Все встречи не случайны

      Какова природа восторга, который мы испытываем перед определёнными произведениями? Одни поражают нас с первого взгляда, другие ищут долгую дорогу к нашему сердцу, но сколько мы не разбирали бы тонкую работу кисти или пера, которые сумели передать игры света, тени и чувств, сколько бы мы не пытались отыскать причины явления мастерства автора постичь суть красоты мы никогда не сможем. Суть красоты мастерства, рождающей идеальные линии, мазки и фразы. Чудо замирания происходит всё вновь и вновь: великие картины, книги, скульптуры, спектакли и фильмы являют нашему взору совершенство форм и жизни. Совершенство цвета и чувств.       Для чего нужно искусство? Для того чтобы вбить в ткань времени, запечатлеть что-то находящиеся за пределом пяти животных чувств. Для того чтобы произвести краткий эффект камелии, возродить забытые человеческие чувства, возродить человеческую жизнь. Искусство кроме того что возвращает к жизни, будит чувства, вдохновляет и возрождает, оно служит символом времени. И, причём, не только исторических эпох, но и простого человеческого времени — время детства, первой любви, первых ссор.       Для Диаваля Судзуки, молодого японца с белорусской кровью, искусство служило символом детства. Детства такого близкого и далёкого, такого нежного и счастливого. Детство Диаваля было в Германии, в Берлине — в Старой национальной галерее, среди картин Каспара и статуй прусских королев. После смерти отца, Диаваль захотел вернуться в детство. И вот он в Берлине. Всё также. Всё также прекрасно. «Жуть как хорошо!» — так говорила Харико, секретарша отца, всегда ездившая с ними в отпуск. С возрастом Диаваль понял, что девушка от Версаче создана не только для бумаг.

