I Hope You Dance

I hope you never lose your sense of wonder, You get your fill to eat Он никогда не простит этого. Он никогда не забудет. Эта ебаная свинья. Как он посмел? Как он посмел оставить его? Это зареванное подобие человека, с огромными влажными карими глазами, которое заикалось и тряслось, даже не… От холодного воздуха щипало нос и глаза, он дрожал от усталости, одновременно опустошенный и переполненный эмоциями, и не мог точно сказать, чего в нем больше. Пальцы заскребли по поверхности, ногти беспомощно впились в пластик, он задыхался, потеряв контроль над своим телом, он судорожно хватал ртом воздух в темпе стаккато, а сердце сжималось от осознания страшной реальности, с которой он столкнулся. Он дрожал, сидя на вершине эвакуационной капсулы-плота, и смотрел на сине-стальное море, темно-серая поверхность которого расходилась волнами, уходящими в горизонт. Небо, монохромное и почти бесцветное, небо, которое, как он думал, он больше не увидит. Не в этой жизни, по крайней мере. Там, в его сознании, зияла огромная бездна одиночества, которая никогда не будет заполнена, глубокая тьма, лишенная теплоты, и так трудно было поверить, что еще полчаса назад там было нечто цельное — ну, насколько это возможно, учитывая, что он пустил в свою голову жирного ублюдка, который посмел оставить его. Стараясь сдержать рыдания, дрожащее тело пятнадцатилетнего мальчика, закованное в черно-синие поликарбонатные доспехи, упало на сталь и пластик плота. Золотые пряди, выбившись из хвоста, облепили лицо, а зеленые глаза, блестящие от слез, закрылись. Боли было слишком много, и мальчик в черно-синих доспехах закричал, словно раненый зверь. Его крик пронесся над поверхностью океана до самого командного центра. — ЮРИИИИИ!!! ***** Если только… Весь Шаттердом праздновал закрытие Разлома, то, что наконец остановило Часы Войны навсегда. Он видел, как Мила обнимала Георгия, как будто это был конец света, и обычно он бы скривился и начал кричать на них, но сейчас, черт… Но вместо этого он выдерживал поздравления и похлопывания по спине. Достаточно долго, чтобы соблюсти приличия и уйти к себе. Здесь было неестественно тихо. За панелями стен не было слышно лязга и звона от близлежащей площадки для Егерей, скулежа сварочных аппаратов, работающих до глубокой ночи или раннего утра, незатихающей мелодии и урчания электричества. Под глазами залегли темные мешки. Он посмотрел на неубранную постель, такую же, как он ее оставил вечером… утром? Он сам не знал. Последние двадцать четыре часа слились в одно: внезапный натиск Кайдзю, потеря большей части Егерей и последняя отчаянная попытка закрыть Разлом, чтобы все вокруг не превратилось в ад. Два часа, пятнадцать минут и шесть секунд прошло с момента, когда он был в Егере. Его тело ощущалось легким и странно хрупким без доспехов, с которыми он прожил три года (и шесть месяцев) своей жизни. Три часа, пять минут, ноль секунд прошло с момента абсурдного решения свинки дрифтовать вместе с ним. Три часа, четыре минуты, пятьдесят пять секунд с момента, когда он начал возражать, потому что, серьезно, этого идиота же просто размажет. Ну и кто, конечно, решил, что неудачник Кацуки Юри сможет сделать это, несмотря ни на что? Виктор. Виктор блять Никифоров. Этот мудак еще имел наглость стать наставником поросенка даже после аварии в Сиамском заливе — Юрий не знал всех подробностей, только то, что Вентус Реджина была искорежена до неузнаваемости, пусть и два Кайдзю были повержены. Он все еще не понимал, с чего такое уважение к поросенку — два Кайдзю не так уж много, он сам завалил шесть. Этого должно было быть достаточно, чтобы ублюдок Никифоров сдержал обещание и дрифтовал с ним. Но н-е-е-е-т. Полгода спустя мудак куда-то съебался, и Яков был в ярости, учитывая, что на территории России только шесть Егерей функционировало, и даже великий Никифоров не мог позволить себе выкидывать такие фокусы. Через три дня он вернулся с поросенком и объявил, что они едут в токийский Шаттердом. Можно представить, как взбешен был Юрий, половина бесстрашной Синей Теты, когда его новый второй пилот, Мила Бабичева, потешалась над ним. Он был как разбуженное гнездо шершней. Вспомнив это, он истерично расхохотался и повалился на кровать. Он вел себя отвратительно даже по собственным меркам. Но Юри, этот ублюдок, истрепал ему все нервы — он украл у него Виктора, и потом, будто этого было мало, они показали потрясающие результаты на Арене, чтобы Юрий — и другие не верящие — поняли, насколько были неправы. Он все еще помнил глаза поросенка, большие и блестящие. — он был как тупое животное, напуганная свинья на убой, — когда он лепетал, что не крал Виктора. Но Юрий знал лучше.