Сирота

Медной картиной во всю стену Алексей Фёдорович гордился. Её сделали лучшие его мастера: литой барельеф, на котором была изображена кровавая сеча — царь Иван брал Казань. Каждый вечер, отходя ко сну после тяжёлого дня, Алексей Фёдорович смотрел на картину и думал о том, что всё не зря. Каждый Божий день он проводит в хлопотах не за просто так. Имя его войдёт в историю как имя человека, подарившего людям красоту. До него никто и не думал делать из меди украшения, вазы, люстры — во всяком случае, в то время, которое помнили люди, медь нужна была для вещей куда проще. Теперь работа его мастеров украшает покои государыни, и богатейшие семьи Санкт-Петербурга платят втридорога, лишь бы успеть купить новинку, прибывшую от самого Турчанинова. Только муторно было на душе у Алексея Фёдоровича. Смутная тоска заедала его, словно он упускал что-то важное, безнадёжно упускал, утекало оно водою сквозь пальцы и безвозвратно уходило в песок. Если бы кто-нибудь спросил его, что это такое, он ответил бы уверенно: время. Алексею Фёдоровичу было двадцать лет, когда он стал хозяином соликамских рудников. Скоро ему стукнет пятьдесят, на что потрачены годы? Где прирост богатства? Разве так должен вести себя купец? Надо было рисковать, вкладываться, расширяться, а он всё ждал чего-то — случая? Верной прибыли, идущей в руки? Или попросту обленился? Царь Иван на медной картине брал Казань — молодой, отважный, каким был сам Алексей Фёдорович, когда с лёгкостью бросался в сомнительные предприятия. Например, уговорил хозяина отправить его за Байкал, торговать с монголами, среди которых не найти было даже сведущего толмача. И ведь удачно всё сложилось! Алексей Фёдорович всё глядел и глядел на медного царя Ивана, как вдруг картина словно бы поплыла, исказились черты царя, — и вот уже вместо него стоит (а вовсе даже не сидит на коне) бабёнка, росту невысокого, зато красоты неслыханной. Волосы в косу убраны, по деревенскому обычаю, платье длинное, крою тоже деревенского... Да и сама медная картина уже не медная, а словно бы изумительного зелёного камня стена, узорчатого, с разводами. Камень задрожал, пошёл волнами — и вдруг странная крестьянка шагнула из неё наружу, ступила на пол. Платье на ней оказалось тёмно-зелёным, волосы — чёрными как смоль, а ленты, вплетённые в волосы, отдавали медью. — Здрав буди, Алексей Фёдорович, — сказала гостья негромким, спокойным голосом, так просто, как будто это он к ней незваным заявился, а не она к нему. — Пришла я тебя к себе звать. Слыхал ли про Гумешки? Алексей Фёдорович Турчанинов был человеком образованным и знал, что из медных листов ни женщинам, ни мужчинам выходить не положено. Но ещё прежде он был купцом, а значит, не растерялся бы, даже выйди из лесу волк и заговори человеческим голосом: мол, продай, добрый человек, мне три тысячи пудов чугуна. — Слыхал, как же не слыхать, — отвечал он, — там казённый рудник. Сказывают, когда-то было там много меди, да всё вышло. — Знамо дело, вышло: я забрала. Я, Алексей Фёдорович, тамтешная хозяйка, и тем людишкам, кто из моей горы пытается медь выжать, я её не отдам. А если ты придёшь, тебе отдам. — Отчего же мне такая милость? — Он спрашивал серьёзно, не насмехаясь над странной гостьей. В его жизни случались порою вещи столь дивные, что теперь он готов был допустить всё что угодно. — Ты человек, — просто ответила она; подошла ближе, присела на его кровать. Только теперь Алексей Фёдорович сообразил, что лежит в постели раздетый, но он не стал бы тем, кем стал, если бы такие обстоятельства были способны его смутить. А женщина продолжала: — Те, кто там завод поставил, мне не по нраву. Они токмо в