание вжать всё тело целиком и с силой. Юра же наклоняется назад, когда они замирают на мгновение и потом возобновляют движение, вскидывает ногу, отрывается от него, уходит спиной вперёд, при этом не разрывая зрительного контакта. И мужчина, словно завороженный, шагает за хрупким телом.       Это всё больше напоминает борьбу, слишком много ярости в каждом движении Плисецкого, страстной ярости. Он прогибается в пояснице назад, склоняясь, вытягивает руку вверх, которую тут же обхватывают пальцы старшего фигуриста. Разворачивается, опускает руки ему на шею, но Виктор отталкивает. Так похоже на их отношения, что становится невыносимо танцевать, но они не останавливаются. Витя подхватывает его, опускает, прижимает к себе вплотную, а губы скользят по влажному виску, касаются волос, и сердце колотится, словно сумасшедшее. Юрий, направляемый им, снова кружится вокруг своей оси, словно юла, вертится, вновь попадая в чужие объятия. Позиция, шаги, всё быстрее.       Никифоров тормозит, склоняется и касается разгорячённых губ своими, чувствует, как его отталкивают в грудь, отходит. Так и должно быть — они снова расходятся в стороны, чтобы потом опять сойтись, и он подхватывает парня за талию одной рукой, поднимает, думает: «Боже, какой же он лёгкий». Кружит Юру, отпускает и придерживает под плечи, чтобы затем рывком склонить к самому полу. «Да, так и есть, я оттолкнул тебя, отказался, а потом позволил ощутить себя, чтобы вновь к самым низам окунуть в боль». Плисецкий запрокидывает голову, смотрит невидящим взглядом вверх и вроде даже не осознаёт, что сейчас происходит. Он рывком, словно выныривая, становится на ноги, и они продолжают.       Музыка кажется бесконечной, этот танец кажется бесконечным. Слишком жарко обоим. Ритм ускоряется, заставляя двигаться быстрее, как единое целое, а потом опять: глаза в глаза и в сторону, чтобы снова магнитом обратно. Отойти, чтобы каждый по отдельности, не вместе, но рядом, и заново — рука в руке, тело к телу, бедро к бедру. Юра вскидывает ногу вперёд, вверх, идеально прямую на плечо мужчины, и оба замирают. Вот и всё.       Виктор дышит судорожно, будто и не спортсмен он вовсе, и сейчас не танцевал танго, а пропахал, как минимум, пару десятков полей. Плисецкий выглядит не лучше, отстраняется, сгибается пополам, уперев руки в колени, хрипит. Никифоров в этот момент понимает, что им обоим было нужно это, что у каждого своя боль или же пустота, и пусть у них не будет никогда и ничего, но сейчас так было надо. Хочет что-то спросить, но оставляет это право за парнем, ждёт.       — Это всё, — Юрий выпрямляется, смахивает пот со лба. — Спасибо.       Отходит к ноутбуку, не оборачиваясь, и Витя идёт на выход. Метка снова пульсирует и жжёт, как тогда очень давно, когда у его соулмейта только появилось имя чуть ниже тазовой кости. Он не знает зачем Юре именно танго понадобилось для программы, но это уже не имеет значения. Главное, что всё так удачно сложилось для обоих.       На соревнованиях Никифоров ожидаемо для себя проигрывает восходящей звезде. Ему немного неприятно, но совсем чуть-чуть, хотя при других он театрально закатывает глаза, убеждая, что это самый ужасный разгром в его жизни. Он должен поздравить Юру, сказать, что ученик превзошёл учителя, ну или, в их случае, ангел возвысился над своим богом, и трон передавать такому, как Плисецкий совсем не жаль. Только вот парнишку нигде не находит, бесится, игнорируя успокаивающие поглаживания Юри и его убеждения, что с тем всё в порядке. Даже выходит из отеля, стоит и ждёт, ведь ясно, как день, что улизнул куда-то засранец. Но он никогда не смог бы себе представить, что увидит как Юра будет идти за руку с чёртовым Отабеком. С тем самым Отабеком, который он-так-круто-всё-делает-вообще-крутой-идеальный-казах.       — Так вот ты где, Юрио! А мы тебя обыскались.       