***
Поставленную сегодня боевую задачу они выполнили. Рене и его товарищи отправили на землю два хейнкеля, и мощные гулкие бомбардировщики, покачав им крыльями, благополучно ушли в сторону своего аэродрома. А их звено на обратном пути атаковала эскадрилья тяжёлых ночных истребителей «Дорнье» и двухмоторных мессершмиттов. Численное преимущество и лучшее вооружение на бортах врага сделали этот бой неравным — два девуатина получили повреждения, вся группа была откинута далеко от фронта. «Они гонят нас на линию противовоздушной обороны», — догадался Рене. О, нет. Страшно было даже представить, что сделают с его Стрижом зенитные снаряды. Нужно уходить. Домой. И Рене продолжил борьбу. Ему удалось сбить охватившее левое крыло пламя, затем он позволил одному из атакующих сесть себе на хвост и увлёк его в почти вертикальное пике. Он был уверен, что они со Стрижом справятся, а вот сумеет ли пилот мессера?... Нет, не сумел. Рене улыбнулся, бросив взгляд на яркую вспышку внизу. «Двенадцатый. Молодец, малыш! — похвалил он товарища. — Отлично. А теперь ныряем в облака». Оставалось сориентироваться и лететь к своим, но Рене чувствовал, что со Стрижом не всё в порядке. Он, насколько было возможно, оглядел корпус самолёта — множество пробоин в фюзеляже, разорванный в клочья правый стабилизатор, сорвана верхушка киля, а значит, скорее всего, руль поворота тоже неисправен. При таких повреждениях трудно будет дотянуть до аэродрома. К тому же, в работе мотора послышались перебои. И ещё этот отчётливый запах керосина… «Времени совсем мало, — заключил Рене и подбодрил Стрижа, — ну ничего, будем с тобой планировать. Мы, конечно, никогда не пробовали, но я уверен — ты справишься».***
Израненный девуатин плохо слушался руля, корпус его трясло, как в судорогах, стре́лки приборов неровно пульсировали. «Ничего, ничего, — повторял Рене товарищу. — Прилетим домой, и тебя подлечат. У нас хорошие техники. Мы ещё не раз покачаем им крылом, да, милый?» Сколько же им ещё лететь? Если курс выбран верно, то четыре-пять минут. Рене не был уверен, что определил правильное направление — показания практически вышедших из строя приборов заставляли его сомневаться, но раньше времени выйти из облачности означало обнаружить себя и подставить Стрижа под огонь. «Нет, мальчик мой. Ты и так уже натерпелся сегодня. Спустимся, когда подлетим поближе». Через минуту не переставая чихавший мотор беспомощно затих, и Рене беспокойно прислушался к болезненной дрожи обескровленного стального тела. Нет, ему не было страшно здесь — среди плотных облаков ночного неба, в почти полной тишине, на высоте в несколько сотен метров над землёй, — он боялся только, что не сумеет помочь своему верному Стрижу. «Видишь, сейчас высота ещё достаточна, Рене. Ещё не поздно выпрыгнуть с парашютом, — вдруг вспомнился ему голос инструктора. — А через полминуты будет поздно». «Спасибо, капитан. Я помню», — кивнул Рене, отсчитав сорок пять секунд, прошептал: — Теперь пора, милый. — И тронул штурвал. Девуатин послушно клюнул носом, нырнул под облака, увеличивая скорость. Теперь у них оставалось совсем мало времени. Рене с тревогой вглядывался в темноту, простёршуюся перед ними — лишь редкие огни и ни одного знакомого ориентира. «Похоже, мы с тобой снижаемся над чужой территорией», — быстро проговорил пилот и ощупал кобуру на бедре. В ней был маленький пистолет Уни́к с девятью патронами в магазине. «Много из такого не поубиваешь», — разочарованно вздыхали некоторые курсанты, получив оружие. Тогда молодым лётчикам объяснили, для какой именно цели он предназначен, но Рене об этом можно было и не рассказывать — он отлично знал, что враги делают с пленными омегами. Он был уверен, что не допустит этого. Нужно только успеть. Тем временем изувеченный Стриж быстро терял высоту. «Слишком быстро. Слишком быстро, малыш, терпи, ну постарайся», — умолял Рене, забирая штурвал предельно на себя и понимая, что повреждённый руль высоты не послушается его. Видимость была практически нулевой, он не представлял, на какой местности им предстоит садиться, поэтому старался как можно дольше удержать машину в воздухе, пусть даже на бреющем. Рене