≪…≫

Едва закинув вещи в отель, Диаваль отправился в галерею — на свидание с детством. И вот он здесь. Купив жетончик посетителя он, как маленький мальчик, прицепил его на лацкан пиджака, довольно глядя на себя в зеркало. Пропуская обширные залы с византийским, голландским и египетским искусством, Диаваль почти бежал к тому заветному залу, к Каспару и Луизе. К королеве Луизе, его первой любви. А вот и она. Да, всё также. «Гибель «Надежды» во льдах» — любимая картина. Краски, чувства, линии. Жуть как хорошо и прекрасно. Гибель Надежды… Холодная вода, звук ломающихся досок корабля, крики людей… Всё оживает… Гибель Надежды. Нет надежды. Неужели у него, как у утонувшей команды, нет надежды? Отец умер, матери тоже давно нет в живых… Его невеста — красавица Мицуко, с чёрными шёлковыми волосами, бросила его. Ну или он её. Во всяком случае, они больше не вместе. А еще и компанией надо управлять… Какая же это все головная боль — надо сидеть в кресле, думать и подписывать бумажки. А он, он хочет другого! Он хочет быть художником! Вольной птицей! Жить в берлинской мансарде, ходить в клетчатой рубашке и джинсах! И рисовать, рисовать, рисовать!.. Русский лубок, японская каллиграфия, французский модернизм… Жанр, направление, сюжет — совершенно не важны! Главное — отношения с красками! Масляные живые краски и белые чистые холсты — его боги, кумиры, друзья… Но надежды нет, крушение надежды… Надежды нет, любви нет, мечты нет… Как жалко и глупо. Задумчивый и уставший от собственных мыслей словно герой какой-то романтической баллады, Диаваль присел на скамеечку возле статуи королеве Луизе и сестре её Фредерике. Две красавицы-сестры, нежные воспоминания о детстве… Мраморные богини его детского воображения, идеальные женщины — добрые, умные — настоящие святые и воспоминания о матери. Что он знал о ней? Только то, что ему рассказывал отец: «Твоя мать была красивой, нежной, тихой и задумчивой. Она была из Беларуси, звали её Лиза, и была она похожа на прусскую королеву Луизу». И Диавалю всё детство казалось, что скульптор-гений изваял не королеву, а его маму — грустную красавицу Лизу из далёкой и непонятной Беларуси. Лиза… Женщина, слишком сильно мечтавшая о сыне… Его мама, которая должна была петь ему колыбельные и поить чаем с яблоками… Его мама, которая умерла после родов… Вот оно — чувство вины на всю жизнь, он причина смерти красавицы-мамы… Она хотела чтобы его звали Ростислав, но отец, опечаленный смертью, назвал его в честь своего отца. Иногда, стоя перед зеркалом, Диаваль произносил непонятное слово — Рос-ти-слав… И ему казалось, что в этот момент становилось как-то особенно тепло и светло, он словно слышал голос мамы… От грустных мыслей Диаваля отвлекла вполне прозаическая причина — в зал с шумом «а-ля тысяча и один бык» занеслась экскурсия школьников. Молоденького, хрупкого экскурсовода не было видно за спинами обступивших его юных немцев. Они шумели, галдели, перебрасывались пошлыми шутками и явно скучали. Но внимание мужчины вскоре привлекли не они, и даже не хорошенькие польки зашедшие в зал, его внимание привлёк мальчик лет семнадцати, отбившийся от группы галдящих школьников. О, этот мальчик был красив — светловолосый, голубоглазый, высокий и плечистый — «Настоящий ариец» — усмехнулся про себя Диаваль — «Такому в форму, и на парад. А глаза… Боги, какие у парня глаза!.. Голубые-голубые, как воды Рейна, и взгляд чистый-чистый как у лисёнка…» И этот лисёнок не скучал, ему искренне нравилось — он завороженно рассматривал картины, статуи и фрески. Диаваль, зачарованно наблюдавший за мальчиком, не сразу заметил, что тот подходит к его любимой картине. В этот момент его переполнили чувства — если мальчику понравится то это что-то будет значить, так как Диаваль всегда с трепетом относился к тем кто разделял его увлечения и пристрастия. И мальчику понравилось! Диаваль это заметил. Всегда наблюдательный, он уловил тот момент, когда на лице мальчика помимо задумчивости появилось выражение тихой радости от обретения нового друга-произведения. Но несмотря на всё это у Диаваля не возникло желания подойти и познакомиться. Пусть встреча с лисёнком останется воспоминанием, а если он узнает его имя, то первое впечатление может быть разрушено. Диаваль очень этого не хотел — он не любил ошибаться.       Негромко дзынькнул телефон, оповещая о новом сообщении. Волшебство, навеянное любимой картиной и мальчиком-лисом было разрушено, и мужчине пришлось встать со скамейки чтобы отправиться по своим делам. При выходе из музея, он решил не сдавать значок, а оставить на память. Также, в качестве «памяти», он вынес из музея половину сувенирного магазина и книжной лавки. Купив в музейном кафе «настоящий японский зелёный чай», который далеко не японский, да и не чай вовсе, и газету, он отправился к своей машине. Закинув всю памятную продукцию на заднее сиденье, Диаваль сел за руль, и неспешно поехал по берлинским улицам. Выехав на главную дорогу он встал в пробку. И, видимо, это надолго. Диаваль почувствовал, что день начинает безнадёжно портиться. Как назло его телефон начал усиленно звенеть. Что за противная мелодия? И кто там ему названивает? Названивала, как оказалась, его бывшая невеста. С ней даже разговаривать не хотелось. А зачем? Они теперь друг другу никто. Но Диаваль всё равно смотрел на сидение, где лежал телефон, и совсем не обращал внимания на дорогу — пробка начала быстро продвигаться, и мужчина вдавил педаль газа до упора, не задумываясь над тем, что делает. Внимательнее надо быть — ибо тут случилось страшное — по двери его машины что-то заскрежетало и начало медленно падать вниз. Высушившись в окно он понял, что сбил парня на скутере, который пытался его объехать. — Чёрт! — выругался Диаваль. Вылетев из машины, и с облегчением увидев, что парень-школьник (можно договориться), он не только жив, но даже не ушибся, мужчина слегка улыбнулся. Пострадавшим оказался только скутер — купит новый или оплатит ремонт. Поднимая двухколесное средство передвижения, придавшее хозяина своим весом, и подавая мальчику руку, чтобы тот встал Диаваль вдруг осознал, что знакомиться с лисёнком всё-таки придётся. Все встречи не случайны. — Давай разберемся с нашей проблемой, — с ходу начал Диаваль, — Но сначала — познакомимся. Садись в машину, я отвезу тебя туда, куда нужно. Эвакуатор я вызову, скутер увезут, а я как виновник, оплачу ремонт, — тон мужчины не давал возможности возразить. Мальчик немного опешил от такого напора и неуверенно пробормотал: — Мне домой, меня зовут Рихард, Рик. — Вот и отлично, а меня Диаваль. Давай залезай, в машине скажешь адрес. И машина бизнесмена снова плавно покатила по берлинским улицам. И никто ещё не знал что это начало прекрасной истории.