The night that never was

      Когда пробка с глухим хлопком вылетела из горлышка, она по-детски захлопала в ладоши и рассыпалась звонким смехом. Но через мгновение её лицо приняло нарочито серьёзное и сосредоточенное выражение; она с мягкой решимостью взяла бутылку вина из моих рук и, подняв её в воздух, торжественно произнесла:       - Да здравствует богемная жизнь!       И сделала пару уверенных глотков.       Я настороженно смотрел на неё, так как знал, что она никогда в жизни не пила алкогольных напитков; и отчасти поэтому её «тост» меня немного позабавил. Однако я, к сожалению, был достаточно мнителен; я не мог предугадать реакцию её организма на столь внезапное поступление алкоголя в немалых количествах, а потому сидел как на иголках.       Мы находились на крыше одной из многочисленных петербургских многоэтажек; нам стоило немалого труда пробраться сюда незамеченными. Однако я очень хорошо знал это место; по счастливой случайности у меня однажды оказался ключ от чердака, и я, безнадёжный писака-поэт, в погоне за вдохновением совершенно безбоязненно совершал периодические вылазки. Мне нравились эти развалины заброшенных автомастерских, окутанные утренним туманом, и вьющиеся, кажущиеся бесконечными, плющи; сквозь лабиринты пустых коридоров и лестниц я пробирался на самый верх этой каменной громады. Как ни странно, большинство моих стихотворений было написано именно здесь, когда я, прислонившись спиной к холодному бетону и выкуривая практически целую пачку сигарет за раз, предавался воспоминаниям прошедших лет.       - Будешь смотреть на то, как я допиваю всю бутылку?       Её глаза с вызовом сверкнули в ночной темноте. Я усмехнулся про себя. Совсем не та девушка, которую я видел сегодня утром; не нежная подруга, которая сплёвывала вишнёвые косточки в окно, скромно усевшись на подоконнике, с собранными сзади золотисто-рыжими волосами и в воздушном платье небесного цвета; а чувственная и пылающая плоть; Афина в человеческом обличье. Её недавно подстриженные волосы беспорядочно рассыпались кудрями по плечам, а платье из-за порывов ветра плотно облегало стройное тело. С раскрасневшимися щеками, она стояла, возвышаясь передо мной, высоко подняв голову, со спокойным триумфом, светившимся в её серых глазах. Я не ответил.       - Скажи, тебе когда-нибудь хотелось до смерти сделать что-либо, но ты по каким-то причинам этого не делал?       Я молча кивнул.       - А сегодня? Сейчас?       Я смотрел на это создание, стоявшее напротив меня, каждый раз имевшее бесчисленные воплощения, и задавался тем же самым вопросом. Почему она вдруг спросила меня об этом? Может быть, она чувствует, что из-за своей нерешительности я мало на что способен, и решила таким образом подтолкнуть меня? Как бы то ни было, вопрос попал точно в яблочко. Я мыслями вернулся в сегодняшнее солнечное утро, когда мы вместе ждали прихода её младшей сестры; она сидела на подоконнике, жуя вишнёвые ягоды и по-детски мотая ногой из стороны в сторону, и молча наблюдала за улицей внизу. И вдруг в этот самый момент, когда я взглянул на её задумчивое лицо и увидел тонкий луч солнца, на мгновение прорезавший утреннюю тишину и осветивший её бледную щеку, - в этот самый момент всё на свете прекратило для меня своё движение; всё на свете сосредоточилось лишь на ней одной. Я отчётливо видел каждую мельчайшую деталь, каждую пору на лице; я жадно впитывал глазами вид её блестящих губ, словно целующих каждую вишенку; и только лишь один Господь знает, как сильно я хотел почувствовать вкус её вишнёвых губ на своих губах.       Но я ничего не сделал.       Мне казалось, что, если я дотронусь до неё, она испарится, словно капля воды на солнце.       