Позволено лишь наблюдать

      Этот миг хотелось заморозить навечно и ускорить в тысячу раз, чтобы довести до чего-то большего. Она была прекрасна и так очаровательна. Тонкие, изящные пальцы медленно переворачивали страницы, придерживая их за уголки при перелистывании. Полуприкрытые глаза цвета ясного огранённого аквамарина внимательно всматривались в текст. Длинные и густые ресницы придавали ей изящества, свойственного только королевским особам. Было заметно, как плавно вздымается её грудь от еле ощутимого дыхания.       Она будто сошла с картины романтичного художника XVIII века. Нет! Она сама была той картиной, тем самым шедевром, что хранят в музее в позолоченной рамке.       Тори не могла отвести взгляда от подруги. Словно попав в изобретательную ловушку, она была обездвижена чувством собственной беспомощности перед Матильдой. Перед её недосягаемостью. Перед её нежностью. Перед её красотой. Огненно-рыжие волосы плавно стекали с плеч на спину и грудь, прикрытые сиреневой рубашкой. Иногда Тори позволяла себе минутную слабость и представляла, как выглядит её богиня без всех этих излишеств. Наверняка лопатки Матильды не были обделены изящными изгибами, чуть выступающий ряд позвонков гармонично перетекал в узкие впадины копчика. Аккуратную талию, переходящую женственными линиями в бедра, казалось, можно было охватить двумя ладонями, при её-то стройности. Но всё это великолепие было скрыто от жаждущего взгляда коммунистки. Лишь тонкая шея и часть выпирающих ключиц были всегда открыты для её взора, и этого было достаточно, чтоб опьянить девушку похлеще лучшего коньяка из коллекции Тамары. Бледная кожа так и манила прикоснуться к ней.       В какой-то момент эта мания начала перетекать в одержимость. Хотелось наплевать на любые моральные устои и прикоснуться губами к шее беззащитной девушки, покрыть поцелуями всё её лицо и тело, не пропуская ни одного миллиметра. Иногда эти желания начинали граничить с безумием. Тори уважала и ценила личный комфорт своей музы и ни за что бы в жизни не позволила себе навредить ей или сделать вообще хоть что-то без её позволения. Но русоволосая просто не могла смириться с тем, что её госпожа не принадлежит ей вся, без остатка. В реальности было как раз совершенно наоборот, Матильда была недосягаема. Этот факт будил внутренних демонов Тори: ей хотелось рвать, кричать, калечить и убивать любого, кто оказывался в метре от неё или, не дай бог, возле рыжеволосой. Чувство бесправного собственничества окрашивало сердце и мысли девушки в чёрный. Ей не один раз представлялось, как возбуждающе Матильда будет смотреться в цепях. Разум садистки плыл от фантазий, где богиня оказывалась скрыта от всех в её подвале: обездвиженная, заплаканная, испуганная и полностью принадлежащая ей. И только ей! Наверное только так Тори могла бы сполна насладиться возлюбленной: её голосом и слезами, её теплом и телом...       Но Тори остаётся лишь незаметно наблюдать за подругой. В эти моменты она, как хищник, наблюдающий за своей жертвой, - спокойна и сосредоточена только на ней, несмотря на то, что в душе царит беспрерывный шторм, превращающий все мысли и чувства в груду обломков. Внутри всё закипает, Тори физически чувствует, как сдерживать себя становится невозможно. Ситуация становится всё опаснее: русоволосая прибегает к последнему методу, способному расслабить её натянутые, как струны, нервы. Бросив еле слышное "скоро вернусь", она быстрым шагом уходит на кухню. А дальше чёткий алгоритм, выработанный за длительное время пагубной зависимости от Матильды: достать из пачки сигару, открыть форточку, чиркнуть зажигалкой, вдохнуть серый яд. Никотин обжигает лёгкие, позволяя лишь на мгновение забыть о рыжеволосой. Тори делает ещё несколько затяжек и прячет лицо в руки: "Я на пределе. Я не могу без тебя. Я хочу ощутить тебя."       Черный дым плавно исчезает в приоткрытом окне. Коммунистка нервно стучит по белой раме пальцем.       "Я хочу любить тебя".