Виктор смотрит недовольно, напряжённо, несёт какую-то чушь, даже не задумываясь. Ему что-то шипят в ответ, огрызаются, а потом эти двое всё так же не разъединяя ладоней проходят внутрь. И страшно хочется курить. Этому желанию мужчина не противится, всё равно теперь он — окончательно бывший спортсмен. Покупает пачку сигарет, поднимается в свой номер и выходит на балкон, пока его японец спит. Прикуривает, дымит недолго, затягивается, выдыхает. «Херово, да? Влюбиться в собственного соулмейта?» — ехидный внутренний голос. Сигарета, так и не докуренная, выпадает из длинных пальцев, а Витя заходится кашлем, да так, что будит им Кацуки.       — Пиздец, — шепчет он в пустоту, пока Юри настороженно поглаживает его по спине. — Реально пиздец.       В этом Никифоров снова убеждается, когда они возвращаются в Россию, а спустя некоторое время Гоша как будто случайно при всём честном народе выдаёт фразу:       — Слыхали, а? Алтын-то последний сезон катает.       Юра едва ли не шлёпается на лёд, восстанавливает равновесие и глаза у него какие-то больные, будто кислоты туда плеснули. Он шипит, стаскивает, не глядя, коньки, не заботясь о них, обувается прямо тут в привычное. Виктор хмурится.       — Юр, ты чего?       — Ничего, — грубо, резко.       — Не знал что ли? — он не может сдержать усмешку.       Плисецкий только поднимает голову и смотрит на него с ненавистью, серьёзно, чётко, сквозь зубы проговаривая:       — Иди нахуй, Никифоров.       Он уходит, а Витю бьёт дрожь. Ссылается на первую попавшую на ум причину, направляется подальше от столпотворения и прижимается к стенке лбом. На его уход Юра так не реагировал, точнее конкретно на отказ от фигурного катания живой легендой не реагировал вообще. Ну да, что-то чуток повозмущался, но в основном был зол из-за обещания и разорванной связи. А тут вот оно как. Однако, Виктору известны составляющие лучшего лекарства от любых проблем: ночь, Кацуки и, возможно, кто-нибудь третий.       Получается не очень, но уже хоть какой-то прогресс. Правда Никифоров и сам замечает, что с каждым днём всё мрачнее, хоть и старается изо всех сил держать привычное для окружающих лицо. К Юре его тянет, но не так безудержно, как могло бы, если бы он не отказался от родственной души. Так что всё вполне терпимо, ну и плюс в том, что парень ещё несовершеннолетний, а то помрачение рассудка в танцевальном зале в памяти лишь как сон.       Всё бы ничего, но у Плисецкого дедушка попадает в больницу, и все стараются его поддержать по мере возможности. Витя тоже, но в глубине души он рад, что не видит и не чувствует того же, что и Юра сейчас, иначе точно сошёл бы с ума. Поэтому он просто помогает своему подопечному с программой и незаметно приглядывает за блондином. И он совершенно ни капли не удивлён, что второй снова побеждает, а вот второе место, которое занял Алтын, раздражает. Больше он их не караулит и не ждёт, к чёрту, уже не маленькие, разберутся. Пачка сигарет плотно прилегает к его телу через карман брюк.       Виктору нужно больше пространства, о чём он и говорит Юри. Тот, как болванчик, кивает, даже не догадываясь на что соглашается, ведь он сделает всё ради своего идола. А это «что» — раздельные даже не кровати, а комнаты. Бывает. Кацуки он не бросит, привык уже, никуда не денется. Просто и правда, нужно больше свободы, чтобы можно было всласть подумать, расслабиться одному. Одиночество — его привычное состояние, как и должно быть у любого демона.       Что до его ангела — тот теряет свои крылья. Николай умирает и его внук сразу сдаёт по всем фронтам. Никифоров тут ничем не может помочь, даже если и не прочь что-то сделать, то ему просто не дают. Ага, тот самый Отабек, самый-самый, лучший друг, что обнимает парня, успокаивает, ведёт за собой и поддерживает, стирает слёзы с мраморной щеки и укладывает спать. Это уже не бесит, наоборот, Витя рад, что у Юрия есть такой человек рядом, на которого можно опереться.       — Как думаешь, — спрашивает у него Юри, — между ними что-то есть?       — Вероятно, — обтекаемо отвечает.       Не высказанное «А у тебя к нему?» повисает в воздухе, это ощущается, но Виктор вместо разговоров затыкает ему рот поцелуем. Не надо слишком много думать, а просто жить и радоваться тому, кто у тебя есть. Японец его любит, оно и понятно, с ним хорошо, комфортно — вот, что главное. А та дыра в груди — ерунда, не стоит обращать внимание и заморачиваться.       — Всё будет хорошо, — выдыхает возлюбленному на ухо Витя и сам на это надеется.       Надежда умирает, как известно, последней, потому что больше у него ничего нет, и совсем неожиданно. Ночью первого марта Виктор просыпается от кошмара и своего же крика. Кости выворачивает, выламывает, нутро будто плавится, кишки кто-то чёрной когтистой лапой вырывает наружу, мышцы рвутся и кровь кипит. Боль затапливает сознание целиком, а перед глазами — ад: пламя, чудовища, внутренности, мясо с кровью и зеркала вокруг, одни зеркала. Он приходит в себя не сразу, чувствует ладонь на плече, его трясут. Встречается взглядом с насмерть перепуганным Юри, а боль не уходит, только затухает, заставляя всего сжаться, покрыться испариной и завыть.       Кацуки хочет вызвать скорую, а Витя не находит, как ему объяснить, что они тут не помогут, потому что где-то в глубине себя понимает — это другое, на новом уровне. С трудом успокаивает его, всё ещё дрожа, зачем-то тянется к телефону, снимает блокировку. Во входящих сообщение. От Плисецкого. Читает поверхностно, пробегает просто глазами и сразу находит нужное. Он громко матерится, вскакивает, велит Юри оставаться дома, а сам, наспех одеваясь, вылетает за дверь и мечтает только об одном — успеть.       Никифоров бежит по набережной и беспрерывно набирает номер Юры. В голове набатом бьются последние слова его соулмейта. Не так всё это должно закончиться, не так и не сейчас. Наконец он улавливает приглушённую мелодию, кидается в ту сторону и предрассветном полумраке натыкается на валяющийся на тротуаре телефон в леопардовом чехле. Оглядывается, видит спуск с набережной к воде, но не спешит туда, просто перекидывается через парапет и сам едва не падает.       В воде виднеется тело. У Виктора всё внутри обрывается. Он быстро спускается по ступенькам и прямо в одежде кидается в ледяную воду. Перехватывает худое тело, тянет на себя, вытаскивает на сушу и трясёт. Не помогает. Прикладывает пальцы к пульсу — ничего, вспоминает азы первой помощи и начинает делать искусственное дыхание. Губы, которых он касается — холодные, тело — окоченевшее, парень — мёртв. Никифорова трясёт дико, он набирает онемевшими пальцами номер скорой, говорит чётко и быстро, а у самого уши закладывает и внутри всё покрывается льдом.       «Знаешь, Вить, я всегда считал, что весь этот шум вокруг соулмейтов — чушь. Нельзя людей изначально привязывать друг к другу, мы сами должны решать с кем связать свою жизнь и кого любить».       Его отстраняют, забирают из посиневших от мороза рук тело Плисецкого.       «Разве мы не вправе сами выбирать свою судьбу? Привязываться только к тем, к кому нас потянет сердце? Зачем соединять души тех, кто этого не хочет, не готов, не может принять?»       Медики суетятся вокруг тела, их голоса сливаются в один шумящий поток и не разобрать и слова. Виктор сидит на холодном камне и наблюдает, как пытаются реанимировать уже бездыханное тело.       «Все эти превратности судьбы, её игры с чужими душами, которые якобы идеально подходят друг другу, связь между ними — бесполезная вещь. Люди всё равно лгут, всё равно изменяют и предают, не обращая внимание на то, что им даровано свыше непонятно какими силами и неясно зачем. Кто-то просто сыграл жестокую шутку, а нам разбираться».       