грамотах своих и есть: назначить на работу столько-то душ, прибыли заиметь столько-то. Тамтешние приказчики набирают башкир беглых, потому как дешевле, а умеют ли те башкиры по камню да по руде, им и дела нет, лишь бы в траты не вводиться. Портят мне гору, камень попусту переводят. Заберёшь рудник — выгоду получишь. — Да кто ж мне его отдаст? — в сердцах воскликнул Турчанинов. — Демидовы да Строгановы там грызутся, кто я супротив них? С детства, с самых ранних годов Алексей Фёдорович умел говорить с каждым на его языке, понятными ему словами. Потому и дела у него ладились. Но как говорить с этой дивной бабой, он понимал не совсем, нащупывал осторожно. — Ты супротив них — никто, — спокойно признала гостья, — да я их всех разом стою. Ежели станешь биться за рудники, получишь их, в том слово тебе даю, а слово моё крепкое. Одно лишь условие поставлю тебе: чтоб к людям ты по-людски был. Ты можешь, мне то ведомо; ты сам сирота, всякого натерпелся, покудова богатства не нажил, знаешь, каково это. Добра в тебе мало осталось, да и зла немного; впрочем, мне что добро, что зло — всё едино, ты мне дело обещай. Хоть заради выгоды, хоть из страха, да сделай, чего я хочу, а я тогда сделаю такое, о чём ты и мечтать не смел. Алексей Фёдорович смотрел на гостью серьёзно. Она знала про него больше, чем могла бы знать простая баба. И она обещала такое, что обыкновенно обещают только царицы. Может, нечистая сила? Вот уж кто-кто, а черти с самым их главным хозяином часто богатства сулят. Но душу женщина не просила, и выгод себе не просила никаких. Убудет ли от него, если согласится? — Хорошо, я напишу прошение государыне. Но, уж не серчай, я не ведаю, в чём сила твоя, где ты помочь мне можешь, а где мне самому надо ужом вертеться. — С государыней своей сам договаривайся. Я помогу, но ты тоже побегай, Алексей Фёдорович. Когда же рудники твои будут, я тебе богатства горы открою, только умей глядеть да умей их взять. — Хорошо, быть по сему. Слово моё крепкое, назад не возьму. — Вот и славно, — сказала гостья — и истаяла. Алексей Фёдорович подскочил на постели, начал озираться — на стене была всё та же медная картина. — Приснилось, видать, — крестясь дрожащей рукою, сказал он. Да приснилось или нет, уговор есть уговор, как учил покойный Михаил Филиппович, царствие ему небесное. Прочитав на всякий случай молитву, Алексей Фёдорович лёг в постель и довольно быстро уснул — намаялся за день. *** С рудниками и впрямь вышло странно. Будто в сказке, какие он слыхал ещё в детстве, когда его звали Алексашкой, внуком Васьки Вечного Подмастерья, сыном Федьки-пропойцы. Демидовы отступились от дармовщинки первыми и даже не поссорились с ним всерьёз; только Прокофий полушутя спросил, не мал ли ещё Турчанинов поперёк них идти. Строгановы подавали челобитную за челобитной, да государыня лишь брови хмурила. Медные вещицы, которые делал Турчанинов, ей были по душе, и она надеялась, что, взявши новые рудники, он придумает что-то этакое; прямо так и сказала ему при встрече, допустив до ручки своей. Но ухо следовало держать востро: не Строгановы, так те немцы, которых с казённых рудников с позором выгнали, напакостят. Мастеров Алексей Фёдорович привёз своих, соликамских. — Вы ужо походите, старички, — лебезил он перед ним, подливая беленькой, — поглядите, что тут есть. Немцы говорят, пустая порода уже, да что те немцы понимают? Кто на Руси может в таком лучше вас разобраться? Поглядите, а ужо я вас не обижу. Мастера степенно кивали, польщённые тем, что сам заводчик с ними общается по-свойски. Ему было не трудно. В своё время Михаил Филиппович Турчанинов для того и взял к себе бродяжку Алексашку — чтобы тот запросто говорил и с рабочими, и с приказчиками, и с дворовыми девками. «Мещанского сословия», — записал Михаил Филиппович в документе, который сам Алексашке и выдал. И правда, у родителей не было даже клочка земли, с которого они могли бы прокормиться. Нищие мещане, они насилу сводили концы с концами. Отец Алексашки работал на казённом заводе, пока не выгнали за пьянство; мамка померла так давно, что он не только лица, а и имени её не помнил. К тому времени, как он стал уже что-то соображать, отец уже пил беспробудно и связно рассказать ничего не мог. Одним словом, когда богатый барин Турчанинов приметил сметливого мальчонку и предложил пойти к себе в услужение, ни сам Алексашка, ни его отец не думали ни минуты. А что из этой затеи вышло — про то вся Россия знает. Новые владения Турчанинова выглядели ужасно. Добротные заводы, хорошие, ладно укреплённые рудники, обустроенные на казённый кошт, — и недокормленные, покалеченные, неумелые рабочие, ленивые, вороватые приказчики, которым не было никакого дела до низкой добычи, лишь бы жалование платили в срок. Алексей Фёдорович уволил всех. Только одного паренька оставил, который прознал, что немцы удумали шпионить, и донёс ему. Даже если работать как следует он не сможет, то, что сразу сторону нового хозяина взял, дорогого стоит. Соликамские мастера гуляли по рудникам долго; Алексей Фёдорович их не торопил. Если человек делает своё дело хорошо, не надо его подгонять, он сам разберёт, сколько времени ему требуется. Наконец они пришли к нему, расселись, вывалили на стол образцы. — Тут видишь, какая штука, — рассказывал дед Иван, — немцы и правда пустое говорят, руды в горе много. Да только поди достань её оттель. Тут с умом подойти надобно, мы долго думали и вот что удумали. По-первах, надо с солью варить, как мы у себя делали. Ну и ещё хитрости есть... Алексей Фёдорович слушал и кивал. Он, конечно, был прежде всего купцом, но за то время, когда рудники Турчаниновых находились под его управлением, стал немало сведущ и в деле рудном да каменном. Жаль, придётся деньгами вложиться, переделать кое-что на заводе... Но если мастера не ошиблись, вся эта затея и впрямь сулит выгоду. — А ещё, Ляксей Фёдорыч, каменьев самоцветных тут видимо-невидимо. Их бы в разработку, ладно бы было. И вот ещё что, погляди... Из груды образцов дед ловко выудил странного вида зелёный камушек, и у Алексея Фёдоровича перехватило дыхание. Вспомнилась та ночь, и странная женщина, выходящая из стены, и как вместо медной картины он ясно видел пластину тёмно-зелёного узорчатого камня — вот такого камня. — Что это? — сипло спросил он. — Мы поспрошали местных, — отозвался Васильич, ещё один из мастеров, — говорят, малахит это. Что за малахит, то нам неведомо, прежде мы такого не видали. — Не скажи, — возразил третий мастер, Митрич, — я точно видал поделки из него, не упомню где. То-нито бляшки какие... Вопчим, делают из него что-нито. — Малахит... — повторил Алексей Фёдорович, пробуя слово на вкус. Камень ему нравился: сочного цвета, с причудливым узором, он должен был понравиться ценителям, особенно столичным, они диковинки любят. — Правду говорите, старички, ой правду. Надобно разыскать мастеров по этому самому малахиту, из него толк будет. Дела здесь обстояли ровно так, как рассказала ему странная ночная гостья. Беглые башкиры, ещё какая-то непонятная нерусь, люди вида разбойного, ничего не умеющие ни по камню, ни по меди, — разве можно было получить прибыль с рудника, куда набрали этаких работничков? Алексей Фёдорович навёз людей и со старого завода, и из всяких других мест, где можно было взять хороших мастеров, не жалел ни