Breathe

Слушай меня и дыши. Ты же можешь дышать? Получается, Исак? Пока я говорю тебе все это, пока шепчу, изо всех сил стараясь не застонать. У меня в штанах так тесно, Исак. Только от того, как рвано ты дышишь в трубку. Кажется, я даже вижу, как закусываешь щеку изнутри. Уверен, там уже остался крошечный шрамик. Знаешь, чего я хочу? Твои губы — шершавые, чуть потрескавшиеся. Чтобы царапали мою кожу, чтобы раскрывались, хватая воздух, когда я всего лишь коснусь тебя, Исак. Пока, даже не снимая одежды. Подушечкой пальца по обветренной кожице. И твои губы сомкнутся, обхватывая фалангу, как сигарету, как леденец, как… — Хэй, ты где витаешь? В третий раз спрашиваю, тебя забирать? Хмурится, барабаня наманикюренными ноготками по приборной панели. Мне требуется пара секунд, чтобы вернуться в реальность. Потом чуть сместиться, чтобы она не увидела интересную выпуклость в паху. Потому что не время и не место, и не та обстановка, да и вообще не она. Уже давно не она. Целый месяц, как я перевелся в школу Ниссена. Долбанный целый месяц, Исак. В тот первый день свинцовое небо хмурилось и рыдало, а ты бежал через двор, надвинув до бровей капюшон и заткнув проводами уши. Мокрый, как сущий пиздец. Не увидел меня, торопясь к караулящим у шкафчика парням. А в другие дни я сам уже старался держаться в тени, наблюдал, изучал… залипал с каждым мгновением все сильнее. Чувствовал, что болото затягивает, что уже не отпустит. Не болото – черная дыра, и вот я уже – за горизонтом событий. С каждым днем я проваливаюсь все глубже. Отсюда не может вырваться даже свет. Тысячи лет, Исак. Вот это попал я, правда? — Не надо, подготовлюсь еще к тесту по химии. Ты же знаешь, формулы мне никогда не давались. Вскользь губами по холодной румяной щеке. Соня цепляется внимательным цепким взглядом. Чуть щурится. Кажется, я даже слышу, как щелкают, сменяясь в ее голове, варианты один за другим. Как пластиковые карточки перебирает в своем магазине. Наверное, доводов не хватает. Тянет на себя, целует-клюет куда-то между подбородком и шеей, наверняка оставляет на коже смазанный след от помады. Не метит территорию, потому что именно Соня – та единственная, кто знает. Знает, скажем так, мой интерес. Но и она представить не может, как далеко все зашло. А он ведь при этом совсем ничего не знает еще обо мне. Еще не сейчас. Когда придет время. — Тогда до вечера? Захлопнуть дверь вместо ответа, стряхнуть с плеч обиженный взгляд, как стылые капли дождя. На самом деле, стоит переступить порог, и весь окружающий мир исчезает. Я хочу видеть его, хочу знать, где он и с кем, хочу слышать, как он смеется, и видеть, как дергается его кадык, когда он жадно и шумно пьет воду, как струйки воды стекают по подбородку и шее, как намокает футболка и липнет… Слишком сложно, слишком долго без дозы. Не могу. Колотит, и пальцы не попадают по кнопкам, когда вваливаюсь в неприметный закуток между лестницей и окном, буквально сползаю по стене. Гудок. Длинный-длинный, как мгновение, что проходит (тянется) до того, как раскрывается парашют. Щелчок соединения, тихий, какой-то обреченный выдох, и волна тепла, что захлестывает изнутри так, что в ушах чуть не булькает, почти пузырится эфемерная радость. — Соскучился, мелкий? Раздраженное шипение и ногти, царапающие аппарат динамика. Курить хочется до черных точек перед глазами. Почти чувствую на языке сладковатый дым марихуаны. А Исак молчит. Сопит, дышит хрипло и рвано. Не отключается. — Молчишь? Ну, чего ты молчишь, Иса-а-ак? Ты хотя бы догадываешься о том, какой ты, Исак? Какой. Ты. Вообще он редко мне отвечает, хотя шипел поначалу и фыркал, огрызался. Теперь привык и больше молчит, вслушивается с каким-то болезненным любопытством, но иногда его дыхание учащается, а порой тяжелеет, а случается, что… возможно, только мерещится, что я слышу шорох одежды… — … и кожа, и родинки, и бейсболка эта, которую хочется стащить и выкинуть в окно, а потом разлохматить кудряшки. Я бы накручивал их на пальцы, Исак. А потом сгребал на затылке в кулак и оттягивал, чтобы ты запрокинул голову и позволил мне вылизать всю твою шею. Ты знаешь, что сводишь с ума? Это длится меньше недели. А я уже подсел на эти звонки, как гребаный наркоман на свою дозу. У