Констатация смерти: дата, время. Белая простыня натянутая на мертвецки бледно-синее лицо. Вопросы о том, что тут произошло, плед на его плечах и пустой взгляд в мутные воды реки. Он не слышит их, сейчас в голове отпечатаны лишь последние слова его предназначенного.       «Я не выбирал тебя, никогда не просил о таком, а ты не выбирал меня. Ты нашёл того, кому посвятишь свою жизнь — это замечательно. Сам сделал свой выбор. Хотел бы я, чтобы и у меня была такая возможность, но уже слишком поздно. Я жил для тебя, но тебя у меня нет. У меня вообще больше ничего не осталось кроме видений и метки. Я устал, Вить, и хочу хотя бы раз сам решить свою судьбу».       И прощание, горькое, жалящее, испепеляющее своей честностью, в котором Юра сравнивает свою жизнь с бурлящей рекой, где на берегу они часто встречались перед тренировками. Не было там «люблю», не было пожелания счастья, только констатация факта.       «Я знаю, тебе не хватает чего-то, мне тоже тебя не хватает. Мы оба это чувствуем, но это — ложь, навеянная природой, заложенная в нас против воли. Я не хочу больше это чувствовать. Я хочу быть свободным.»       Теперь Юра точно свободен. Навсегда. А Виктор впервые за много-много лет плачет. Натянув на плечи плед, которым его обернули врачи скорой, рыдает взахлёб, кусая губы и душа всхлипы в промокшем рукаве. Он отверг единственного человека, который его, оказывается, понимал, который разделял его мнение насчёт соулмейтов и мировоззрение в целом. Он оттолкнул от себя того, кого назначила ему сама жизнь, а она, видит бог, не ошибается. И в этот раз, несмотря на разницу в их возрасте, тоже не ошиблась. Виктор Никифоров и Юрий Плисецкий предназначены друг другу неспроста, они — действительно родственные души, но понимает мужчина это слишком поздно.       Кацуки новость о смерти Юры воспринимает даже острее, чем ожидалось. Он сначала смотрит на своего возлюбленного с ошарашенным видом, хватает губами воздух, словно выброшенная на берег рыба, заходится дрожью и начинает рыдать. Обнимает крепко Виктора, впивается в него, причиняя боль, и не может остановить поток слёз. А Витя стоит, как каменное изваяние, он и сам уже умер, там, на камнях у перекатывающихся волн, и даже не пытается обнять в ответ или утешить.       Эта новость разрывает весь мир, сотни сплетен и догадок заставляют кривиться от низменности людей. Им лишь подробности подавай, да побольше, с грязью желательно, потому бывшая легенда фигурного катания решает скрыть предсмертное слово своего погибшего соулмейта. Равно как и скрывает то, что метка на его бедре не потемнела, не стала обычной татуировкой, а всё так же отсвечивает лёгким голубым оттенком, пусть и не таким ярким, как при жизни парня. Он, как и в юношеские годы, закрывает её бинтом, приклеивает пластырь, чтобы не отстранилась ткань, и игнорирует понимающие взгляды Кацуки, который считает, что ему просто больно видеть надпись.       На похоронах Виктор держится холодно и отстранённо, несмотря на то, что его раздражают все эти люди. Замечает Отабека, — тому тоже нужна поддержка, — и идёт к нему. Он окидывает стоящего рядом шатена взглядом, подмечает, что тот очень даже симпатичный, и на доли секунды залипает на прекрасных глазах, точнее на самом взгляде — так похожем на другой, родной и, — всё же стоит себе признаться, — любимый. Никифоров думает, что хорошо, что у казаха есть соулмейт — не так тяжело будет переживать потерю лучшего друга. А вот как ему самому пережить потерю родственной души не знает.       