денег, ни сил. Если по уму вложиться, каждая копейка потом рублём обернётся. Как и положено, Турчаниновы завели себе дом в Сысерти, но Алексей Фёдорович всё больше жил на рудниках, наезжая то на один, то на другой. Ему хватало добротной избы, куда втащат мягкую постель: его годы уже не те, чтобы на печь лезть, да и несподручно барину по-крестьянски жить. Молодых приказчиков, которые не разумели в делах рудных, но зато знались на делах купеческих, он рассылал повсюду, и перво-наперво — в Санкт-Петербург, давая чёткие указания и требуя, чтобы его слова они повторяли дословно. Малахитом надо было заинтересовать, раскрыть его красоту, заставить даже тех, кто ничего кроме золота не приемлет, принять новую моду. А Алексей Фёдорович замахивался именно на то, чтобы установить моду на малахит — и заодно, если повезёт, на другие самоцветы. Лишних прибылей не бывает, а камня у Турчанинова много. Когда заводы наконец заработали в полную силу, а на малахитовые поделки стали приходить заказы и из столицы, и из других мест, Алексей Фёдорович сел и подсчитал прибыль. По всему выходило, что за год с новых своих рудников он собрал двести тысяч. А купил их за сто сорок пять, значит, даже с затратами на обустройство и перевозку людей доход есть, и неплохой. Не обманула та баба, большие богатства ему в руки дала. Дело ширилось, имя Турчанинова гремело по России, становясь в один ряд с Демидовыми и Строгановыми. Доносили ему, что иные говорят, дескать, Демидовы-то больше по простому железу да по чугуну, чугунную чушку в дом не поставишь, а вот Турчанинов красивые вещи делает. Он человек культурный, тонкий, разбирается в вещах возвышенных... Алексей Фёдорович лишь посмеивался. Разбирался он в основном в прибыли, и раз красота её даёт, значит, будем делать красоту. Подумаешь, бывший дворовой мальчишка ничего в ней не понимает! Есть мастера, они в этом толк знают, а его дело — деньги грести. Деньги греблись. Клеймо Турчанинова — цаплю — узнавали по всей России и за её пределами. Одно лишь не давало ему покоя: завистники-немцы — или те, кто ими прикидывался. Время от времени что-нибудь случалось. Кто-то мутил воду, морочил рабочих, подзуживал, разжигал в них злобу. То и дело вспыхивали бунты, люди бесконечно жаловались: оброк им велик, работа тяжела, баба не та, детей не столько... Пустое, блажь, какая от слишком хорошей жизни бывает. Алексей Фёдорович пытался улаживать дело миром, да если повадились бунтовать, миром не сладишь. Приходилось утихомиривать, наказывать, это вводило в убыток. Алексей Фёдорович раздражался, но до времени терпел. А потом ему начали приносить изрезанных цапель. Кто-то в порыве злобы сбивал, кромсал, портил клейма, чтобы хоть так показать свою ненависть к нему. Само собою, в продаже товары с повреждённым клеймом шли плохо, их возвращали, требовали заменить. Этого Алексей Фёдорович терпеть не хотел никак. — Они у меня забудут, как клейма портить, — рычал он, меряя шагами избу, постепенно выросшую в неплохой дом. — Я им ужо покажу, супостатам! Приказчик, принесший дурные вести, помалкивал, скрючившись в поклоне. Его дело было маленькое: нанять поболе кнутобойцев да следить получше за работягами. Это он умел. *** Андрей Солёный с детства верил, что где-то в горе живёт Хозяйка, что ведает она про всех и что на рудниках деется. Да только с той поры, как приказчики барина начали лютовать, понял, что нет никакой Хозяйки, была, да вышла вся. А и то: если б она была, кабы позволила б такую несправедливость? Теперь он ел досыта да запивал вдосталь, и думалось ему, что заместо Хозяйки теперь две ящерки — может, дети ейные, а может, прислужницы какие. Ящерки глядели