А может, я просто был очень нерешительным. Тем не менее, я ответил:       - Да. Хотелось.       Словно прочитав мои мысли, она ласково улыбнулась и, подойдя ближе, присела на колени прямо передо мной. Я почувствовал сладкий запах её духов.       - Я хочу забыть обо всех своих ролях. Я хочу делать то, чего мне действительно хочется, и не задумываться о последствиях. Хотя бы сегодня. Хотя бы этой ночью. Понимаешь?       Я кивнул.       - Сколько возможностей мы потеряли из-за того, что просто боялись, как на наш поступок отреагируют? Сколько слов так и остались невысказанными? Нам не хватит жизни, чтобы сосчитать.       - Лучшие мои чувства, боясь насмешки, я хоронил в глубине сердца.       - Не надо делать кладбище из своего сердца, оставь это Печорину. Мы боимся быть отвергнутыми, быть осмеянными; мы боимся упасть в чьих-либо глазах лишь потому, что не подыскали более приличной, на наш взгляд, формы выражения своих чувств. Разве не так? – Не дождавшись моего ответа, она продолжала. – Но что если ты проснёшься однажды ночью от острой боли где-то под сердцем; осознание возможного конца подобно вспышке молнии прорежет твой разгорячённый мозг, и перед глазами предстанут давно ушедшие люди и события? Ты станешь прокручивать эти моменты в голове раз за разом, сожалея обо всех упущенных возможностях, и так и уйдёшь из жизни со вкусом горечи на губах. Что если плюнуть на эти «а вдруг…» и просто сделать то, что тебе, чёрт возьми, действительно хочется?       - Если бы все мужчины и женщины на земле думали так, как думаешь ты… Мир изменился бы в одночасье.       - Нам не поменять весь мир. Но мы можем поменять нечто в нас самих и вокруг нас. И даже если получится так, что ты будешь отвержен, растоптан, разбит, уничтожен, - разве всё это не стоит осознания того, что ты попытался, а не спрятался снова за каменной маской?       Я молчал.       - Пока кто-то находится рядом с нами, нам нечего бояться. – Она придвинулась ещё ближе и сняла мои очки. Всё вокруг слилось в непонятную крикливую мешанину красок, но её лицо я видел всё так же отчётливо. – Я думаю, человек уже достиг того уровня развития, когда он может прямо сказать, что ему не нравится, и не ввергать человека в отчаяние своим неопределённым молчанием. Людям порой достаточно просто поговорить друг с другом.       Вдруг она замолчала и опустила глаза, нервно теребя край своего платья.       - Ты не представляешь, сколько раз мне хотелось взять тебя за руку, прикоснуться губами к твоим щекам, покрыть поцелуями шею, сказать что-то согревающее, - да что угодно, что могло бы выразить мои чувства! Но я чувствовала себя сжатой. Я чувствовала себя сдавленной тисками твоей возможной реакции. Как Жорж Санд (она усмехнулась). Она говорила: "...но я боюсь того, из-за кого я потеряю голову, и стану всё время сомневаться, не сделала ли я слишком много для него или слишком мало..." Но сейчас… - Она подняла на меня глаза, полные слёз. – Сейчас я чувствую себя так свободно, от того, что просто говорю это. Я готова на всё. Я чувствую, что я живу. И я не боюсь жить.       И тут я её поцеловал. Её разгорячённые губы имели солёный привкус; слёзы всё ещё катились по щекам, смешиваясь с моими слезами, вызванными осознанием того, что она озвучила все мои мысли до единой. Я снова в полной мере ощутил всепоглощающую страсть моей любви к ней; вспыхнув ярким пламенем где-то внутри, она обожгла мне горло готовыми вырваться рыданиями. Меня сносило бурным потоком чувств, которые она во мне вызвала. Я продолжал целовать её, не помня себя от внезапно появившейся решимости, забурлившей в моих жилах.       Нет, мои чувства не умрут. Не в этот раз.       Не в этот раз, и ни в какой последующий.