Отрава.

Когда Аой прижал его к стене, Шинья думал, что это глупая (и совсем не смешная) шутка. Чувство юмора у блондина — если оно, конечно, вообще было — весьма своеобразное. Слишком даже. Этим он, пожалуй, похож на старшего брата, с которым был в относительно неплохих, если можно так сказать, отношениях. Когда Аой расстегнул первые две пуговицы его кителя, Шинье резко захотелось засмеяться. Так, чтобы скулы свело, чтобы Аой посмотрел на него так, как смотрел всегда, каждый чёртов день (убериотменясвойгрязныйвзгляд), ударил, может. О, дьявол, пусть это будет сном, пусть это будет очередной иллюзией Бьяккомару, пусть... Но когда китель сползает с плеч, Хиираги медленно погружается в отчаяние. Глаза Аой, прямо напротив его собственных, не выражают никаких почти эмоций, в глубине разве что плещется самая капелька похоти и чёртово море презрения. Но они стоят не так уж далеко друг от друга, если подумать. Ребёнок, которого продали за неплохие деньги (просто из-за смазливой мордашки. Так говорила его мать, а Шинья подслушивал под дверью, едва не заходясь рыданиями) и покорная псина его старшего брата, высокомерная, гордая, "породистая". Ставящая себя выше самого Шиньи. Но признающая силу своего хозяина (и ложащаяся под него же регулярно и довольно охотно, кстати). Всё обернулось бы иначе, будь Махиру жива? (Я так рад, что она сдохла.) Когда белоснежная рубашка летит на пол, Шинья почти готов молить о пощаде. Почти. Лишь бы не прикасались к нему этими пальцами, не смотрели бы глазами этими, дьявольской зеленью, отравой. Отравой. Язык прошёлся по бледным губам, и Шинье (уже не) впервые захотелось увидеть окровавленный труп Сангу (даже не на поле боя, а между бараками где-нибудь позорно заколотым). Но вот он, Аой, живой (как жаль), перед ним прямо, ухмыляется так противно-противно, как... И Шинья почти паникует, узнавая в бледной, ядовитой ухмылке старшего брата. Неухмыляйсятак. Нетрогайменяпожалуйстапрошутебя. (Убирайся.)