на него, потом друг на друга, качали головёнками, словно бы обсуждали его промеж собою. Андрей спервоначалу смущался, а потом решил, что хуже не станет, и заговорил с ними так, как говорил бы с самою Хозяйкою. — Уж простите меня, хозяюшки, не знаю, как вас звать-величать, а расскажу вам правду всю, какая ни на есть. Осудите меня — значит, виноват. Ящерки поворотились к нему, как если бы слушали. Андрей осмелел и стал говорить. Про обман, в который ввёл их всех Турчанинов, посулив им золота та серебра, а дав лишь плетей да пустую похлёбку; про то, как забил старых мастеров насмерть только за то, что его пустые обещания ему напомнили; про непосильные оброки да про то, как на белый свет из горы не выпускают днями, а то и неделями. Ящерки лишь глядели друг на дружку и головёнками качали, а потом вывели его наружу. Поклонился им Андрей и пошёл. Удача была на его стороне: попортил он печи на заводе Турчанинова, да ещё и живым ушёл. Оказался снова в горе, думал уж приветить ящерок, да объявилась ему сама Хозяйка — в убранстве своём малахитовом, с косой длинной та лицом пригожим. — Так вот что то за ящерка была, поболе которая! — вырвалось у Андрея. — Не признал, да? — ответила Хозяйка. — Ты наверх не ходи, туда ходу теперь нет. Ни туда, ни оттуда. Поклонился ей Андрей. — Спасибо тебе, что защитила. И прости, думал худо о тебе. — Ай, что ты думал, за то не в ответе. — Она нахмурила брови. — А вот за то, что обманул меня сирота, ответ держать придётся. — Я не обманывал тебя! — Нет, не ты. Турчанинов. Ты ведь тоже сирота, верно? — Верно, матушка. Отец мой, почитай, в руду ушёл, всю жизнь на рудниках робил, до тридцати годков не дожил. А мамка две зимы лишь после него продержалась. — Ну, что ж, не уследила я за одним сиротою, так другой мне весть принёс. Выведу я тебя, Андрей, другою дорогою. О еде не беспокойся, угощенья у меня завсегда достаточно и для добрых людей, и для недобрых. Вон в те двери иди, да не оглядывайся! Запомнил? Она так и стояла посреди горницы, прямая и гневная, когда он уходил. В душе у Андрея пела злобная радость: не попустит Хозяйка Турчанинову, ой не попустит! Обидел он её, и теперь не видать ему не то что счастья — ни дня жизни спокойной. Да и Андрей Солёный пособит ему в этом. *** — Дела, Северьян Кондратьич, неважнецкие. Я перед тобою не таюсь, говорю всю правду как есть. Алексей Фёдорович сидел в кресле в своём кабинете в Сысерти, нервно постукивал пальцами по резному подлокотнику. Северьян Кондратьевич стоял перед ним, хоть человеку, родившемуся дворянином, это явно было неприятно. Но если собаку собираешься спускать на зверя, лучше какое-то время её не кормить, чтобы озлилась как следует. Турчанинову Северян Кондратьевич был обязан всем. Если бы не сысертский барин, ковылять бы ему сейчас в кандалах. Каторга и к простому-то люду зла, а ко вчерашнему помещику и подавно. Они оба это понимали — и Алексей Фёдорович, и его новый приказчик, прозванный уже среди людей Северьяном Убойцей. — Людишки у меня поганые, с ними надо построже, — ну да ты умеешь построже, Северьян Кондратьич. Прошлого приказчика, Матвей Петровича, они на жареную болванку посадили, супостаты. Сгинул, сердешный, а они и имя его ужо позабыли, так и кличут теперь — Жареный Зад. — Моё имя не позабудут, — мрачно пообещал Северьян. — Навеки в памяти людской останется. Меня уж и в живых не будет, а бывальщины про меня из уст в уста передавать станут. — На то и надеюсь. С рудника этого можно хорошую прибыль взять, да бунтовщики мешают. Слыхано ли такое — печи козлами забивать?! — И то правда, лихие люди тебе попались, Алексей Фёдорыч. Не припомню я такого, не смеют они