меня вены чешутся и горят, но мне не поможет ни один из существующих в этом мире уколов, ни одно из лекарств, кроме… Хочу тебя, Исак. Тебя, мой мальчик. Внутривенно. Всего. Навсегда. — Знаешь, когда ты куришь с друзьями за школой, я каждый день вижу, как твои губы обхватывают фильтр. И у меня стоит, Исак. Только от этого, понимаешь? У меня и сейчас стоит. А у тебя стоит, малыш? Знаешь, что я бы сделал? Стянул бы с тебя все-все-все, чтобы ты лежал передо мной голый, красивый. Что ты делаешь прямо сейчас, Исак? Сейчас у него история, но он не может быть на уроке. Слишком тихо с той стороны – ни шепотка, ни стука, ни голоса преподавателя. Только воздух, с присвистом вырывающийся из его легких. Только пальцы, что время от времени стискивают телефон все сильнее – не то боится уронить, не то борется с порывом расхерачить об стену. Самое главное – не отключается. Он пытался в тот день, когда я набрал его номер впервые. Наверное, в итоге это никак нельзя назвать честной игрой. Наверное, я согласен даже на это. Только бы слышать. Только бы быть с ним вместе хоть т а к . Я схожу с ума и знаю это. Не так. Соня говорит, это очередная мания. Может быть, она даже права. Ведь решил я в прошлом году прочесть Коран на арабском. Хотя тогда я пытался разложить для себя по полочкам, осознать, что ли. Чужой ужас, страх, отвращение… А еще сожаление – будто тот человек смотрел на меня и видел безнадежно испорченную любимую вещь. Словно я сломан. Я правда сломан, Исак? Но новая жизнь и новая школа. И новый я, потому что Исак. Исак, в которого я влип как-то с разбегу. В такого мелкого и колючего. На воробышка, промокшего под дождем, похожего. Я и увидел его впервые вот такого – ворвался в школу, заливая все вокруг хлещущими с него потоками воды. Под ливень попал. А потом кольнуло что-то, когда он смеялся с этим вихрастым своим, с которым не расстается, и руку на плечо опустил. Просто рука на плече. Наверное, почувствовал, что смотрю, обернулся, но меня уже закрыла толпа первогодок, и он не заметил. Не знаю, что буду делать, когда глаза – в глаза. Ведь он же поймет все сразу. Такое не скроешь. И я ведь не просто хочу – целовать, срывать одежду, трахать. Боже, я мог бы трахнуть его прямо тут, в этой школе, потому что запредельно. И если его ведет только от голоса и от всех тех вещей, что я ему говорю. Иногда он не может сдержать стон, хотя я уверен, что губы у него искусаны до крови. Мои любимые шершавые губы. И пусть я почти заставил, принудил… Пусть, все — пусть, главное, что сейчас, что вот так… — …знаешь, что я сделал бы с тобой в первую очередь? — Прикалываешься? Кто бы ты там ни был. Одним словом, не интересует, счастливо. — Что насчет Grindr, Исак? Насчет тайного чата только для мальчиков? — … — Ты будешь сговорчивым, мелкий, и не бросишь трубку. Ни разу, когда я буду звонить. И твоя маленькая тайна останется между нами. Согласен? — Какая еще, нахуй, тайна? Чувак, ты там вштыренный или бухой? — Наш Исак все же по мальчикам. Как думаешь, тянет на сенсацию года? Хотя бы в Ниссен? — Ну, ты и мудак… — Позвоню тебе вечером, мелкий. Все это нечестно, Соня права. Она, блять, права всегда, с этим даже и не поспоришь. Я биполярен, и моя зацикленность на нём – не больше, чем болезнь. Это мания, пунктик, очередной бзик, просто прихоть. И когда это пройдет, а оно всегда проходит внезапно – как вдруг кончается дождь, я просто смогу жить дальше. И Исак будет в порядке. Почему-то мне важно уберечь, не сделать больно ему. И если я буду держаться подальше, однажды он просто выдохнет с облегчением, что эти безумные звонки вдруг прекратились. Скулю, закусывая кулак, от одной лишь мысли, что такое возможно. Что не будет. Ничего не будет, ни его в моей жизни, ни этих тихих выдохов-стонов, ни импульсов, искр, что прошивают, кажется, по невидимым волнам, что доносят его голос ко мне сквозь пространство. Наверное, я молчал слишком долго, потому что даже мне странная тишина с той стороны телефона кажется вязкой и оглушающей одновременно. Прочищаю горло и слышу тоненький выдох. Все еще здесь. Хорошо. — Так что ты сейчас делаешь, мелкий? — Алгебру. Тест через пару уроков. Он отвечает так неожиданно и отчего-то спокойно, что от удивления почти вываливаюсь