Вендетта

Семь лет. Когда тебе было семь лет, мне было тринадцать. Когда тебе было семь лет, я купил тебя в Детском Доме. В прочем, всем было глубоко наплевать на то, что с тобой будет или где ты будешь жить, будут ли родители или друзья. Всем глубоко до лампочки, которая давно обгорела и пылится в люстре, до которой всем также наплевать. Этот приют находился в самой дыре самого дырявого городка. Мертвая точка на карте страны. Самый бумажный город. Честно сказать, мне тоже было все равно. Мне никогда не давали играть нормальными игрушками. Я просто хотел утолить свою скуку. Живая игрушка. Ее просто нужно научить уважать меня и слушаться, вырастить идеальное создание. Я наследник своего отца, будущий глава, убийца, король этого гребаного мира. Когда мне было десять, я первый раз убил человека. Это был предатель моего отца. Он воровал деньги, а когда я его заметил, он угрожал убить меня. Честно сказать, и тогда-то я не совсем понимал, что творилось, но этот высокомерный взгляд меня раздражал. Это черта моего характера досталась мне от отца. Врожденная неприязнь ко всему, что считает себя выше, когда это не так. Тогда я прострелил ему висок. Когда мне было тринадцать, я впервые переспал с женщиной. Шлюха моего отца. Ненасытная обольстительница. В то время, я был еще весьма милым. Она просто решила, что сможет стать моей мамочкой, стать главной женщиной моего папочки. У него их миллиард. И многие из них считали также. Но это оказалась весьма смелой и хитрой. Когда она шла в покои отца, не по его приказу, а по собственной обжорливой инициативе, она наткнулась на меня в коридоре. Ее привычка постоянно гладить меня по голове не в знак любви или на показ, но в знак умиления всегда настораживала меня. Не помню, что она сказала точно, но то, как она сравнивала меня с отцом, я помню прекрасно. Поэтому, она оказалась подо мной в тот день. В тот момент я не казался ей тем милым беловолосым мальчиком. Она кричала и какой-то период даже боялась, но вскоре она стонала от наслаждения. На тот момент ей было 21. Она была умна не по годам, стоит признать. У меня были девочки и по-моложе. Мэридит — 16. Ами — 17. Юка — 14 лет. Совсем без стыда. Приказ отца мне казался интересным. Так открыто играть с человеческой жизнью мне не разрешали. До того момента. Я взял себе семилетнюю девочку. Без привычек, без семьи, без принципов и без характера. Абсолютно поломана и послушна. Невинна и безгрешна. Хороший материал, из которого можно слепить идеального киллера, марионетку на ниточках, послушную малышку, идеальную куколку. И я могу делать все, что сочту нужным. С ней. С тобой. Когда тебе было семь, в тот день я приехал в Детский Дом. До сих пор помню, в нем не было ни отопления, ни отдельных комнат. Воспитательница — конченная алкоголичка. Она издевалась над вами, насколько ей позволяло отсутствие совести. Было видно, что за чистотой она не следила. Дети ходили в синяках и ссадинах, а одежда вся порвана. Когда девочкам исполняется шестнадцать, она заставляла их продавать свои тела, а выручку отправляла на выпивку. Когда я зашел в это захолустье, воспитательница тут же забилась в угол. Она прекрасно знала, кто я и кто мой отец. Те двухметровые парни, что назначены охранять меня, прекрасно давали понять, что ей нельзя мне отказывать. От ее растрепанного вида меня тошнило. Волосы разбросаны, синяки под глазами и запах перегара. — Что вам здесь надо, — она кричала, но ей было страшно. — Я уже отдала вам новых девочек в бордель. Что вам еще нужно?! — Заткнись! — одного моего взгляда достаточно, чтобы она в страхе застыла от ужаса. — Раздражаешь. — Я… я отдала вам все долги, че… чего вы хотите? — Хватит уже, — я