обыкновенно. — Вот и поезжай, наведи там порядок. Пришла пора указать им их место да пояснить, кто здесь хозяин. Проводив Северьяна Кондратьевича до самых дверей, Алексей Фёдорович вернулся обратно, погружённый в раздумья. Пожалуй, надо подумывать о женитьбе, а то возраст уже к старческому близится, а детей у него всё нет. Покойная супружница, царствие ей небесное, хоть и была славного рода — как-никак, самого Михаила Филипповича Турчанинова дочь, — родить так и не смогла. Хотя, видит Бог, они оба старались. Взять бы какую помоложе да покрепче, может, и выйдет толк. Хотя кто знает, может, дело и в нём, всё ж таки сын пьянчужки... — Ты не от меня ли бегаешь, а? — раздался голос от дверей. Он вздрогнул и на миг и впрямь захотел сорваться с места и бежать сколько будет сил. Уж больно грозно глядела та, что пришла к нему. Платье на ней было дорогое, каменьями изукрашенное — такое не стыдно и какой-нибудь петербургской графине надеть. Какая уж там простая коса — кокошник работы столь тонкой, что Алексею Фёдоровичу трудно было оторвать от него взгляд и смотреть гостье в лицо. — Ты уже знаешь, кто я? — спросила она. — Хозяйкою тебя кличут. И от тебя я не бегаю. — А следовало бы. Ты, мерзотник, обманул меня. Знаешь, поди, что я не каждый день промеж людей хожу, а в горе своими делами занята, да понадеялся, что я не прознаю про обман твой? Правда, как жила золотая, всегда наружу выйдет. Помнишь ли уговор наш? — Как же не помнить? — Алексей Фёдорович гордился тем, что, хоть и прожил на свете больше полувека, не забыл ни одной сделки, которую заключал. — Ты свою часть исполняешь строго. Всё, что мне обещала, сделала. Я тоже: работников перевёз не как обычно их перевозят, а с семьями, потратился; руду мы добываем по-новому, так, чтобы человек не бился над уроком, потому как порода полупустая, а чтобы хорошо руда шла. Если кто и недоволен мною, так то бунтовщики, им лишь бы побузить. — Ты меня сейчас обманываешь или себя? — Хозяйка глядела на него прищурясь, как на противную букашку глядят. — По твоему велению людей безневинно кнутами до смерти забивают. Когда к тебе поговорить пришли, ты их пищалями встретил! — Я им даю больше, чем кто угодно даёт! — рассердился Алексей Фёдорович. — Погляди, как у Демидовых люди живут! Порою и не в деревнях даже, а в бараках! Каторжных набирают, чтоб не платить! А как золото моют страшно? Я золото мыть не дал, скрыл, чтобы гору твою не рушили да людей на казённые работы не сгоняли! За то в острог мог угодить, лишиться всего, но не побоялся! — Я с тебя не брала обещания, что у тебя люди будут жить лучше, чем у Демидовых. Я о другом говорила, и ты хорошо знаешь, о чём. И про золото не говори мне, голову не морочь. Ты золото скрыл, чтобы землю у тебя не забрали. Уговора своего я не нарушу, у каменной девки и слово каменное, но вот что скажу тебе, Алексей Фёдорович. Ежели ты и дальше так будешь обещанное исполнять, то не будет тебе счастья. Как пришёл ты к богатству сиротой, так и уйдёшь от него сиротой. Ни жены, ни детей не будет у тебя, а кто будет, те чужими тебе станут. И помрёшь ты в бедности, за жизнь свою дрожа, а если и оставишь живых деток, им придётся по добрым людям хлебушка просить, как нонеча просят те, отцов которых ты плетьми велел насмерть забить. Помни: слово моё крепкое. Выполнишь уговор — отведу беду. Не выполнишь — быть по сему. Алексей Фёдорович порывался что-то ещё сказать, объяснить, но Хозяйка не стала его слушать. Вышла прямо в стену, и не стало её. *** За окнами кареты, трясясь и подпрыгивая, проносились ёлки. Алексей Фёдорович смотрел на них и гадал: правильно ли он всё сделал? Что теперь будет с его детьми, с