в окно, но успеваю уцепиться за выступ в стене. Вот только голос сегодня какой-то безликий – ни раздражения, ни досады, ни злости. Вообще ничего. Пустота. Серая и пугающая, с пустыми проемами запавших глаз, затянутая липким туманом. — С ума меня сводишь, ты знаешь? Хочу задохнуться, хочу прижать к себе, зарыться в волосы лицом, хочу целовать каждую клеточку, хочу всего облизать, распробовать. Хочу забрать себе и никому не отдавать, не показывать даже… — Закончил? Мне надо идти… Скинуть звонок, не дождавшись пока даже закончит. Кулаком – в стену, и тупая боль в сбитых костяшках чуть оттеняет то непонятное чувство, что тянет и давит где-то в грудине. Плевать. Бывало и хуже. Вспомни, Эвен, как стоял на краю, как примерял к венам бритву, выбирая ту, что острей и изящней. Вспомни, как ветер трепал твои волосы, как оставалось сделать лишь шаг в пустоту. Вспомни, как это бывает. Ты правда хочешь рискнуть и вернуться туда? Ночью снова вою в подушку, вцепляясь зубами в край одеяла. Хочу, хочу, хочу. Хотел бы просто держать за руку, просто слышать голос. Хоть что-то, Исак. Дожил, умоляю парня, который и не знает о моем существовании. Не так, не знает, кто я и для чего. Считает, наверное, маньяком и психом. Что же, не так уж и далек он от истины. Умоляю в темной пустой комнате, сжимая сквозь белье ноющий член. Представляя на месте своей руки – твою. И так четко вижу твои глаза. Представляю, как расширится зрачок, затапливая радужку. За секунду, как от дозы. Представляю, как ты закусишь свои блядские, но такие красивые губы, глуша стон. Как откинешь голову, позволяя… позволяя мне все. И руки сами тянутся к телефону. Мы не знакомы, и ты не знаешь мой голос, а номер я всегда могу скрыть. — С ума меня сводишь. — Снова ты? — Ты охуенный, Исак. Знаешь, что я хотел бы с тобой сделать? — Заебешься. — Тебе понравится, детка. Ты будешь стонать, выть и скулить, будешь просить еще. Будешь сжимать коленями мои бедра. Или хочешь, я посажу тебя сверху… — Блять, просто заткнись. Я не из этих… — Я тоже, Исак. Не из этих, не по этим. Только лишь по тебе. Тебе смешно? Просто это ты такой особенный. Не могу не думать, не представлять. Ты один сейчас? — Псих ненормальный. Извращенец. — … свяжу твои руки над головой. И буду облизывать медленно – шею. Горошинки сосков. Буду лизать их и сосать, а ты будешь метаться по кровати и просить, умолять. Потом живот. Ты любишь, когда тебе целуют живот? Не знаешь? Тебе понравится, вот увидишь. Пощекочу пупок кончиком языка. Боишься щекотки? Я легонько совсем. А потом спущусь еще ниже. Не выдерживает. Стонет протяжно, а я покрываюсь мурашками и вжимаюсь бедрами в собственную кровать, почти веря, что он лежит сейчас подо мной. И голос такой неестественно сиплый, когда продолжаю: — Нравится, детка? Я только начал… Сначала я чуть подую, а потом одними губами… Соня говорит, я идиот. Соня говорит, что я болен. Блять, она напоминает об этом каждый день, каждый час. Как будто я мог бы забыть. Ведь именно из-за чертовой болезни я не могу даже попытаться. Не после того, что уже было раньше. В той жизни, которую никак не удается забыть. Утром она умудряется выесть мне мозг. Как яйцо всмятку десертной ложечкой. Пока я пью свой кофе и выгляжу, наверное, как придурок с этой пьяной, блуждающей улыбкой во всю рожу. После того н е р а з г о в о р а по телефону. После того, как мы кончили вместе. После того, как он смущенно пыхтел в трубку, когда я смог расслышать хоть что-то кроме собственного пульса, колотящегося где-то в висках. Кажется, я чувствовал жар его пылающих щек и кончиков ушей через добрую половину Осло. И такая нежность захлестнула… боже, отдал бы все, чтобы в эту минуту просто обнять, прижать к себе, опустить его голову себе на плечо, а потом просто закрыть глаза, запустив руку в его взмокшие кудряшки. «Спокойной ночи, Исак», - шепнул нежно-нежно и сразу же отключился, пока эта мелкая вредина не очухалась и не умудрилась испортить момент. Удивительно, но я даже уснул. Уснул, чтобы вернуться в те несколько сладких минут. Он трогал себя, ласкал все настойчивее, шумно глотал, и стоны его молниями впивались в мой мозг. Он кончил, только слушая мой голос. Стонал под конец так громко и откровенно, что я мог