оставил ее с охраной, а сам пошел комнату. В этом приюте все дети были младше меня. Хотя, назвать ребенком человека, который убил кучу людей и переспал с кучей шлюх сложно. Эти дети то нервно жались к углу, словно это их мать, то носились туда-сюда, то прятались под столом. Они уже понимали, что тех, кого забирают незнакомые люди, обратно здоровыми не возвращаются. Но среди толпы трясущихся детей я увидел мелкую тебя. Ты отличалась от них. У тебя не дрожали колени, ты не кричала и не плакала. Казалось, ты живешь далеко отсюда, в другом мире. На твоем лице не было ни страха, ни удивления. На нем вообще ничего не было. Ни единой эмоции. Казалось, твое лицо лишь прозрачный экран. Ты не похожа на тех шлюх, что каждую ночь выходят покурить из комнаты отца, на ту ведьму, что издевалась над тобой каждый день, на те трясущиеся осиновые листья. Ты стала для меня секретом. Как сейчас помню, ты сидела на ковре, практически в центре комнаты. Ты не глядела на меня, ведь твои глаза были пусты. Твое платье зашивали много раз, худенькие босые ноги были вытянуты, твои растрепанные фиолетовые волосы были рассыпаны, а на голове красовался маленький неуклюжий бант. Я подошёл к тебе и посмотрел в глаза. Там не было ни гнева, ни страха, лишь тишина. — Как тебя зовут? — спросил я. Ты посмотрела на меня и молчала. Тогда мне показалось, что у тебя нет языка или голоса вообще. Безмолвна, беспринципна. — Вендетта… Отныне тебя зовут Вендетта. А меня ты можешь называть хозяином. Запомнила? — я говорил тихо, чтоб никто больше не слышал. В твоих глазах незаметно заиграло любопытство. — Хозяин… хозяин… хозяин… — повторяла ты, не понимая, что это значит. Впервые за свою жизнь я встретил настолько непосредственное и наивное существо. Я погладил тебя по головке и улыбнулся. Ты озадаченно смотрела на меня, пытаясь понять это. Но все бессмысленно. Я беру тебя за руку, и мы уходим от туда. — Хей, а ну стой, эта девка принадлежит мне, ты не можешь ее просто так забрать, — а она права. Я уронил на нее злой взгляд, от чего та поморщилась. Ее морщины смешались с только что прогремевшим выражением лица, из-за чего это было трудно разобрать. Я бросил ей в лицо 400 000 $. Этого ей хватило, чтобы полностью спится и сдохнуть как грязная крыса. Я посадил тебя на сиденье автомобиля, пристегнул ремнем, чтобы тебе было удобно. Больше этого злополучного Детского Дома ты не видела. Помнишь этот день? Тогда мне было 13, а тебе всего 7. Когда я привёз тебя в дом, он показался тебе странным. — Я умерла? — это была твоя первая фраза, сказанная в этом доме, и первая фраза, имеющая смысл. Вопрос. Всего два слова. — Нет, ты находишься у меня дома. Отныне, ты живешь здесь, и тебе запрещено без моего ведома уходить отсюда, — сейчас это все, что ты должна была осознать. Как механизм. Отложить в памяти. Мы зашли в мою комнату, помнишь, ты тогда хотела сесть на кровать и еле забралась туда? Мне было забавно наблюдать за тобой. Твое платьице неуклюже задралось, и были видны детские трусики в горошек. — Зачем ты меня сюда привез? Где мамочка и... и папочка? Куда они пропали? — твои глаза такие наивные. И я утонул в них. Помню, тогда я ненавидел все, но, глядя на тебя, забывал об этом. — Твои мама и папа не главное для тебя. Они не любят тебя, ведь они тебя бросили! — ты внимала каждое мое слово, каждый смысл, вложенный в них. — Они меня не любят?! — произносишь ты тихо, словно гипнотизируешь себя. — Ты не нужна им. — Не нужна… — Я научу тебя, что нужно делать с теми, кто тебя предает. — Кто придает… — И ты накажешь мамочку и папочку за плохое поведение. — Накажу… мамочку и папочку… — Ты все поняла? — ты киваешь, не отрывая глаз с моего лица, — вот