The last glass

— Ты любишь её. — Да. — А вы… — Ничего такого. — Но у тебя есть к ней чувства. — Не такого рода. — Но у тебя есть к ней чувства. — Я не хочу, чтобы она стала такой, как мы.

      Он был, возможно, самым загадочным человеком из всех, кого она знала. Да и сильно сказано, с горькой иронией думала Диззи. Знала. Она знала как он выглядел, его имя, знала, что он не представлял своей жизни без сигарет и что он слишком глубоко увяз во всех хитросплетениях Траста и Минитменов.       — Я не принадлежу ему, — гордо вскидывает голову Кордова, но Бранч лишь усмехается. Тоскливо. С плохо скрываемым страхом.       — Шеперду — нет. Но я имел в виду Грэйвса.       Диззи не понимала этого. Не понимала до тех пор, пока не нажала на курок. Потеряла его. «Звучит так, будто ты выронила человека из кармана», — вспомнилась фраза Шеперда. Нет, не потеряла. Убила. Она чувствовала в ладони тяжесть отдачи. Видела, как Джозеф перевернулся от удара пули. Как он прижал руку к груди и сипло застонал. Он зажимал рану ладонью, но кровь всё продолжала и продолжала течь. Она сочилась сквозь его пальцы, стекала на живот, образуя багровые следы на белоснежной рубашке.       Их взгляды встретились, всего на мгновение. В глазах Кордовы был ужас осознания. В глазах Шеперда — боль и страх. Но он боялся не её, Диззи, и не смерти. Это был страх человека, который понял, что ошибся и что у него уже нет времени это исправить.       — Шеперд! — крикнула девушка, когда Уайли повалил её на землю и стальной хваткой стиснул запястья.       Она смотрела как Шеперд судорожно дёргал ручку двери, не садился — падал в машину и заводил мотор. В этот момент руки Таймса разжались. Диззи подскочила и побежала к машине.       — Шеперд! — нет, не так, — Джозеф!       Слёзы застилали ей глаза, но она уже ничего не могла сделать. Автомобиль рванул с места, увозя единственного дорогого ей человека. В отличие от Гектора и Сантьяго он ещё был жив. Но Кордова знала, что он поехал не в госпиталь. Шеперд, словно кот, ушёл умирать в одиночестве. Чтобы дрожащими руками набрать номер Лоно и отдать последние указания. Чтобы ещё больше не расстраивать Диззи. Чтобы передать ей, что не винит её.       — Блядский мир, — шипел Джозеф, немеющими пальцами вытаскивая завалившуюся в угол бардачка пачку сигарет.       — Что за ёбаный мир, — повторил он, видя, что его начинают обступать тени с горящими глазами.       На горизонте садилось бордовое солнце. Шеперду суждено было стать ужином для шакалов. Злая сатира.       Диззи принадлежала Грэйвсу. Но Луп — нет. Слабое утешение.       Девочка была ближе. Они уже несколько месяцев были почти неразлучны. «Ты попала в мою песочницу», — добродушно усмехался мужчина, закуривая очередную сигарету. За это время она многому научилась, многое в себе пересмотрела и, чему Джозеф почему-то был особенно рад, сильно привязалась к нему.       Он был её другом, хотя люди и кидали на них косые взгляды. Диззи привыкла не обращать на них внимания.       Шеперд имел достаточно денег, она это знала — мужчина почти ни в чём ей не отказывал, но он никогда не останавливался в дорогих отелях, предпочитая более прозаичные места. Иногда он спал на диване, но чаще в эти комнаты вмещалась только лишь кровать. Кордове было не привыкать к крошечным затхлым комнатам мотелей — квартиры в районе, где она жила, были немногим лучше. Она не знала этого, но Джозеф за долгие годы так и не смог привыкнуть к роскоши. Единственным исключением стали золотые часы, подаренные ему Бенито, мальчиком с платиновыми волосами, которому он стал ближе, чем родной отец.       Теснота не смущала их. Диззи могла ходить по комнате в чём угодно, спать с Шепердом в одной постели — он ни разу, даже взглядом, не выразил хотя бы какого-то интереса.       Джозеф плохо спал. Иногда он в горячем поту просыпался посреди ночи, словно от толчка, и уже не мог сомкнуть глаз. Давало о себе знать постоянное напряжение, ночью выливавшееся в кошмары. Чувствуя, что не сможет заснуть, Шеперд приподнимался, стараясь быть как можно более аккуратным. На ощупь находил в нагрудном кармане рубашки, висевшей на стуле, пачку сигарет. Проведя рукой по лбу, оборачивался и смотрел на спящую девушку. Не сдержавшись, касался пальцами её лица, убирая прядь волос. Заплетённые в дреды, они были жёсткими и тяжёлыми, совсем не похожими на его собственные.       Шеперду становилось легче, когда он выходил на площадку и, опершись на перила, закуривал первую сигарету. Приятная ночная прохлада успокаивала разгорячённую кожу, а горький дым пеленой опутывал сознание, позволяя забыться, отгородиться от прошлого, преследовавшего его во снах.       Как бы он ни старался вести себя тише, Диззи всегда выходила из комнаты. Сонная, в накинутой на плечи рубашке Джозефа, она вставала рядом и протягивала ему бокал. Обычно он не рассказывал ей о том, что его грызёт, а она приучилась не спрашивать.       Шеперду нравились эти моменты. Он не любил шампанское, да и вообще не так часто пил, но без споров принимал бокал из рук девушки, хотя не выпивал и половины.       К этому времени небольшая пепельница уже забивалась окурками.        — Отдыхай. Мы выезжаем на рассвете.       И Кордова уходила, уже не слыша, как, спустя время, Шеперд возвращался в постель, чтобы снова погрузиться в безрадостные сны.       Теперь на скуле Диззи, у самого глаза, набито уже две слезы. Она пьёт шампанское из горла, выливая половину на раскалённый песок. Ей больше не с кем его разделить.