Сказка об Июне

Июнь скользит по пенным гребням капризных, легкомысленно-лазоревых волн, и непокорные грифоны муссонов, опережая друг друга, бросают солёные алмазы в бронзовое от марких поцелуев загара мальчишеское лицо; он щедро кормит летучие орды громкоголосых чаек крошками эльфийских хлебов и салютует прелестным златовласым русалкам, любуясь их сверкающими хвостами, вобравшими в себя все оттенки коралловых чертогов и затонувших ожерелий обезличенных временем княгинь - и, всё-таки, закрывает уши и грозно хмурится, едва дыхание сладкозвучной панихиды вплетается в улыбки Посейдоновых невест пригоршней волчьих ягод и цветков наперстянки. Июнь - пятнадцатилетний капитан живого корабля, некогда бывшего деревом, чья нимфа безоглядно любила одного жестокосердного флибустьера с глазами настолько васильковыми, что больно смотреть; Июнь самолично поднимает алые знамёна парусов, резво карабкаясь по реям; он рассеянно запускает пальцы в огненно-рыжие кудри, изучая древние карты мифических вод без координат и единого названия - там тридцать три столетия назад гремела последняя битва тринадцати пиратских баронов, и теперь всякого храбреца, сумевшего уйти от вечной вендетты кракена и гидры и не свалиться за борт в кипящие пучины океана, ожидают в загадочном молчании глубины неисчислимые червонцы, серебряные кубки и самоцветы, вобравшие в свои мерцающие грани жар пополам с холодом; он называет свою команду неисправимых странников аргонавтами - и никак иначе. Июнь за долгие годы плаваний выучился играть на гитаре так складно, что она кажется продолжением его обветренных пальцев; в такие моменты каждый слушатель не может не заразиться лихорадкой, которая мучает юношу с первого вдоха: жаждой пламенеющих багряным золотом рассветов, и мощёных перламутром улиц в скупых, но крепких объятиях короткого северного лета, и путешествий без конца. Светлячки и цикады, божьи коровки и насытившиеся комары прекращают на время свой беспокойный полёт, чтобы, осев на веснушчатых плечах Июня, послушать хотя бы одну из его положенных на незатейливую музыку историй: о бесе разнузданной джиги, что живёт на зелёных холмах, и, приходя из ниоткуда, отбивает босыми ногами ритм винилового колдовства; о голубой траве, чьим сказкам сопротивляться не легче, чем велениям сердца; о последнем короле драконов, безмерно опасном и безумно прекрасном, который расправил железные перья далеко за горами - там, где люди не видят, а боги не верят. Июнь панибратски называет звёзды по именам, поднимая за их здоровье стаканы земляничного вина и, с достойным гонщика лихачеством, еженощно разрезая разверстую кобальтовую синь гранью облицованного лаконичными узорами бумеранга. В глубине души Июнь надеется однажды сбить с кобальтовых сводов маленькое светило и запереть мерцающий вечностью небесный огонёк в фонарную клетку, чтобы тот освещал смельчаку перекрёстки дорог, веером раскинувшихся перед его башмаками, и разгонял молчаливую тоску о длинных ночах. Говорят, этот подарок бесстрашный мальчишка получил от великого индейского вождя, что своей величавой мудростью наводил мысли о большем сходстве с хищной птицей, чем с человеком; венчанный ниспадающей на сгорбленные плечи короной из орлиных перьев и ярких бусин, он подозвал мальчишку к себе и отдал летучий талисман на хранение, велев возвращаться только тогда, когда первый летний месяц сможет найти ответ на его вопросы: что вернее превратит волчонка в человека - любовь или рассудок, кто изо дня в день зажигает небо гуммигутовым факелом и над чем смеётся богоподобный змей в судный час затмения. Влюблённый в авантюрные романы Июнь никогда не скажет, случилось ли это на самом деле, но не было случая, чтобы в период своего главенства он забыл испытать судьбу хотя бы раз. Июнь служит верным защитником розе, голубю и немейскому льву, не считая кирпичные стены, на