и замечательно, я хочу, чтобы ты выросла сильной и красивой девочкой. А потом ты станешь лучшей убийцей. — Убийцей… убивать… убийство… смерть, — твои слова не связаны, ты словно бросала их в пустоту. Живой метроном. Я позвал горничную. Она помыла тебя, причесала и одела. Ты стала чище, вместо тряпок на тебе был милый сарафанчик, ты изменилась. Но твой неуклюжий бантик остался красоваться на твоих темно-фиолетовых, лоснящихся волосах. А глаза все еще такие же пластиковые. Эту ночь ты спала со мной. Ты, теплая, сопела в подушку. Ты сама попросила остаться. Ничего и никого не хотела принимать, кроме меня. И я не смог отказать тебе. Эту ночь я должен был провести с очередной дешевкой. Я вышел из комнаты, чтобы не разбудить тебя. Ты не заметила. Я сказал той девчонке, что ждала меня за дверью, чтоб она убиралась. Какого было ее лицо, когда она узнала, с кем я спал в ту ночь. Причем, спал, обнимая тебя за детские бесформенные плечи. А ты резво брыкалась и дрожала. На утро ты не хотела просыпаться. Я поднял тебя и отнес в ванную. Ты, словно не знала, как и чем пользоваться. Я сам тогда тебе почистил зубки, умыл лицо и переодел тебя. Когда я снимал ночную рубашку, то заметил, какие у тебя тонкие руки. Как ты вообще могла ими двигать? На завтрак ты ничего почти не съела. Лишь выпила яблочный сок. Я сказал тебе, что нужно хорошо питаться. В ответ ты лишь поморщилась и опустила взгляд. Я кормил тебя с ложечки, и ты ела. Ты испачкала свой ротик. Тогда я протер его салфеткой. Основное время я потратил на твою физическую подготовку. Ты еле бегала и почти не могла наклоняться. Словно нитки, тобой можно манипулировать. Я ломал тебе позвоночник, кисти рук и ног, но ты не плакала. Когда я причинял тебе боль, ты не плакала и не кричала. Ты молча терпела. У меня было чувство, что я ломаю не кости, а пластик. Настолько тонкий и мягкий. После этого скелет твоего тела был укреплен, ты могла извиваться, как змея. Растяжка, мышцы — я хотел довести твое тело до идеала. — А когда мы пойдем гулять, — ты часто задавала мне этот вопрос. Да, мы много гуляли, я показывал тебе парки и скверы. Больше всего тебя пугали птицы. И ты боялась даже приближаться к ним. Я помню, как меня это забавляло. Но ты часто смотрела на них в небе. Напоминает что-то, да? А ты помнишь наш первый урок? Я учил тебя стрелять. В семь лет тебе не хватало сил нажимать на курок. В ближнем бою толку тоже было не много, а людей бить ты не хотела. Спала в соседней комнате и любила смотреть, как ко мне иногда заглядывали наштукатуренные девицы. Ты была еще слишком мала и не понимала, зачем они ко мне ходят. В первое время я мало времени уделял твоим тренировкам. Тебя учили разным языкам, математике и статистике. На удивление, материал ты усваивала быстро. К восьми годам ты знала наизусть таблицу квадратов от двух до девяносто девяти, два языка, не считая родного, и смертельные точки на теле человека. Глядя на прислугу и помощников отца, ты обращалась ко мне на "вы" и называла хозяином. Ты была очень послушной и ждала, когда я похвалю тебя. Ты переняла у прислуги привычку кланяться, была более активной и любила, когда я гладил тебя по головке. Это стало привычкой. Не только у тебя, но и у меня. Вскоре, ты впервые увидела моего отца. Ты бегала по коридору и столкнулась с высоким серьезным дядей. Когда он спросил, кто ты, ты не ответила. Испугалась. Тогда, ты чуть не лишилась жизни, но я тебя спас. Я не позволил ему лишить меня тебя. К девяти годам мы виделись реже. В основном ты училась дома, так как в школе у тебя были проблемы с одноклассниками и учителями, но убивать тебя учил я. Мне было уже пятнадцать. Я сам возглавлял операции и сам