разобрать и «пожалуйста… да», и «Боже мой», и рваные хрипы, и выдохи, и… И в итоге я проснулся в мокрой постели, полежал пару минут, пялясь на скачущего по стене солнечного зайца с куцым хвостом, а потом услышал, как гремит посуда на кухне, и на секунду, всего на мгновение я поверил… — … ты болен, Эвен. Ты болен. Это пройдет. Помнишь, это проходит всегда? Два месяца назад ты собирался в Австралию разводить кенгуру, а до того – помнишь твою ту затею с пингвиньими фермами? Иногда мне кажется, что Соня – полная дура. Как можно сравнить Исака с кенгуру или пингвином? — Соня, заткнись. Чашка с недопитым кофе подпрыгивает на столе, когда я хлопаю дверью. Спускаюсь в садик за домом. Двадцать четыре ступени и три поворота. Там твердая скамья, тенистые густые клены и круглые мохнатые кусты. А еще эту площадку вообще не видно из нашей квартиры. Нашей квартиры. Конечно, ведь кто-то должен присматривать за убогим. Вот только последнюю неделю Соня все чаще остается ночевать у подруг. Как будто чувствует, что до взрыва – крошечный шаг. Или просто избегает ложиться спать с тем, кто отказывается прикасаться к собственной девушке, кто не дает даже коснуться себя. С того дня, как я увидел тебя. — Ты не можешь любить его! Ты его даже не знаешь! – кричит она, и в ее голосе я слышу и дрожащие слезы, и звон бьющегося стекла, и почему-то грозовые раскаты. Она красива, на самом деле красива и очень хороша в постели. А я на нее и смотреть не могу. Не потому что она что-то делает не так, не потому что… Нет ни одной причины, Исак. Кроме одной. Соня — не ты. А я с первого взгляда понял, что не хочу возле никого другого. Руки тянутся к телефону, но просто пихаю аппарат поглубже в карман, а потом вообще отключаю его от греха. Я жду, что он будет скучать? Беспокоиться станет? Вряд ли. Скорее, хочу дать время привыкнуть. К тому, что кончил от голоса парня. К тому, что почти что признался. К тому, что успел попросить. — Как ты сегодня, Исак? — Оу, для разнообразия решил спросить обо мне? Думал, снова начнешь с себя любимого. — Я соскучился. — А я уж надеялся, ты успокоился. Четыре дня не звонил. Замолкает быстро, подозреваю, что готов себе язык откусить за то, что брякнул, не подумав, а у меня глупая улыбка лезет на лицо, когда понимаю, что он запомнил, считал. И, может быть, правда, тоже скучал. Четыре дня, Исак. Как четыре бесконечных года. Дни, в которые я как никогда осознал выражение про застывшее время. Когда смотришь на стрелку часов и кажется, что она стоит на месте. Или ты просто оказался в каком-то дурацком кино, и кто-то нажал на паузу и ушел по своим делам, забыв о тебе. Что, если я не один чувствовал это?.. — И не мечтай. — Я что, сказал это вслух? — Нет, но ход твоих мыслей угадать не сложно. Блять, я просто радовался свободе от извращенца-маньяка. — Был бы я маньяком, давно затащил бы под лестницу в школе и трахнул. Ни разу не думал об этом? Наверное, я его напугал, потому что молчание затягивается, звенит между нами натянутой струной. Как тетива, с которой вот-вот сорвется стрела. Мысленно успеваю проклясть и свой болтливый язык, и нетерпение, от которого потряхивает немилосердно, как вдруг слышу осторожный, неуверенный шепот: — Мы учимся в одной школе? — А ты только что понял? И снова молчание. И, кажется, получается расслышать, как напряженно думает он где-то на другом конце Осло. Теперь ты будешь внимательнее смотреть по сторонам, мой мальчик. Но так и не поймешь, потому что я осторожен. Потому что я не позволю заметить, как наблюдаю за тобой. Потому что я не хочу потерять то, что у нас есть. Это так мало, так ничтожно мало, Исак. Но я давно уже понял, что с тобой согласен скорее довольствоваться крохами, чем лишиться всего. — Мы что, блять, видимся каждый день? — Возможно. По крайней мере, я вижу тебя. Это могло бы показаться забавной игрой, правила которой только что усложнились на порядок. Вот только для меня это всегда было чем-то большим. Важнее, чем тесты и гребаная школа, которую все же нужно закончить. Важнее, чем воздух, который вдыхаю. Важнее, чем дом, куда я возвращаюсь изо дня в день. Знаешь, я так хотел бы возвращаться к тебе. — Ты… блять… ты… Ты маньяк. — Ты уже говорил это, помнишь? — Я даже не знаю твоего