его заводами? Что уж там говорить, жизнь его подходила к концу. Яркая, полная взлётов и почти совсем избавленная от падений, она подарила ему столько радости, сколько не каждому царю случается пережить. Простой побродяжка, он стал сперва личным слугою, а потом любимым приказчиком Турчанинова, и тот сам учил его купеческим премудростям. Когда благодетель умер, его вдова сама упрашивала Алёшу остаться управлять хозяйством, и брак с единственной дочерью Турчанинова освятил их уговор. Прибыли росли, самые рискованные затеи оказывались удачными, Алексей Фёдорович Турчанинов обошёл самых видных промышленников России. Если ничего не случится, вскорости он оставит своим наследникам два миллиона рублей. Всё же хорошо, отчего так гложет его беспокойство? Вот ведь гнусная баба эта малахитница, поселила в его душе вечную тревогу. Заради их уговора он делал такое, что соседи в открытую насмехались над ним: понаоткрывал школ для детей рабочих, понастроил больничек, где их лечили на дармовщину. Смешно сказать — каждому давал отпуска месяц в году и платил за это время столько, чтобы могла прокормиться вся семья! Неужто Хозяйка до сей поры недовольна им? С чего бы ей быть недовольной? Да нет, вовсе не с чего. Она, верно, радуется тому, как он добр к своим людям. Не может быть иначе, вон, когда Емелька Пугачёв со своим сбродом подошли к землям Турчанинова, разве отворили им ворота, как бывало это у других? Разве сбежали к ним? Нет, отбились! Одни они на всю округу отбились! Значит, верны были барину своему, значит, ему хотели служить! Алексей Фёдорович тогда расщедрился, пожаловал тем, кто командовал обороной, по тысяче рублей, выкатил честному народу бочки с вином, чтобы все напились допьяна в честь победы над Емелькой. И пили, и славили его! Неужто не хватит этого? Неужто цена должна быть ещё выше? Алексей Фёдорович ехал и прислушивался к себе. Верил ли он сам, что был к людям своим милостив? Пожалуй, что да. Отчего же тогда сомнения берут его? Отчего вспоминаются изрезанные, сбитые цапли-клейма, козлы в печах, отчего мнится, будто провожали его с радостью? Ведь все знали, что барин едет в столицу умирать: здоровье уже совсем не то, что раньше. С чего вдруг странные мысли, что могли найтись те, кто захотел бы плюнуть ему вслед, выпить за то, чтоб поскорее он помер? Ну, жена — иное совсем дело, она всё же на тридцать пять годков его помладше, ей, поди, не старик сморщенный, а кто покрасивше нужен. Она, понятно, осталась дома, по сторонам глядеть да себе подыскивать кого. Алексей Фёдорович и не думал винить её. Как-никак, баба в самом соку, богатая, в самый раз ей. И наследнички, знамо дело, только и ждут, когда же отца можно будет в гроб положить да зарыть поглубже, чтобы на заводах его наконец хозяевами полноправными стать. Это всё понятно, дурной купец тот, кто не желает себе лавку соседа. Но люди, простые люди должны ведь быть довольны своим барином? Ёлки ненадолго поредели, открылось лысое место — не то болото, не то жила какая наверх выходит. Потом снова потемнело — закрыли солнце высокие деревья. Вот так же плотно, как эти ели, стоят, жмутся друг друга добрые дела Алексея Фёдоровича Турчанинова. Запомнит его Россия добрым словом, как пить дать запомнит. Ведь правда? Правда? Турчанинов глядел в окно, словно ждал оттуда ответа. Он всё сделал, всё, что мог. Никто другой бы не смог большего. Он может умирать спокойно, не боясь за будущее своих детей, и их детей, и детей их детей. Оно определено: владеть им богатыми уральскими заводами, и ничего плохого ни с кем из них не случится. Или случится? Или всё же нет? Бежали вприпрыжку ёлки. Глядел в окно усталый старик.