живокость

Плохое случается с чужими. Так думал не только Зоро, но и все остальные, живущие на планете Земля, до момента, пока фраза действительно была правдива. Боевые искусства были страстью Зоро с тех времен, как он себя помнил. В погоне за стремлением стать сильнее, еще сильнее, еще, а потом и самым сильным, лучшим мечником в мире, он кое-как оказался в команде Луффи, а затем встретил и других своих накама. У всех из них были немного дурацкие, по-детски наивные и на первый взгляд неосуществимые мечты, но это то, что делало их честными. Эти люди (или не совсем люди) являлись теми, за кого Зоро был готов отдать не только жизнь, но и не поскупиться гордостью. Зоро хмурился, вспомная слово «накама». Сильное значение, не каждого встречного именуешь им, но еще меньших именуешь иначе – больше, чем накама. Точнее, не просто меньших, а одного. Зоро был спокойный, флегматичный, достаточно сдержанный человек с чаще всего каменным выражением лица, не умел читать ни других, ни себя, поэтому долго не мог понять, что именно привлекло его в этом сгустке зрелой хладнокровной энергии, отличной от Луффиной добродушной, яркости с оттенком серьезности и элегантности. И в каком именно плане его это привлекало. Для Зоро всегда были загадкой романтические чувства, как будто он находился в комнате, а любовь жила в соседней без окон и дверей. Не то чтобы его это волновало или мысли об эмоциональной неполноценности когда-либо касались его размышлений, но если бы Зоро задумался, то увидел бы любовь на другой стороне непреодолимой пропасти. Раньше. С появлением Санджи жизнь на корабле преобразилась не только тем, что путешественники в кои-то веки начали питаться вкусной едой, но еще и весельем, которое испытывал Зоро, перекидываясь с коком гневными фразами. Будни приобрели яркий окрас, а играть в презрение оказалось забавно. Не менее забавно было прожигать Санджи резким взглядом, раздражать и дразнить, подшучивать и говорить с вызовом, тем временем любуясь завитушкой, которую Зоро на самом деле считал очаровательной. Ему нравилось существование этого маленького интимного секрета, о котором никто не догадывался, да и сам Зоро не понимал, почему ему оно нравилось. До тех пор, пока в приступе кашля не выплюнул первый небесно-голубок цветок. Ханахаки. Болезнь несчастно влюбленных была легендой, мифом, который обсуждали забулдыги в прогнивших пивных, где раньше околачивался, опрокидывая одну за другой рюмку саке, Зоро, мифом, который пусть и не выглядел правдоподобно, но все же был на слуху. Симптомы которого вполне известны, как и варианты конечных исходов. Впрочем, какая разница? Само пройдет. Зоро не разбирался в цветах. Скрывать кашель оказалось не так сложно, как казалось сначала, зато избегать кока было трудоемким и кропотливым трудом. Отворачиваться, делать спящий вид, когда он проходил мимо, чтобы не вступать в разговор и не дать слабину, не чихнуть лепестком и не пропустить нездоровую усталость да и просто боль во взгляд. Не потому что не было возможности не пересекаться, а потому что не было желания. Тренироваться теперь приходилось усерднее и с каждым днем все больше, чтобы стать не сильнее, а обрести былую трезвость ума, вывести болезнь через пот и научиться быть черствым, как старый заплесневелый хлеб. Зоро думал, что Санджи мог бы использовать последнюю фразу как издевку, и усмехался. Санджи. Везде Санджи. Санджи посеял себя в его голове, в его мыслях, в его организме: легких, которые работали через силу; мешках цвета глубины океана под глазами, в которых таился ненормальный огонек летальности, заставляющий искру жизни потухать; поблекших и потрескавшихся губах; в коже, если растянуть которую, можно было заметить легкий небесный оттенок. И в крови, остающейся на подушке вперемешку с растущим количеством лепестков каждую ночь. Не было похоже, что Санджи это волновало. Не было похоже, что Санджи это заметил. Зоро опасно не разбирался в цветах. Зоро не знал, что мелкие синие цветы – не какие-нибудь грандлайновские ромашки, не слышал о Delphinium и о ядовитости семейства лютиковых. Когда начали неметь руки, дело было в недосыпе, когда болело сердце – слишком сильной нагрузке, когда было сложно дышать – еще бы, у него же растения обвивали легкие и трахею до самой глотки. Так считал или хотел считать Зоро, забыв, что игнорирование и незнание не спасают от последствий. Каждый прием пищи, бережно приготовленный и оставленный у двери рукой Санджи, становился чудесными условиями для фотосинтеза, пополнением нежных корней-когтей, намеревающихся отпустить Зоро лететь вниз. Ночами он крючился и комкал простыни, непонятно, от какой боли сильнее: физической или душевной, - а когда болезнь давала недолгий перерыв, крутил в пальцах цветок такой же совершенный в своих недостатках, как Санджи, выстраданный, вымученный, зато свой. Но Санджи, конечно, не был «своим». Тело лежало на полу. Откинутая голова зловеще открывала рот, из которого рос, одиноко покачиваясь, стебель с распускающимися цветами черничного оттенка. Причина смерти - паралич дыхания. Причина смерти – яд кураге. Причина смерти – любовь. Зоро смертельно не разбирался в цветах.