не видел, он просто чувствовал стремительное приближение земли и знал, что на попытку выровнять Стрижа осталось только несколько секунд. «Теперь ножки, милый». Но шасси не выпускалось — где-то заклинило. Собрав все свои силы, Рене удерживал штурвал и раз за разом жал кнопку перезапуска. «Что там внизу? Поле? Лес? Постройки?» Наконец измятые стальные створки распахнулись, выпуская шасси. «Отлично, Стриж, не на брюшко», — в это мгновение мрак впереди обрёл смутные очертания, и Рене вздрогнул — под ними расстилалась лесополоса. Нет, нет, нет, только не это! — падение среди деревьев разорвёт его друга в клочья. О том, что станет с ним самим, у пилота не было времени задумываться: «Тянем, малыш. Тянем, сколько сможем». Вот оно! Впереди тёмный бархат верхушек деревьев обрывался, и начиналось поле. «Здесь, — решил Рене. — Не бойся, Стрижонок, всё будет хорошо». Он позволил измученному истребителю скользнуть к земле. Едва самолёт коснулся поверхности, его тут же подбросило на несколько метров вверх, затем он снова опустился, и после нескольких мелких прыжков плавно побежал по полю. От жёстких скачков двухтонной стальной машины у Рене потемнело в глазах, но сердце его переполнилось радостью: «Чудо моё, я же говорил, что ты справишься!» — запинаясь, пробормотал он. И вдруг из темноты перед ними вынырнули несколько силуэтов одиноко стоящих деревьев — Стриж, задев одно из них, развернулся, завертелся, ударился левым крылом о другое, и ещё, и ещё… Отклонённый «на себя» до упора штурвал больно ткнул Рене в грудь, он инстинктивно согнулся, но мощный рывок дёрнул его в другую сторону, с размаха впечатав обратно в сиденье. Непереносимая боль, пронзившая затылок, заставила Рене вскрикнуть. «Вот чёрт, нельзя терять сознание. Нельзя... нельзя…» Ослабевшей, словно чужой рукой он попытался расстегнуть кобуру, чтобы вытащить Уник, но пальцы отказывались повиноваться. «Нужно только успеть», — прошептал он фотографии на приборной панели, продолжая попытки, а потом словно тёплая ладонь накрыла ему глаза, стало темно, все звуки вокруг исчезли, кроме одного — звука тихой капели в весенней берёзовой роще. Звука, который научил его слушать Марко.***
Марко Фио́ри родился в Италии, в семье туринских рабочих, но вырос во Франции — его родители, убеждённые сторонники демократии, спустя несколько лет после прихода к власти диктатора приняли решение покинуть родину и обосновались в Провансе, недалеко от Гренобля. Маленький Жан Рене Монтиньи́ не разбирался в политике, ему просто были интересны эти красивые, смуглые и черноволосые альфы и омеги, говорившие на другом языке, которые поселились в небольшом доме на конце их улицы. Случайно встречая кого-то из семьи Фиори, он смущался, но всё равно пытался подойти поближе, исподтишка посматривал и вслушивался в незнакомую речь, а иногда прохаживался мимо их дома и, вытягивая шею, поглядывал поверх увитой виноградными лозами низенькой изгороди, чтобы узнать, чем это они там занимаются. Он даже не думал, что кто-то из них обратит внимание на него, са́мого обычного шестилетнего мальчишку, но…***
Марко вошёл в его жизнь неожиданно, легко и навсегда. Велосипед старшего брата оказался слишком большим, и маленький худенький омега, не управившись с ним, упал прямо посередине улицы. Первым делом Жан Рене ужасно испугался — ведь если соседские ребята увидели, как он свалился, то обязательно начнут свистеть и улюлюкать, — попытался поскорее встать, но сразу же, почувствовав сильную боль, упал снова, и в эту самую секунду его окружили свист, хохот и обидные выкрики вездесущих мальчишек. Велосипед крепко прижимал его ногу к земле, поэтому Жан Рене оставил мысли о бегстве — теперь уже поздно. Не поднимая головы и изо всех сил стараясь не заплакать, он с трудом освободился из-под тяжёлой рамы и принялся рассматривать разбитую в кровь коленку. Поглощённый своим занятием мальчик не заметил, что унизительные звуки вдруг все разом стихли… — Здравствуй, малыш. Можно тебе помочь? — этот голос был мягким, но слова звучали как-то не так. Жан Рене вздрогнул от неожиданности, вскинул голову, ещё раз вздрогнул, увидев над собой одного из Фиори, темноволосого