Самое странное в жизни мужчины начинается после этих самых похорон. Ему снятся совсем уж удивительные сны: обрывками, какие-то моменты, силуэты, всё без слов. То он сидит в незнакомом кафе, а напротив — довольно красивая, взрослая женщина с коротким светлым волосом, запрокинув голову, смеётся. То он стоит на парапете у моря и кто-то дёргает его за локоть, заставляя обернуться. То лежит в постели рядом с другим парнем, касается непривычно смуглыми пальцами чужих ключиц под растянутым воротом серой футболки. Самым необычным сном становится тот, в котором он стоит напротив кого-то, видя лишь нижнюю часть лица: волевой подбородок, узкие губы, сложенные в полуулыбку, а те самые пальцы касаются шеи незнакомца, и он тянется вперёд, вверх, словно желая слиться в поцелуе.       Эти сны посещают его каждый день, не дают толком выспаться, потому что, проснувшись сразу после видения, он лежит и пытается анализировать произошедшее, раскладывает увиденное по полочкам, но так и не удаётся понять их смысл. Может быть это всё — его подсознательные мечты о другой жизни. Жизни, в которой он почему-то видит полностью зеркальную стену, как в их старом танцевальном зале, и своё — а своё ли? — отражение — тонкую танцующую фигуру в чёрном одеянии.       Виктор работает на износ, заменяет Якова, того сильно подорвала новость о смерти лучшего ученика, и воспитывает очередное поколение фигуристов. С Юри они почти не спят, просто сожительствуют, но тот изо всех сил старается ему помочь. Будни сливаются в одно серое ничто и только по ночам он живёт чужой жизнью. Только вот эта самая жизнь, изначально наполненная сумбурными, но светлыми моментами, почему-то меняется. Теперь ему снятся другие сны: пугающие, тёмные, полные отчаяния и страха, не за себя, а за кого-то другого, и почему-то вины.       Никифоров видит старую, потрёпанную фотографию в такой же обшарпанной рамке, но не успевает различить людей на ней, видит как из обгоревшего здания выносят чей-то труп на носилках, а в следующий раз его хватают и запихивают в чёрный хаммер вместе с незнакомой девушкой. Следующее видение окончательно выбивает его из колеи: ночь, мрачный и жуткий лес, босые ноги, рядом та самая девушка, которую трясут за плечи, и он впервые за всё это время слышит свой-чужой голос:       — У тебя сволочизм в крови, Рита, думай!       Фигурист просыпается в холодном поту, встаёт и на негнущихся ногах приходит к Юри, ложится рядом и обнимает так крепко, как никогда раньше не обнимал. Но кошмары не отпускают, ему снятся грязные стены с порванными обоями, женские худые руки с исколотыми венами и дробовик в собственных ладонях. После того, как в очередной раз ночью перед его глазами встаёт образ аэропорта и стоящих напротив друг друга парня с девушкой, которые явно прощаются, а он вскакивает на постели от того, что сердце разрывает дикой болью и по щекам катятся слёзы, Виктор решает, что пора что-то менять в своей жизни.       Он сгребает в охапку Юри и покидает Россию, теперь уже навсегда. Они переезжают в штаты и наконец узаконивают свои отношения. В новой стране его сны практически сходят на нет, лишь изредка всплывают неясные образы: старик с чашкой в руке, откинувшись на спинку дивана, что-то говорит, еле шевеля губами и закатывая глаза; молодой мужчина в белой рубашке сидит на траве у берега озера и едва заметно улыбается; молоток в крови и снова тёмный лес. Ему снится погоня и размытая фигура зверя из чащи, красная водолазка на крепком, накачанном теле, люди в форме и снова зеркала-зеркала-зеркала. Но это всё теперь незначительно, скорее всего потому что он уже привык.       Виктор пьёт успокоительные, мешая их со снотворным, под неодобряющий взгляд мужа, и, когда тот предлагает ему кое-что совсем немыслимое, даже не сразу может осознать сказанное.       — Что? — он поражён предложением Кацуки.       — Давай усыновим ребёнка?       — Хорошо, — неожиданно даже для себя соглашается.       