имени. — Хочешь облегчить себе задачу? Брось, Исак, ты никогда не найдешь меня. — Почему? Почему, если ты так хочешь меня? Черт, я имею ввиду… что, вообще ни малейшего шанса? Даже не рискнешь попробовать? Неплохо, малыш. Воплотить в жизнь все, о чем мы с тобой /именно так, это давно уже не только я, мой Исак, это давно уже стали мы с тобой. Ты и я/ нафантазировали за эти недели? Не знаю ничего, что помешало бы мне попытаться. Кроме одного. Боль или отвращение в твоих глазах, когда ты узнаешь про биполярку. Или боль от того, что все кончится. Просто потому, что Эвен Бэк Найшейм угомонится и загорится новой идеей. Отправится на год к монахам в Тибет. Почему бы и нет? И молчу не потому, что нечего ответить. Я просто не могу сказать все это тебе, а потом вновь задыхаться от отвращения, презрения и брезгливости. Знаешь, ведь так уже было. Я не могу допустить, чтобы все повторилось. Я слишком не хочу умирать. Я пытался, Исак. И мне не понравилось. — Молчишь? Знаешь, я удивлен. Обычно ты за словом в карман не лезешь. Так что, это просто такой прикол и все? Развлечение? Или спор, может быть? Он на самом деле звучит горько. Как если бы звезда «полынь» именно сейчас, в это самое мгновение рухнула с неба. Ногти впиваются в ладони. Больно. Я не хочу. Я хочу, чтобы все было не так. Я хочу кататься с тобой на великах, хочу валяться в кровати, курить один косяк на двоих и просто говорить. Обо всем. О параллельных вселенных, о фильмах с плохим концом, о смысле жизни, о цвете штор в твоей комнате. Я хочу сцеловывать стоны с твоих губ и смотреть, как дрожат твои ресницы, когда мои губы приближаются к твоим и замирают меньше, чем в дюйме… Хочу готовить завтрак тебе и намыливать твою спину в душе. — Слушай, просто к черту иди. Щелчок, рваные короткие гудки. Таращусь на трубку, как придурок. Понимая, что что-то сломал. Своим молчанием, трусостью. Эвен, ты трус. Потому что, если никогда не пытаться, так и рискуешь застрять… застрять в этом болоте. Девушка – лучшая продавщица месяца, психотерапевт, психолог, таблетки, плановое лечение, а еще волосы и кожа, пропахшие больницей и чем-то химическим. Серость, тупик и апатия. — Эвен? Ты дома? Щелкает замок входной двери, и уже через минуту Соня садится рядом, опускает руку мне на колено. — Не поцелуешь? — вскинет брови, чуть наклоняясь, и тут же фыркнет, заметив, как я напрягся и пытаюсь отодвинуться. — Успокойся, я пошутила. Собирайся, вечером мы идем на вечеринку. А потом вскользь, пристально следя за реакцией из-под полуприкрытых ресниц: — Там будет тот мальчик, что заинтересовал тебя. Исак, кажется? Заинтересовал? Мелко плаваешь, девочка. — Никуда не пойду, — выдыхаю быстрее, чем успеваю подумать. А потом сразу сбегаю на кухню. Нет человека – нет объяснений, верно? Ледяное пиво из горлышка и иррациональный (или напротив, вполне объяснимый) страх, скручивающийся узлом где-то в животе. Хочется. Так хочется просто пойти и увидеть. Быть может, коснуться ладонью теплой кожи или даже прижать где-нибудь в углу и все же сделать это – попробовать на вкус губы Исака. Обветренные, шершавые, такие послушные. Откуда-то я знаю это, как будто пробовал раньше, но почти все забыл. Как будто я знаю его от и до. Как будто он мой. Губы, что умеют презрительно кривиться, когда он отвечает на очередной выпад, язвит, защищается. Тебе не надо от меня защищаться, Исак. Я никогда тебя не обижу. — Эвен. Прислоняется плечом к косяку, и жалость на ее красивом лице, плохо замаскированная под беспокойство, обжигает кислотой. Я хотел бы ее ненавидеть и за это, но слишком устал. Так устал барахтаться в этой луже, которую другие зовут своей жизнью. Так безразлично. Пофигу. Ровно. Наплевать на все и всех, кроме Исака. — Ты должен пойти и посмотреть на него. Не так, как обычно – тайком, исподтишка и урывками, а глаза в глаза. Может быть, познакомиться. Если ты хочешь избавиться от этой мании, если хочешь, чтобы все между нами стало, как раньше… Кто сказал, что я хочу этого, Соня? Хотя бы по одному из пунктов. — Твой психотерапевт говорит, что нужно… — Мне наплевать, что он говорит. Давай ты не будешь лезть в это, Соня? Это, как минимум, странно. Твой парень запал на другого парня, а ты тащишь его на вечеринку, где тот