смуглого юношу, и ещё раз вздрогнул, на этот раз очень сильно, потому разглядел его глаза — совершенно необыкновенные, ярко-голубые, как весеннее небо. — Вы умеете говорить? — ошеломлённо выпалил он первое, что пришло в голову. Необыкновенные глаза улыбнулись. — Пока только немного, но я учусь. — Юноша опустился на землю. — Меня зовут Марко. Омега смутился, отвёл взгляд, и всё же, подумав, робко вложил исцарапанную и перепачканную землёй ладошку в протянутую ему руку. — Жан Рене. А уже через минуту его смущение сменилось каким-то необыкновенным чувством, в котором смешивались волнение, восхищение и гордость — да, гордость, что такой большой, почти совсем взрослый альфа обратил на него внимание и даже решил помочь. Поэтому Жан Рене безропотно доверил ему свою коленку. Марко достал носовой платок, аккуратно промокнул кровь, очистил ссадину от земли и врезавшихся в кожу мелких камушков, спрашивая время от времени: «Не больно?», — тем же платком перевязал его ногу, потом поднял с земли непокорный велосипед. — Идти пешком тебе, наверно, будет трудно, Жан Рене. Садись. А я повезу тебя. Омега не заставил просить себя дважды. Устроившись в седле, он бросил торжествующий взгляд на вредных мальчишек — больше никто не осмелится насмехаться над ним теперь, когда его взял под защиту Марко, такой добрый и сильный. «А ещё очень красивый», — и вдруг нежные щёчки Жана Рене залились жарким румянцем.***
С этого дня Марко был всё время рядом — он каждый день приходил к их калитке и ждал, когда Жану Рене разрешат выйти на прогулку, чтобы покатать омегу на велосипеде или поиграть с ним в мяч. Понемногу семьи Фиори и Монтиньи сблизились, и Марко стал частым гостем в доме Рене. Он помогал ему делать уроки, учил рисовать и говорить по-итальянски. Скоро они стали неразлучны — летом вместе выращивали в палисаднике прекрасные голубые гиацинты, бегали на речку и забирались на деревья в поисках яблок, осенью — собирали виноград или сидели на скамейке, любуясь оранжевым танцем листопада, зимой катались на санках и играли в снежки. А весной, взявшись за руки, гуляли по цветущим лугам, вдыхая медовые ароматы диких трав, от которых кружилась голова и что-то так сладко сжималось в груди… Иногда Марко приносил с собой книги и читал вслух, а маленький Жан Рене, слушая, погружался в цветные мечты о сказочных странах, далёких путешествиях и удивительных приключениях. Но Марко научил Рене не только мечтать. Однажды ранней весной он усадил мальчика на раму перед собой и направил велосипед по волнистому просёлку: — Куда мы едем, Марко? — оглядывая бескрайние, до горизонта, луга, спросил Жан Рене. — Хочу показать тебе одно тайное место, малыш. Кроме меня, о нём никто не знает. «О, как чудесно», — подумал омега, покрепче прижимаясь к юноше. Остановившись на окраине небольшой рощицы, Марко помог Рене спуститься и, оставив велосипед, повёл мальчика в тенистую прохладу. Здесь было так тихо — только шорох прошлогодних листьев под ногами нарушал прозрачное безмолвие. Юноша некоторое время бродил под деревьями, иногда останавливаясь, поднимая голову, словно прислушиваясь к чему-то, а Жан Рене следовал за ним, сгорая от желания поскорее узнать, в чём же заключается эта тайна. Наконец Марко остановился, снял куртку и расстелил её под одной из берёз. — Сядем здесь, малыш. Омега послушно опустился на землю и вопросительно взглянул на друга. — Закрой глаза, Жан Рене, — попросил Марко. — И просто послушай. — Ой, я не смогу! Мне страшно! — шёпотом признался Рене. — Не бойся, маленький. Давай, я буду держать тебя за руку. За руку — это другое дело. Маленький омега доверчиво закрыл глаза и стал нетерпеливо ждать обещанную тайну. Минуту, другую, третью… Ничего. Только лёгкое дыхание ветра на лице и шелест тонких веток над головой. Он беспокойно пошевелился — а вдруг тайна не захочет и не откроется ему? — Всё хорошо, Жан Рене, — Марко бережно погладил крошечную руку, лежащую в его ладони. — Не спеши. Просто слушай. Ладно. Глубоко вздохнув, мальчик снова погрузился в окружающую безмятежность. Что же он должен услышать? Птицу, голос? Он так старался, что от этой тишины у него зазвенело в ушах. А Марко