Они начинают поиски, ходят по детским домам, собирают необходимые документы, и спустя полгода наконец удаётся завести ребёнка, причём какого. Маленький ещё совсем мальчик, светловолосый, с пронзительно бирюзовыми глазами, который ещё и говорить толком не умеет. Ему меняют имя и фамилию, теперь в чете Никифоров-Кацуки есть луч надежды по имени Юрий. Так назвать его предлагает сам японец, а Виктор не против. Он смотрит на сына, как на настоящее чудо, и расцветает заново, будто позабыв обо всём плохом, словно не на его теле горит голубым такое же имя, что и у маленького ангела, так похожего на другого человека.       Жизнь продолжается несмотря ни на что. Вместе с мужем и сыном Виктор переезжает в закрытый богатый район, где уже решает заняться бизнесом, просто потому что его уже ничего не интересует, не волнует и не вдохновляет. Дни снова сливаются, разбавляясь лишь бегающим по дому сыном, которому он, скрепя сердце, разрешает пойти в студию танцев за пределами городка, потому что по уверениям Кацуки там лучший тренер из всех возможных.       — Русский, — зачем-то говорит о преподавателе Юри.       Но Вите всё равно, он не обращает внимание на это уточнение. Мужчина уходит с головой в работу, просто потому что больше ему нечем заняться, а к своему партнёру давно потерян интерес. Да, привычка осталась, да, удобно, а любовь… Его любовь умерла давно в холодных водах, навсегда унося с собой душу легенды фигурного катания. Всё, чего хочется Виктору — защитить сына от схожей участи. Пусть лучше тот сам решает, когда подрастёт, что для него правильнее, а он сделает всё возможное, чтобы объяснить как оно бывает.       С Кацуки они едва ли не разводятся. Всё происходит резко и спонтанно. Солнечный день, не предвещающий беды, Юра на тренировке, а Юри в саду возится с новым хобби — гортензиями, настойчивый телефонный звонок мешает Никифорову работать и он, плюнув на всё, поднимает трубку, чтобы услышать новость о том, что его любимый сын находится в больнице. Отравление рицином, непонятно каким образом взявшимся в юном организме. «Скорее всего», — говорят доктора, — «он просто наткнулся на ягоды в лесу и решил попробовать.» Вовремя заметивший неладное тренер по танцам притащил ребёнка в больницу.       Виктор не стремится выяснить как именно догадался обо всём молодой мужчина, стоящий в приёмной в чёрных очках, просто подходит и с размаху заезжает тому по лицу, да так, что тренера откидывает на пол, а проклятые очки слетают в сторону. Юри с криком кидается на перехват, помогает тому подняться, что-то громко говорит, но Витя его не слышит. Этот хренов тренер не может уследить за его сыном, за его ангелом, за его Юрой! Успокоить его удаётся только с помощью врачей, которые одновременно кидаются осматривать и пострадавшего. Перед тем, как отключиться от введённого успокоительного, Никифоров успевает заметить полный злобы взгляд смутно знакомых глаз с зелёным оттенком, кинутый в его сторону поверх сломанного носа тем самым тренером.       В целом именно из-за этого и происходит скандал в семье. Юри доказывает, что ребёнку нельзя расти в тепличных условиях, что Витя сошёл с ума, стараясь оградить сына от целого мира. Впервые в жизни японец рвёт и мечет, кричит на мужа, не давая и слова сказать против.       — Ты помешался, Виктор! Ты видишь в нём не сына, а отражение Плисецкого! Стараешься загладить свою вину и сберечь, не понимая, что они — не один и тот же человек!       Юри переводит дыхание, сжимает кулаки и кажется, что вот-вот влепит затрещину супругу. А потом резко сдувается, опускает голову и судорожно всхлипывает:       — Пойми же ты, Юра умер, а твой сын — живой, у него впереди много лет, свои мечты и желания, а ты его заживо хоронишь в доме, не давая и малейшей возможности быть свободным.       Под конец голос срывается и совсем затихает. Витя понимает всё, но желание защитить сильнее. Однако, он обещает исправиться и, когда мальчик возвращается домой, разрешает ему продолжить занятия с ненавистным для отца тренером. Юра Никифоров улыбается ему: широко, светло, открыто, так, как никогда не мог сделать «оригинал». Тогда-то и приходит окончательное осознание, что оба Юры совершенно разные, как бы не хотелось обратного.       