как раз будет. Сюр какой-то. «Ты болен, Эвен, это мания, просто новая мания. Подпусти эту манию ближе, ты увидишь, что желание лопнет мыльным пузырем, оставив в воздухе пригоршню вязких брызг. Просто попробуй». Это мысли Сони, слова Сони. Это все Соня. А у меня руки дрожат, как только думаю, что он будет так близко. Возможно, на расстоянии вдоха. И предохранители горят, и мысли превращаются в бесформенное месиво, оставляя в голове только: «Исак. Хочу. Коснуться хотя бы раз». Он нужен мне. И это не может быть проявлением болезни. Не так. Все было иначе, когда я учил арабский, чтобы прочесть Коран в оригинале и понять, почему однополая любовь – это харам. Когда я решил переделать квартиру в японском стиле. Когда решил отказаться от мяса. Даже когда я писал песни. Все это было, как вспышка, Исак, как помутнение и затмение сразу, навязчивая идея, которая отпускала постепенно, оставляя после себя лишь туманный след и легкую досаду от того, что не успел довести до конца. Но ты, но с тобой. Это не так. Может быть, я имею право попробовать? Что, если… Что, если ты просто моя судьба? — Черт с тобой, — едва слышно, когда она что-то зло швыряет в ящик, сдергивает кольца с пальцев, вынимает из ушей свои тяжелые серьги. — Что ты сказал? — Сказал, так и быть. Почему бы и нет? Вечеринка… И кажется, что капкан только что захлопнулся. И никаких сил не хватит, чтобы отомкнуть мудреный замок. Тяжелый ящик, и крышка подперта снаружи, и воздуха может не хватить. Что, если это крышка моего гроба? Дыши, Эвен, дыши. Она не предупредила, что здесь живет он, но как-то сразу я понимаю. Это знание, которое невозможно объяснить. Музыка ввинчивается в уши, кромсает сознание рваными аккордами. Алкоголя сколько угодно – пиво, вино, коктейли покрепче. Это еще не сама вечеринка – пре-пати. Синий свет и мерцающие узоры на лицах, руках, на разгоряченных танцем и алкоголем телах. Соня рисует на себе что-то вроде мерцающих блесток, мне удается отбрехаться от предложения блондинки. У тебя красные полосы на лице – эдакие небрежные мазки кистью художника-хиппи. Ты смотришь прямиком на меня. Прямо сквозь всю эту толпу. И кажется, что время вокруг исчезает, а воздух густеет. Ты смотришь так вот впервые, и твои зрачки чуть расширяются. Наверное, это все освещение, потому что я не вижу в твоем взгляде ни озарения, ни понимания, ни тех самых зажигающихся лампочек (Эврика, бля), нет, только интерес. Возможно ли, что до этого мне удалось не попасться на глаза ни разу? За все эти месяцы. Вполне. Учитывая, как я исхитрялся оставаться в тени. — Вон там Исак, он вроде как хозяин вечеринки, еще Эскиль и Линн. Я могу познакомить, — блондиночка /вспоминаю, что ее зовут Вильде и как-то она знатно трахнула мне мозг, зазывая в какую-то унылую группу Уюта/ тянет за рукав и хлопает длиннющими ресницами, создавая ощутимый сквозняк. Соня бросает торопливый взгляд и отворачивается, переключаясь на Сану. Сана. Вздрагиваю и озираюсь невольно. Это выходит само: естественное желание убедиться, что в безопасности, что Элиаса и его гоп-компании здесь нет, нет Микаэля… Не готов о них думать, пока еще нет. Наверное, Сана чувствует или понимает, потому что быстро обнимает меня, чмокая в щеку, и успевает выдохнуть перед тем, как отойти, поправляя хиджаб: «Их здесь нет и не будет, расслабься». Отпускает. А Исак все еще смотрит. Не пристально, исподтишка, зыркает каждые тридцать-сорок секунд. Струйка холодного пота течет меж лопаток. Потому что он не должен слышать мой голос. Не так вот – лицом к лицу. Он не должен понять, не сейчас, не при всех. Не хочу, хотя знаю, что это было бы проще всего. Но что, если интерес, который сейчас он тщательно пытается скрыть, делая вид, что болтает с девчонкой и вовсе не пялится на меня через всю комнату. Что, если он потухнет, сменяясь отвращением, когда я просто скажу ему: «Хэй»? Уверен, что не справлюсь, даже если это будет всего лишь досада. Слишком много думаю о себе, правда? Процедуру знакомства удается игнорировать, сбежав в кухню за банкой пива. Соня хмыкает, но не возражает. А потом тащит танцевать, прижимается гладеньким телом, дышит в шею, запускает свои наманикюренные пальчики мне в волосы. Исак топчется неподалеку с этой девочкой – Эммой. Ты пялишься, Исак. Пялишься, не скрываясь. Меня прошибает разрядом и подтряхивает нехило так. Наверное, Соня чувствует, потому что шепчет в самые губы: «Ты сдаешь себя с потрохами, трахая его взглядом так откровенно». Не придумываю ничего лучше, чем заткнуть ее именно так. У нее губы гладкие от блеска и на вкус одновременно как вазелин и ваниль. Мне всегда нравились ее поцелуи, но сейчас, если закрыть глаза, я забудусь, потому что чувствую – он все еще смотрит. Соня перехватывает инициативу, когда я только собираюсь отстраниться. Она целует, я отвечаю. А Исак присасывается к своей нескладной подружке, которую я почему-то уже почти ненавижу. Целует ее, умудряясь не сводить с меня глаз. А я гадаю, какой он на вкус. Наверное, сейчас, как орешки и пиво. Быть может, немного меда или свежего хлеба. Музыка вкручивается в мозг серебристой спиралью, губы уже почти онемели, а еще это чувство – как будто в затылке что-то зудит и жужжит одновременно: «Посмотри-посмотри-посмотри». И не то чтобы не получалось сопротивляться, просто зачем – я всего лишь перевожу взгляд и падаю. Блять, моментально рушусь, как кувырком с обрыва от случайной подножки. Туда, в твой взгляд, внутрь тебя. Воздух выбивает из легких, и внутри что-то взрывается на пару миллиардов крошечных частиц. Меня нет, Исак. Меня больше нет. Я – весь твой, я в тебе. — Эвен, дыши. Соня, она все видит и контролирует. Она привыкла заботиться обо мне. Она уже давно больше, чем девушка. Теперь она скорее, как мама. Извращение, сука, какое-то. — Помни, что я говорила. Мальчика пожалей. Он же пойдет за тобой, как бычок на бойню, и веревки не надо. Ты хочешь, чтобы ему потом было больно? Когда тебя отпустит. Разве он заслужил? Она говорит, говорит, говорит, как муха жужжит в паутине где-то в углу. Пристальный взгляд исчезает. Разворачиваюсь резко, почти отталкивая подругу, даже не пытаюсь сделать вид, что мне интересно, о чем она там бормочет. Все это я слышал уже пару сотен раз. Или больше. Успеваю заметить долговязую фигуру, заворачивающую в сторону кухни. Его девчонка уже нацепила пальто и роется в сумочке. Соня усмехается и идет прямо к ней, ухватив меня за руку при этом. — Эмма, какая встреча. Не помнишь меня? Соня. А это – Эвен, мой парень. Как добираетесь дальше? Мы вызвали такси, давайте с нами? Если вся эта чушь про множественные жизни на самом деле реальна, Соня была змеей в прошлом. Ну, или будет в будущем. Девчонка взвизгивает, выставляя напоказ свои лошадиные зубы, а потом лезет обниматься. А я пытаюсь понять, что мог найти в ней Исак? Ничего такого, на первый взгляд. Похожа на маленького угловатого мальчика. Может быть, в этом все дело, или?.. — Исак, мы с Соней и Эвеном на такси, ты как? — Не стоит, я на велосипеде, — не замечаю, откуда он появляется. Воздух густой, и руки трясутся. Я хочу, хочу просто шагнуть вперед и коснуться. Не так, сгрести тебя в охапку, уткнуться носом куда-нибудь в шею или зарыться в волосы лицом. И дышать им, дышать, дышать, чтобы хватило надолго. Впускать в легкие его запах, вываляться в нем, пропитаться. Так, чтобы даже вены изнутри пахли только Исаком. Может быть, это и есть высшая форма психоза? — Это Соня и Эвен, Исак. Вы знакомы. Он качает головой и тянет руку. Соня щебечет, как ей приятно, а я лишь молча киваю, подозревая, что свалюсь замертво, как от удара молнией в темечко, но обхватываю пальцами ладонь. Чуть прохладная, гладкая. Я не хочу отпускать. И рта не могу раскрыть, не сейчас, когда он смотрит во все глаза, и, кажется, все вокруг исчезает, и я мог бы поцеловать его прямо сейчас, перед всеми. Не думаю, что он был бы против. Потому что так смотрит, затягивая. Потому что неосознанно ведет языком по пересохшим губам, и я сглатываю, отзеркаливая движение. — Хэй, нам пора. Встретимся на месте, Исак? А он лишь как-то заторможено кивает и продолжает смотреть. А я. Я не хочу уходить. Кажется, не я один. — Да, приведу тут все в порядок и догоню. И удирает на кухню, из которой, по всей видимости, и появлялся. Он уходит, Соня тащит меня за собой. Серьезно, чувствую себя ее карманной псиной, Эмма семенит следом на своих каблучищах. Почему-то подозреваю, что она не умеет их носить. Мне не должно быть похуй, нет? Девчонки