продолжал поглаживать его руку, успокаивая, и от этих прикосновений становилось так тепло, что даже хотелось улыбаться… и вдруг Рене, нет, не услышал — он почувствовал этот звук. Мерное медленное касание, словно мягкое постукивание. Сердце его замерло. — Я слышу, Марко. Но что это? — боясь спугнуть незнакомый звук, омега говорил еле слышно. — Это течёт берёзовый сок. — Так же тихо отозвался юноша. — Так плачут берёзы. — А… отчего они плачут? — омега невольно придвинулся ближе. Марко ответил не сразу. — Не знаю, малыш… никто не знает. «Ну, конечно, не знает, — подумал очарованный Жан Рене. — Это же тайна. Её и нельзя знать». Он ещё долго сидел с закрытыми глазами, а потом ему ужасно захотелось увидеть эти удивительные «слёзы». Тогда Марко, подняв мальчика себе на плечо, показал ему маленький узелок у основания ветки — на нём одна за другой набухали ароматные прозрачные капельки, и, налившись, срывались вниз, уступая место новым. Жан Рене поймал несколько «слёз» в ладошку и осторожно попробовал кончиком языка. Необыкновенный, ни с чем не сравнимый вкус и чудесный запах. — Нравится? — улыбнулся Марко, опуская омегу на землю. — Если хочешь, мы можем вместе приходить сюда. Каждую весну. О, конечно, Рене хотел! Он с благодарностью посмотрел на юношу — Марко такой добрый и заботливый, и только с ним одним поделился своей тайной, это так мило… каждую весну… вместе… — Ох, Марко, я хочу всегда-всегда быть с тобой! — вдруг выдохнул он, тут же смутился, не зная, где спрятаться от голубого взгляда, уткнулся лицом в грудь юноши и почему-то всхлипнул. — И я, мой маленький. Всегда. — Марко бережно обнял хрупкие плечики. На душе его было тревожно. Он читал газеты, он слушал разговоры старших. Он знал, что совсем рядом, по его родной стране, неумолимо расползается тёмное чумное пятно, поражая умы и сердца, что очаг этой заразы уже вспыхнул в Германии, и что теперь эта смертоносная чума угрожает поглотить всю Европу, выжечь цветущие поля Прованса, уничтожить его мальчика, такого маленького и доверчивого… — Я всегда буду защищать тебя, Жан Рене. — Сказал юноша, крепче прижимая омегу к себе.***
Спустя полгода в дом Монтиньи вошёл высокий темноволосый курсант в обмундировании воздушных войск. Жан Рене знал, что Марко собирается поступать в лётное училище, — они не раз говорили об этом, — но почему-то мальчику представлялось, что то время придёт ещё очень-очень не скоро, и сейчас он испугался. Потому что оно уже настало. И эта форма. Из-за неё Марко показался ему каким-то далёким и чужим, а в груди возникло смутное предчувствие, что она разлучит их. Надолго. Или даже навсегда. Когда они остались наедине, Жан Рене осторожно спросил: — Марко, ты думаешь, война будет? — Нет-нет, малыш, они не осмелятся полезть к нам. — Чувствуя волнение маленького омеги, юноша успокаивающе улыбнулся ему. Но мальчик не поверил, больше того — он обиделся, потому что впервые за всё время их дружбы услышал в голосе Марко фальшивые ноты. — Тогда почему ты сделал это? — он указал на петлички с крыльями и скрещенными лопастями. Марко стало стыдно, и сердце его болезненно сжалось. Что он мог сказать этому испуганному ребёнку, чтобы утешить и успокоить? Что скоро вся его привычная жизнь рухнет, а мир изменится, станет страшным и жестоким? Нет, он ещё слишком мал. Его Рене. Его первая, единственная любовь. Ему всего лишь одиннадцать лет. Пусть он узнает обо всём позже. И о войне, и о любви. — Потому что мы должны быть готовы, малыш. Чтобы дать врагу достойный ответ.***
«Готовы». Жан Рене долго размышлял над этими словами и принял решение — раз готовится Марко, значит, он тоже должен быть готов, если Марко уйдёт на войну — то он пойдёт вместе с ним. Потому что… он любит его. Любит. Наконец Жан Рене понял, отчего, когда смуглая рука касается его, так замирает сердце, отчего так безнадёжно грустно в разлуке, отчего так часто хочется прижаться к нему, такому сильному и красивому. Разобравшись в своих чувствах, мальчик обрёл спокойствие. Теперь он знал, что делать. Он взял в школьной библиотеке франко-немецкий словарик и начал тайком, лёжа по вечерам в постели, изучать язык вероятного противника.