Улыбка сына вызывает в насквозь прогнившей и давно погибшей душе двоякие чувства, но только она придаёт Виктору своеобразное подобие уверенности в принятом решении и хоть как-то разбавляет поблекшие дни, наполненные одной рутиной. В один из таких дней, который оказывается выходным, чего Никифоров даже не замечает, он слышит из комнаты своего мужа знакомый мотив. Танго, почти такое же, под которое когда-то очень давно они танцевали с Плисецким, но судя по всему — ремикс.       Он заходит в спальню Кацуки без стука и замирает за его спиной, наблюдая на экране ноутбука смутно знакомые фигуры: два парня, оба полностью в чёрном, на фоне заката среди белых колонн танцуют воистину завораживающее танго. Тот, что повыше и покрупнее, подходит ко второму со спины, склоняется к плечу и вместе они приседают на одно колено, отводя свободную ногу в сторону. Брюнет, тот, что сзади, проводит по бедру партнёра ладонью, а затем перехватывает его руку своей. Совместные шаги, разворот шатена и они уже стоят лицом к лицу.       Парни становятся в позицию, первый ведёт, а тот, что пониже, буквально скользит отведённой ногой по вымощенной дорожке, будто плывёт. Плавно так, завораживающе. Их движения выходят лёгкими, само собой разумеющимися, словно всё даётся им так же просто и естественно, как само дыхание. А затем переход, шатена разворачивают, он крутится вокруг своей оси и падает в объятия другого, прогибается назад, почти повисая в сомкнутом кольце из рук, но его поднимают. Парни становятся лицом друг к другу, а их ладони соприкасаются и от них исходит свет.       «Соулмейты», — внутренне восхищается Виктор, не в силах уже отвести взгляд от парочки. Шатен так же быстро отстраняется, уходя назад спиной и заманивая за собой движениями. Замирает, поднимает руки вверх, пока второй направляется к нему быстрым шагом, и останавливает, прижимая обе ладони к чужой груди, чтобы затем совершить разворот и принять чужую поддержку. Его дёргают, притягивая к себе спиной, и парень закидывает одну ногу назад на чужое бедро, склоняет голову в сторону, прижимается щекой к брюнету, заводя руку тому за шею, удерживается. Между ними столько страсти, сколько не было в самом Никифорове за всю его жизнь.       Движения становятся быстрее, настолько выверенные, будто эти танцуют вдвоём всю свою жизнь. Каждое па одного отражается в другом, кажется, что и дыхание у них одно на двоих. Смотреть становится просто невыносимо, у Виктора пережимает что-то в груди и он прикрывает глаза, пропуская часть танца в попытке понять, что же происходит. И понимает же. Вот эти двое — идеальный пример для предназначенных. Вот как бывает, когда родственная душа — не наказание, не навязанный факт, а выбор. Молодые парни на видео — любовь, страсть и соулмейты — всё в одном флаконе. Он снова поднимает глаза на монитор, не замечая, как быстро бегает взгляд Кацуки с видео на него и обратно. И как раз успевает на момент, когда брюнет подхватывает шатена на руки, кружит, держа как самое дорогое в мире сокровище. А тот буквально летит, прогнувшись на чужом плече, и улыбается легко, счастливо… Свободно.       Виктор уже не особо обращает внимание на технику, всё его естество занимают те чувства, что передают эти двое. То, как один слегка отстраняется, совершая выпад вперёд, а другой его удерживает за локти, возвращая к себе, прижимая. То, как разворачивает, прижимаясь губами к раскрытой шее, а чужая нога скользит по бедру. То, как при каждом соприкосновении светятся их ладони. И, чтобы добить, после разворота шатен плавно останавливается, склоняется назад, прогнувшись в позвоночнике, а второй придерживает одной ладонью его под спину и нагибается, прикасаясь к губам своими в нежном и мягком поцелуе. Эта сладость отчего-то отдаёт дикой горечью во рту самого Вити.       