спокойно убивал людей. Мои руки были полностью в крови. Но марать твои руки мне не хотелось. Тем не менее, отец приказал сделать из тебя убийцу. К десяти ты уже полностью научилась стрелять из пистолета. Я помню тот день. — Ноги поставь пошире и вытяни руки вперед, целясь чуть выше, — я стоял за твоей спиной, аккуратно обнимая и направляя тебя, мое солнышко. Ты попала точно в цель. Ну, ты стреляла не впервые. Запах пороха и громкий звук были для тебя знаком, что задание выполнено. — Да, господин, — я помню, ты всегда мне отвечала так. На любой мой вопрос или просьбу. В тайне, я убивал всех, кто обижал тебя. Я хотел, чтобы ты усвоила, что ненужных людей нужно убивать. А ты возмущалась, почему у тебя часто менялись учителя. Но затем, ты стала моей рабыней. Выполняла все, что я скажу. — Вот умница, — я прекрасно это знал. Каждый день ты проходила жестокие и порой бесчеловечные тренировки. Как и я в свое время. Я хотел вырастить идеальную игрушку. Ты никогда меня не обманывала. Ты была великолепна, моя Вендетта. Я помню твой характер. Это было в тот день, когда ты первый раз направила курок на меня. Ты продолжала слушаться меня, но когда на очередной тренировке ты должна была попасть в цель не задев объект. У тебя получалось плохо. Тогда я встал рядом с мишенью. — Один выстрел. Промажешь, и я умру, - ты испугалась. Убить меня по неосторожности было бы весьма трагично для тебя и удачно для других. Ты прицелилась и попала мне в руку. Кровь окрасила белый пиджак в красный цвет. — Ах... — воскликнула ты. Из твоих глаз потекли слезы, словно попали в тебя, а не в меня. Я же стоял, будто ничего не произошло. — Продолжай! — сказал я. — Продолжай, пока не попадешь! — твои руки тряслись, и от былого безразличия не осталось и следа. К счастью, ты не была безразлична только ко мне. Ты прицелилась поточнее. В этот раз пуля меня не задела, но в цель ты все равно не попала. Почти опустила руки. — Дальше! — ты понятия не имела, что происходило. Ты смотрела мне в глаза. Конечно, мне было больно, но эта боль для меня не нова. — Перестань бояться! Если будешь трястись, ты никогда не попадешь в цель! — ты выдохнула, и в тот момент твои глаза снова приобрели стеклянный оттенок. Ты сделала выстрел. В одиннадцать ты стала профессиональной убийцей. Сколько себя помню, ты никогда не могла меня победить. В тот день мы сражались врукопашную. Ты была настроена решительно. Удар ногой, рукой, прыжок, кувырок, еще удар и еще… Твое тело доведено до совершенства. Не удивительно, с семи лет тебе ломали ноги и позвоночник, чтобы твое тело могло идеально выполнять все элементы и стало сильней. Я считал тебя мертвой, когда ломал твою спинку. Ты действительно кукла. Кукла из пластика, которую невозможно испортить. Ты не смогла меня победить. Естественно! Я старше тебя на шесть лет, сильнее тебя. Я живу так с самого моего рождения. Ты обижалась и по-детски морщила носик. Но поддаваться было бы несправедливо по отношению к тебе. — Где моя мамочка? — каждый день ты задавала мне один и тот же вопрос. — Если я ей не нужна, почему я родилась? Она меня правда не любит? — и однажды я рассказал тебе. — Если ты хочешь знать. Твоя мать была шлюхой. Твой отец жестоко отымел ее. Когда ты родилась, ты была совсем ненужной. Твоей матери было всего семнадцать лет. Они отдали тебя в тот дом в надежде, что ты подохнешь. Тебя не любили. Поэтому, я научу тебя, как убивать людей. — Меня не любили? — ты не понимала, это видно по твоему лицу. В двенадцать лет ты стала идеальной машиной. Твои движения, пластика, растяжка стали отточены настолько, что ты могла уже попадать в движущиеся цели. Но меня ты победить не могла. В твоем теле начали