в такси, что уже нетерпеливо сигналит, подгоняя. Кажется, водитель включает счетчик, а я просто не могу заставить себя сесть в салон, потому что… потому что все разъехались, и он там совсем один. Почему-то я чувствую его грусть. Или хочу думать, что он расстроился, потому что я ушел. Захлопываю дверцу, не объясняя ни слова. Машина срывается с места, как и я. Только в разные стороны. Ступени, кажется, пружинят под ногами. Квартира не заперта. Откуда-то с кухни слышится тихий стук и звуки воды. Исак оборачивается как-то устало, опирается ладонями на стол и прикрывает глаза. — Ты что-то забыл? Не могу говорить. Не из-за страха разоблачения. У меня язык будто присох к нёбу, а в висках стучат барабаны. Тихо. Так тихо вокруг, мы совершенно одни, и я мог бы сделать с ним сейчас все, что угодно. Если он позволит, конечно. А он позволит, я чувствую, знаю. Понимаю по тому, как плывет его взгляд, когда я прижимаю ладонь к его влажной щеке. И он неосознанно тянется за лаской, сглатывая на сухую. Я вижу, как дергается его кадык, и он машинально облизывает губы. Отступает назад. Не надо, не убегай. — Я совсем не знаю тебя, Эвен. А ты пока не произнес и слова. Немой? Или всего лишь не хочешь, чтобы я услышал твой голос?.. Подозрение вспыхивает в глазах маленьким взрывом. Усмехаюсь мысленно. Умный мальчик. Я всегда знал, что ты догадливый и умный, Исак. — Хочешь поговорить? – не то от волнения, не то от страха голос звучит так хрипло, что я его сам едва узнаю. Наверное, и динамик что-то меняет, потому что он успокаивается и кивает чему-то удовлетворенно. Убедился, что перед ним не телефонный маньяк? — Почему ты не уехал с девчонками? Фыркаю раздраженно. Серьезно? Ты правда хочешь обсудить именно это? Ты вообще способен на разговоры сейчас? Когда я даже отсюда слышу, как стучит твое сердце. Колотится где-то в горле. Наверняка отдается в затылке. — Мне не хотелось. Еще один шаг, и вот ты уже зажат между кухонным столом и мною. Ты не боишься, но опускаешь голову. Так, что я могу видеть лишь твою растрепанную макушку. Могу уткнуться в волосы и дышать. Дышать, как мечтал. Но я хочу не этого, Исак. Сейчас я хочу отпустить все тормоза, как говорил тебе, как обещал. Позволь мне? Пальцем – за подбородок, чуть приподняв упрямую голову. Считываю с твоего лица страх, даже ужас какой-то. Будто мы несемся над землей в гремящем винтами вертолете, будто мы перед распахнутой дверью, и я вот-вот столкну тебя за борт без парашюта. Глупый, я никогда не причиню тебе боль. — Что ты делаешь, Эвен? Хватит разговоров, просто позволь, позволь показать. Наши лица так близко. И тепло твоего дыхания на моей коже я не забуду уже никогда. — Помнишь, я говорил, что ты с ума меня сводишь, мелкий? Я обманул. Не просто сводишь. Ты мой мир к черту взрываешь, Исак. Понимаешь? — Т-ты?.. Это ты? Замирает, как заяц, прижухший в свете фар на ночной безлюдной дороге. Но в глазах ни намека на страх или брезгливость, лишь интерес. А еще серая дымка, что клубится туманом, закручивается, заволакивает кристально чистый взгляд. — Весь вечер думал, что меня глючит. Знаешь, я сразу узнал тебя. Губы врезаются в губы с размаха, язык врывается в жаркую сладость рта, терзает, вылизывает, гладит. Кажется, чья-то губа лопается, не выдерживая напора, потому что отчетливо чувствуется металлический привкус, но настолько плевать. За плечи рывком, почти разрывая ткань пальцами. Вкусный, ты еще вкуснее, чем я думал, Исак. Думал, не мог даже мечтать, чтобы так… В каждом твоем жесте неуверенность, робость. И руки ложатся на мои плечи несмело, но подаешься бедрами, и я чувствую твой жар, твое желание. Чувствую тебя. Тонкая кожа на шее, и острые ключицы, розовые плоские соски и живот, и россыпь мурашек, сыпанувших из-под моих пальцев и языка. Пол под коленями холодный и твердый. Пуговица на джинсах поддается с трудом. — Что? Что ты?.. Всего лишь то, чего так долго хотел. Всего лишь то, что обещал. Помнишь? Это и многое другое, Исак. И когда ты расслабляешься, опуская ресницы, когда вцепляешься пальцами в мои волосы и начинаешь двигаться мне навстречу, когда я слышу рваное «Эвен, Господи…», слетающее с закушенных губ… Думаю, насколько лучше, когда ты все же знаешь мое имя. А я – твой вкус.