Парня разворачивают, опускают к самой земле, но при этом придерживают так аккуратно, с такой любовью, что становится больно. Они вновь поднимаются в позицию и теперь вместо этих неземных лёгких чувств снова появляется страсть. Кружатся быстро, сжигая чужие души даже через экран, синхронно выполняют шаги. Каждое их прикосновение друг к другу — маленький пожар, их непрерывный контакт глаза в глаза — чья-то смерть от боли и восхищения. Парни скользят, изворачиваются, перемещаются по узкому коридору из колонн, а потом замирают, прижавшись боками и лбами, теперь они смотрят на губы друг друга и видео останавливается.       Мужчина не сразу понимает, что это Юри поставил на паузу, равно как и не замечает, что его трясёт. Это танго, которое они когда-то с Плисецким воплотили, как нечто адское, ранящее, полное агрессии и ненависти, сейчас предстало перед ним в совершенно ином свете. И оно как удар ножом под рёбра, который провернули и для верного результата впихнули по самую рукоятку, двигая вверх, чтобы достать до сердца.       — Они тебе никого не напоминают? — хмурится Юри.       — Нет, с чего бы, — голос хриплый, севший.       — Не узнал? — искреннее удивление. — Это же Алтын, — и тише добавляет, — со своим соулмейтом.       — Правда? — Виктор скорее рефлекторно вскидывает бровь и против воли обнимает сам себя за плечи.       — Да, помнишь, они были тогда вместе на по… — начинает японец и тут же осекается, поднимая виноватый взгляд на мужа.       — Помню, — холодно бросает Никифоров и, больше не произнося ни слова, выходит из комнаты.       Кацуки остаётся сидеть в кресле не шевелясь. Он-то прекрасно всё понимает, причём даже больше, чем окружающие. Его раздирают сомнения и муки совести, хочется одновременно всё объяснить, чтобы усмирить чужую боль, но нет уверенности в том, что это действительно принесёт облегчение его любимому, возможно даже навредит.       Юри никогда не знал своего истинного соулмейта и не мог понять радости от его нахождения. Но стоит ему посмотреть на Отабека и этого парня — сразу видно, что между ними любовь. Самая настоящая причём, а не как у тех зомбированных родственных душ, поражённых связью. Одного только не удаётся постичь японцу — как можно не узнать этот взгляд пускай уже ореховых глаз, который принадлежать может лишь одному человеку в целом мире?       А Виктору в эту ночь снится свет: яркий, чистый, ослепляющий. Исходящий от двух сомкнутых рук с переплетёнными в единое пальцами.

***

      1. Хотела написать драббл, а вышло как всегда. Сначала поставила рейтинг PG-13, а в итоге пришлось менять на R. Что со мной не так?       2. Это могла бы быть вторая часть фанфика «I feel you», но, как по мне, история Никифорова там не уместна.       3. Кто понял о каких последствиях для второй души намекала Марго — тому печеньку.       4. Видео, на которое ориентировалась при создании танца Виктора и Юры — https://www.youtube.com/watch?v=kdhTodxH7Gw       5. Видео с танцем Юры и Отабека — https://www.youtube.com/watch?v=OUK08yqghNI       6. Кто догадался, почему название именно «Libertango», а ведь дело тут не просто в самой мелодии, выбранной в качестве сопровождения, и какую связь оно носит с последними словами из сообщения Юрия — тому конфетка <3       7. Вы внимательно прочли сны Виктора? Тогда поздравляю. Это отсылки к моему новому макси, который я пишу по Плибеку, друзья мои. Да-да, у их истории будет продолжение. Поддержите меня, если вам не сложно) Нужны доказательства? Пока мой ноутбук был в ремонте (ага, две недели, чтоб их всех), мне удалось сделать пару наработок-набросков — http://radikal.ru/lfp/s019.radikal.ru/i608/1706/6a/3862992d8900.jpg/htm