которые предсказуемо нарывается покрытый жемчужной россыпью испарины лоб, не знающий слова «невозможно». Вольнодумцы и поэты любовно хранят в пыльном молчании пергаментных свитков свидетельства его невинной, но безрассудной храбрости: о победе над вероломным королём ежей, что, оборачиваясь золотым мячом, брал в рабство нелюбимых дочерей жестоких родителей; о бескровной, но исчерпывающей мести жадным торговцам, отказавшимся платить обещанную награду мастеру, нашедшему для них неувядающие розы; о спасении крошки-левиафана от торговца шкурами, что уже успел пополнить прилавок плащом из перьев гарпии, мехом заблудившегося йети и тлеющей по краям блестящей саламандровой кожей. Свои подвиги Июнь творит во славу леди Гвиневры; и, хотя сорванец громогласно отказывается целовать перстень старушки, получая нежный подзатыльник за неловкие бранные слова, он ни разу не забыл навестить первую прекрасную даму, привезти новые гребни для тициановых с проседью локонов и съесть отчаянно недопеченный пирог с аппетитом настоящего искателя приключений. Июнь - это ромашковый венок на голове сурового война, который всем своим видом внушает желание воздержаться от лишних расспросов по поводу скромных бело-жёлтых цветков в своих длинных волосах, частично заплетённых в сложные косы; это бодрящее жжение прогретой морской воды, дразнящей покрытые ссадинами острые колени и достающие пояса колосья не окрепшей пока пшеницы; это охраняемый воинственными пикси цветок папоротника и высокие жаркие костры, через которые не просто перепрыгнуть даже самой слаженной паре; это глиняные кувшины с охлажденным молоком и диким мёдом и обереги из тмина и белой полыни, что приносят удачу каждому, кто относится к ним серьёзно. Это скудные тени навесов и пьяные от пряного тепла кусты бархатных чайных роз; это выложенные амулетами ракушек песчаные замки и запотевшие бутылки лимонада, чья грабительская цена кажется более чем справедливой. Июнь часто с хулиганским прищуром повторяет, что даже собаке позволено смотреть на короля и открыто признаёт, что мечтает однажды отыскать тот самый меч в заросшем мхом камне и хоть на миг ощутить себя главным героем легенды; он оттеняет эмальную голубизну неба грейпфрутовой каймой полуденного зноя и шьёт из душистых и неуловимо романтичных вечеров полу-прозрачные тюлевые накидки с искусным узором из ирисов, лилий и доверительного шёпота; он разливает пунш из белого винограда в византийские чаши и развешивает гирлянды пёстрых флажков над гостеприимно-красочными шатрами фестивалей. Когда же Июнь садится на своего гнедого коня с тигриными глазами и именем греческого героя, то без шпор и кнута скачет на нём быстрее самого времени - и величавые тисы, укрываясь своими малахитовыми капюшонами от палящего солнца, снисходительно ворчат, чихая от взбитых облаков дорожной пыли. Июнь любит свой вопиюще неправильный дворец, в котором полным полно круглых комнат, а в темницах заперты лишь кипы пропагандистских листовок, смертельно отравленных глупостью; там под музыку свирели и лиры ручной, но по-прежнему гордый ястреб танцует с бумажным лисом, а среди всех окон в тонких кованых рамах не найти ни одного с бесцветным стеклом, и в полосах раскрашенного света начинают двигаться ожившие иллюстрации в раскрытых на середине книгах. Там временами собираются на бал-маскарад колдуны и добрые ведьмы, чтобы обсудить новые чары и старые браки; но хозяин дома терпит их ради миров, которые в порядке застольной игры создают могущественные гости, и никогда не ищет их компании дольше необходимого: едва подворачивается момент, как Июнь, заливаясь счастливым хохотом, сбегает в ближайший городок, чтобы напугать байками о нечистой силе горстку восхищенных сорванцов, приготовить мороженое из утренней росы, черешни и марципана и, пробежавшись по лунной дорожке, коснуться горизонта рукой.