проявляться черты женщины. Вырисовывалась талия, выросла грудь, исчезли щечки, но лицо осталось такое же милое. Ты носила короткую чёрную юбку. Когда ты снова предстала перед отцом, он увидел девушку. Твои ноги, руки, грудь — все выдавало тебя. Когда ты ушла, он отдал тебя мне в полное распоряжение. — Покажи ей всю сущность этого жестокого мира, — сказал он мне. Я выполнял его приказ с пристрастием. На следующий день ты отправилась на убийство своей матери. Ты ворвалась к ним в дом, держа в одной руке катану, а в другой — пистолет. Впервые за всю жизнь, ты улыбнулась. Но это была улыбка сумасшедшего. Она тянулась до самых ушей, глаза широко раскрыты, а на голове красовался бант. — Я дома, Мамочка! Ты рада меня видеть?! Рада видеть свою дочурку? — твоя мать уже не выглядела шалавой. У нее был любящий муж и маленький сын. Когда ты умирала в детском приюте, она носила под сердцем другого ребенка. Другого. Не тебя. Она его любила, но не тебя. И ты это понимала. — Кто ты такая? У меня нет дочери, — она испугана. Она помнила тебя, она боялась тебя, но не хотела, чтобы ее сын и муж знали о тебе. Ты для нее лишь бельмо. — Дорогая, что случилось? — тревожно спросил отец. — Я ничего не знаю. Я… — ты убила ее, не моргнув и глазом, в ее теле нашли три пули. — Мамочка…— затем ты прикончила своего братика и отца. Твои руки были впервые испачканы кровью. Ты улыбалась искренне, словно все это время сдерживалась. — Мамочка, ну что? Теперь ты сильнее меня любишь? Теперь я заслужила твою любовь? — ты пришла ко мне. В руках у тебя были отрезанные головы твоих родителей. Ты смеялась, а с твоих рук стекала кровь. — Господин, я убила мамочку. Я прикончила ее. Я молодец? — Умница моя, — я поцеловал тебя в лобик и поправил немного задравшуюся юбочку. — А мамочке больно? Ей было больно, когда я ее убивала? — Не так больно, как могло быть. С того дня ты стала много улыбаться. Ты стала искренней. Ты убивала и убивала, купаясь в крови жертв. Я же наблюдал за тобой. В тринадцать лет я назначил тебе учителя. Шлюха, которая навещала отца почти каждую ночь. Я приказал ей научить тебя пользоваться твоим еще не полностью сформированным телом. Конечно, оно еще не доросло. Ты еще мала и многого не знала. Она показала, как нужно показывать мне свою любовь и привязанность, как скрыть неприязнь, показывая заинтересованность. Это было последнее, чему тебя могли научить здесь. Тебе поручали задания под прикрытием. С твоим владением пяти языков, милым личиком и навыками убийцы, ты легко убивала старых извращенцев, что хотели провести с тобой ночь. Ты же еще была моей невинной девочкой. Но соблазнять ты научилась. Хотя мне было неприятно, зная, что кто-то сейчас трогает мою куколку там, где нельзя. Но затем ты прыгала в мои объятия после каждого задания. И после каждого задания я гладил тебя по головке и целовал в лоб. Ты боялась. Боялась, что тебя могут лишить невинности. Ты все-таки еще маленькая глупенькая девочка. Моя Вендетта. В девятнадцать я занял место своего отца. Мой отец умер в тот день. Но я и представить не мог, что ты отдалишься от меня. Ты была все такой же. Носила черную юбку и бант на голове. Но ты меня избегала. Чтобы поговорить с тобой, мне нужно было позвать тебя на задание. В шестнадцать ты стала непослушной. Ни разу за всю жизнь я тебя не наказывал, но сейчас я был обязан воспитать тебя снова. Ты убивала всех без разбора. Совсем сорвалась с цепи. Тебя хотели убить за твое поведение. Я не позволил. Ведь твоя жизнь принадлежала мне. В ту ночь ты сбежала из дома. Я знал, что ты вернешься и не стал отправлять за тобой охрану. Вернулась ты под утро. Я не спал всю ночь. И ты похоже тоже. Я схватил тебя за руку и потащил в комнату. Нас ждал долгий разговор. — Как ты могла сбежать? — я был зол. Очень зол, что хотел разломать тебе череп. — Я уже не девочка, которую ты когда-то купил! — ты показывала свой характер. — Ты нарушила правила. Я твой хозяин. И ты обязана слушаться меня. — А я устала чувствовать себя куклой. Бездушной. Мое собственное тело мне не принадлежит, мое сознание мне не принадлежит, у меня ничего нет. Да я повеситься готова. Отпусти меня, Кен! — я впервые услышал свое имя из твоих уст. Твои глаза молили меня. О боже, твои глаза! — Как ты сказала? Повеситься готова? Я купил тебя. Все твое тело с мыслями и характером. Все это время я тебя воспитывал. Видно, из меня плохой воспитатель, — я взял тебя за шею и бросил на кровать. — Пусти меня! — твой нежный манящий запах был для меня наркотиками. Мне хотелось впиться в твою нежную кожу и вырвать кусок, а после распробовать и кровь на вкус, ощутить теплую красную жидкость на языке и услышать этот протяжный стон—вой боли, прямо в истосковавшиеся уши. Ты прижата к стенке, моя милая Вендетта. Я схватил тебя за руки и расстегнул пуговицы твоего кардигана. Я делал это медленно. С каждой пуговицей ты становилась краснее и чувствительнее. Я никогда не видел такого лица. Снова наивное и снова детское. Как давно это было. Пожалуй, целую вечность назад. Лишь секунда, и моя тень нависла над тобой. Губы растянулись в безумной улыбке психопата, что заполучил свою цель. Ты полностью в моей власти. Ты хрипло вскрикнула, но моя ладонь уже закрыла тебе рот. Я наклонился к самому лицу, давая тебе возможность еще раз рассмотреть своего будущего мучителя в деталях. — Я лишь коснусь тебя… — нежно сказал на ушко, столь сладко и томно, что сердце подскочило, а температура крови достигла максимума. Она закипела. — Позволишь? Я был безумно вежлив с тобой и дьявольски добро улыбался, чтобы ты не тряслась от страха. Я не хотел жестоко отыметь тебя, чтобы ты не смогла ходить. Ты не одна из этих шлюх. Ты слишком чувствительна и хрупка. Ты упорно била ногами, а руки пытались оттолкнуть меня прочь. Я получил истинное наслаждение от твоих глупых попыток спастись, моя маленькая Вендетта. Я легко и непринужденно обхватил твои хрупкие запястья и нежно прошептал буквально в твои губы. Ты замерла и, казалось, задержала дыхание. В этот миг я убрал ладонь с твоего рта.  — Ты молодец! Преследовавший пару минут ужас с бешеной скоростью пронесся по твоему телу, дергая за тонкие ниточки нервов как марионетку. И ты мне еще что-то говорила по этому поводу?! Сначала дергались пальцы, потом и все остальное дрожало и парализовало холодом. Где-то в глубине твоего хрупкого сознания возникла вспышка смелости. Я был удивлен, но в глубине души понимал, что мне приятно от того, что ты, моя милая, могла еще рыпаться. Ты резко подогнула коленки и толкнула меня. Вроде получилось. Молодец. Я довольно откинулся назад, а ты буквально скатилась с кровати, больно ударившись об пол. Проскальзывая ногами по кровати и нелепо встав на четыре точки, ты попыталась сбежать.  — Наивна… Я, довольно смеясь, играючи—небрежно схватил тебя за шею одной рукой, и тут же резко вбил в стену лицом вперед. Ты успела выпятить ладошки, чтобы смягчить удар, но удивительно — оказалось не так больно. Неприятно, но не больно.  — Страшно?.. Тебе страшно?.. Я говорил весело и с энтузиазмом, усиливая эффект безжалостности. Но я хотел, чтобы ты это запомнила как урок. Я никогда тебя не наказывал, и, похоже, ты не знала моей истинной натуры. Ведь я такой же убийца как и ты. Ты сглотнула, начала тихо просить отпустить тебя.  — Громче… Проси громче! И тогда может быть будет не так мучительно… Ты снова напомнила мне себя в детстве. Невольно пальцы перебирали фиолетовые, как и твои глаза, локоны, пропуская сквозь пальцы, чуть запутываясь и дергая на узлах. Сколько тебя помню, ты никогда не любила носить косички и отрезала их. И, на удивление, короткая стрижка тебе шла. Глухой удар в стену недалеко от твоей ладошки напугал тебя, не стоило бояться. Я навис над тобой и тяжело дышал, пытаясь унять дрожь от нетерпения. Ты повернула голову и уперлась лбом в стену, стискивая зубы и стараясь не разрыдаться в голос. По щеке бесшумно скатывалась капелька за капелькой, достигая подбородка и прячась где-то за скулой. Ты могла бы еще потерпеть?  — Мамочка… — тихо прошептала ты. Я раздраженно царапнул по стене, а рот опять растянулся хищной улыбке. Я был зол.  — Твоя мамочка мертва. Ты сама отрезала ей голову. А сейчас ты надеешься на нее?! На ту, кто бросил тебя в мои руки?!  — По твоему приказу.  — По твоему желанию, — мне было неприятно. Даже в тот момент, когда ты обнималась с напыщенным ублюдком, чтобы заманить его в уединенный номер и прикончить, я не испытывал такой сильной ревности. Рука уже начала плавно перемещается с головы ниже, очерчивая ореол волос, и переходя на затылок, следом на тонкую шею, чуть поглаживая ладонью. Аккуратно, чтобы не придушить. При этом очень по-хозяйски подчеркивая, что ты, Вендетта, полностью отдана на мою милость. Грубоватая ладонь гладила твою кожу, ощущая, как ты проглотила комок страха, который прокатился по руке. Меня это мало волновало, я положил руку на зону декольте, чуть сжимая пальцы, не оставляя следов. Я резко оттолкнулся рукой от стены. Наклонившись к покрывшейся бусинками пота шее, я начал задумчиво, растягивая удовольствие, вести кончиками пальцев свободной руки, спускаясь вниз по хрупкому плечику, до ниточки—бретельки и небрежно задевая ее, стаскиваю полосочку ткани вниз, заставляя тебя напрячь каждую мышцу твоего тела. Я спустился по спине ниже, очерчивая изгиб загривка и, с особым наслаждением вырисовывая рельеф изящной лопатки, что выпирала чуть больше. Дальше — вниз по позвоночнику, повторяя его естественную форму. Минуты казались вечностью, я даже затаил дыхание, полностью отдавшись охватившим чувствам и ощущениям. Ты начала тяжело дышать и порой задыхаться. Достигнув поясницы, я шумно вдохнул воздух и наклонился к самому твоему лицу, ты чувствовала тот же самый запах, который обнимал тебя в первую ночь в этом доме. Мои белые волосы коснулись твоей щеки и виска.  — Позволь мне коснуться тебя… Не было сил даже кивнуть или мотнуть отрицательно головой, поэтому, не дождавшись разрешения, я обвел вдоль талии по пояснице и почти невесомо спускается вниз сбоку бедра, ощущая легкую ткань. Ты всхлипнула и что-то опять зашептала. Стараясь не произносить ни звука, шевеля лишь губами и глотая слезы. В тот момент казалось странным, что эта хладнокровная убийца сейчас стонет от страха. Не от страха смерти, но от страха собственного отчаяния. Я тронул подол и провел кончиками пальцев ниже по оголенной ножке, поглаживая покрытую мурашками ужаса кожу. Ты запищала, когда почувствовала, как задирался подол твоей неприличной юбочки, а мои пальцы скользили вверх по бедру, лаская, чуть щекоча, и принося животную панику. Помнишь, в твой первый день на тебе были детские трусики в горошек. Но сейчас элегантное белье с кружевами. Я не позволял тебе носить нечто неприятное. Ты сорвалась на крик, когда моя рука достигла аппетитного места, облаченного в кружевные трусики, а вторая рука жадно обвила твою талию.  — Не вопи… Это немного неприятно.  — Отпусти меня… господин Канеки… Я странно замер, а после резко и собственнически прошелся ладонью с бедра на низ животика и насильно прижал тебя к своим бедрам, заставляя тебя ненадолго потерять равновесие и судорожно перебрать ногами. Я почти коснулся уголков твоих губ. От этого жеста по твоему маленькому телу пробежалась дрожь.  — Позволь мне прикасаться к тебе. Позволь быть ближе. Или придется убить тебя… Ведь ты моя куколка. Я хочу каждый день целовать тебя. Я чуть скосил серые глаза и увидел твой полный растерянности взгляд. Наверно, ты хотела снова сбежать. Но я бы не позволил. Слишком сильно я стал от тебя зависим. Сколько бы я не заплатил тогда, ты бы не принадлежала мне. Ты совсем из другого мира. Ты светлая и мягкая, по крайней мере с близкими людьми. Ты не похожа ни на одну из этих шлюх, что проводили со мной ночи напролет. Ты смелая, но в тоже время, слабая. Я рожден убивать. И наличие у меня сердца еще надо проверить. Душа темнее, чем ночь, а жизнь и цель — утопить человечество в крови и страданиях. Убийца… Из-за меня ты стала такой же. Твои руки по локоть в крови, а твой разум не в порядке. Но все же, ты не моя. Опять всхлип… Почему так жалобно? Что за трусливое существо? Разве так я тебя воспитывал? Со всей нежностью, на которую только способен, я провел губами по белой коже, чуть щекоча ее своим дыханием. Руки задернули ткань юбки, и теплые ладони уже скользили по бархатистой коже, лаская, рисуя широкие круги и даря наслаждения от каждого прикосновения к тебе. Я достигнул мягкого полушария груди, лишь чуть игриво касаясь кончиками пальцев и оставляя пятнышки — следы пребывания. Она еще маленькая, но очень аккуратная и не такая вычурная, как у тех подстилок. Но именно от этого ты чувствовала, как по телу, на смену волнам страха, неслась сокрушительная жаркая волна все того же томления. Ты не понимала этого чувства. Оно для тебя ново. И тебе нравилось. Я переместился на внутреннюю часть бедра, чуть сжимая мышцу и лаская, дразня, потихоньку прокрадываясь выше. Мое дыхание, сильные руки, грудь, и возбужденная плоть, что упирается прямо между твоих ног… Страх улетучился. Как бы ты не старалась удержать сознание на месте — оно плыло. Утонуло в моих руках и ласке. Непроизвольно голова откинулась назад, позволяя мне, наконец, запечатлеть первый жадный поцелуй на твоей девственной шее. После спускаясь вниз до плеча я оставил горячий след из жарких прикосновений губ, перейдя на другую сторону. Опять касание подушечкой пальца груди и смелый обвод манящего полушария по кругу, который постепенно сужается, заставляя тебя пританцовывать на месте. Тебя словно током ударило изнутри, когда я сжал твою грудь в тисках ладони, с удовольствием ловя вскрик боли. Легкие массирующие движения быстро улетучились из ее головки страх. Я еще раз провел вдоль внутренней стороны бедра и, достигнув его окончания, легко скользнул на кружевную ткань трусиков, мягко проводя и чувствуя, как она становится влажной.  — Отпусти… Я… Я не хочу… Неправда. Сейчас ты совершишь самую страшную ошибку в жизни, если не остановишься. Я это понял, но не хотел этого.  — Ты чувствуешь свой пульс? А сердцебиение? А дыхание? Я продолжил ласкать грудь и медленно отодвинул тонкую ткань нижнего белья, пробираясь внутрь и ощущая сладкую дрожь во всем теле. И когда ты стала его носить? Я даже не помню. Я коснулся заветной точки, чуть надавливая, массируя, и вызывая еще один стон.  — И я тебя не отпущу. Решай. Сама или… Я становился настойчивее, а ты все больше погрузилась в эти сладкие ощущения. Адреналин от страха и ужаса смешался с тягучим и сладким, как нуга, томлением, создав взрывной коктейль из безрассудства и безумия.  — Позволишь… коснуться тебя?  — Да… Самое далекое из всего, что у меня когда-либо было. Моя убийца. Мой киллер. Моя Вендетта…