Клеймо (Branding)

С тех самых пор, как Бэтмен был объявлен вне закона, Джокер стал использовать закодированные послания на рекламных табло, чтобы намекнуть ему о своих планах. Этим вечером, очередное короткое сообщение, на расшифровку которого ушел не один час, отправило Брюса на мясокомбинат на окраине города. Именно Бэтмен предотвратил ограбления банков, случаи захвата заложников, и другие всевозможные общественные события, которые затевались Джокером в последние шесть месяцев. К тому времени, как все уже было кончено, полиция едва успевала найти зацепку о том, что и где происходило. Джокер же, не изменяя себе, до сих пор умудрялся избежать ареста. Брюсу порой казалось, что с ним играют, намеренно завлекают во все те места и события просто для того, чтобы этот клоун мог оценить его с безопасного расстояния. Он больше не видел его лично так же часто как раньше, но всегда чувствовал, что Джокер наблюдает за ним. Не следовало позволять подобным предположениям вариться в глубинах подсознания. Это приводит к излишней обеспокоенности, заставляет совершать ошибки. Иметь дело с подобным лучше в открытую. Холодный воздух был наполнен отвратительным смрадом, в оглушительной тишине шаги Брюса по бетонному полу звучали до безобразного резко, в помещении было достаточно темно. Но не было похоже, чтобы в здании кого-то удерживали против воли, потому что он не чувствовал страх, которым обычно было наполнено каждое из событий, подготовленных Джокером. Однако здесь определенно что-то затевалось – ему на глаза не попались ни охрана, ни кто-либо из рабочих. Осознание того, что его, возможно, намеренно заманили сюда, медленно проникало в его мысли, но он упорно ему сопротивлялся. Он должен найти этого человека. Он должен раз и навсегда покончить с ним. Он принял решение во что бы то ни стало не терять бдительности. Сначала он почувствовал запах, и только потом, взглянув вниз, увидел тянущийся по полу след размазанной крови. Он встал на колени, чтобы убедиться, что кровь свежая, а затем пошел по следу, туда, куда утащили тело. В желудке очень знакомо начал затягиваться узел, и это ему очень не нравилось. Джокер был близко, Брюс узнавал этот затягивающийся в районе желудка узел – смесь предвкушения с тошнотой. Все это ему совершенно точно не нравилось. Он вошел в тускло освещенное складское помещение. На металлическом столе лежал искореженный труп толстяка Арнольда Фласса, а стоящий рядом Джокер кормил своих псов, отрезая ножом для аутопсии кусочки красного мяса. Джокер бросил животным еще один кусок, один из псов подпрыгнул, пытаясь схватить его в воздухе. Психопат с любовью наблюдал за своими питомцами, словно не замечая прибытие зрителя. Брюс ненавидел этих собак; он знал это, об этом так же знал и Джокер и, по всей вероятности, сами псы тоже – им понадобилось не больше нескольких секунд, чтобы унюхать его, несмотря на соблазнительные ароматы их ужина. Первый же рык, и обведенные черным гримом глаза Джокера заблестели от радости. Псы ощетинились, их зубы обнажились, а мышцы напряглись. Они были готовы броситься на него по первой же команде. Брюс моментально выхватил небольшой пистолет-транквилизатор и вздрогнул, услышав голос Джокера, воскликнувшего: – Поприветствуйте его, девочки! Брюс шагнул назад. Ему удалось выстрелить в одного из атакующих его псов, однако секундного промедления оказалось достаточно, чтобы не успеть позаботиться о двух оставшихся. Раздирающая боль в бедре не позволила Брюсу идти дальше, и он прицелился. Прежде чем он успел выстрелить, Джокер оказался прямо перед ним – Брюс не успел заметить его, лишь яркая вспышка мелькнула перед глазами – и с ужасающей силой ударил дубинками его доспехи с обеих сторон. Брюс ошеломленно покачнулся, затем услышал скулеж одного из псов, которого отшвырнули от его ноги. Джокер подобрал его транквилизатор. Брюс никогда не простит себя за то, что недооценил скорость и меткость этого человека – дротик с ацепромазином воткнулся ему в бедро именно в том месте, которое не было защищено кевларом. – Люблю, когда они приносят ответы и решения с собой, – последнее, что услышал Брюс перед тем, как его колени подогнулись. Он еще цеплялся за останки жирдяя, свисающие со стола, чтобы не упасть, после этого он уже ничего не запомнил. Брюс не знал, сколько пробыл в отключке, под воздействием транквилизатора сознание то прояснялось, то уплывало. Он понял, что его раздели догола, туго стянули за спиной запястья. Джокер что-то с ним делал, вначале ему было трудно понять, что именно, но он осознал, что ему ставят клизму, затем еще одну. После того, как его вымыли теплой водой, он тяжело опустился на холодный пол. По глазам ударил назойливый луч света – Джокер проверял его зрачки. Затем Брюс снова заснул. Очнулся он стоящим на коленях, с широко разведенными бедрами, лодыжки привязаны веревкой к какой-то металлической балке или трубе – не важно – прикрученной к полу болтами. Руки были связаны за спиной, во рту кляп из веревки, которая оттягивала голову назад. Со спины его голову, руки и ноги соединяло какое-то приспособление, удерживающее его в вертикальном положении и заставляющее тело выгнуться аркой в весьма неудобной позе. Он все еще был слаб, судя по тщетным попыткам напрячь отзывающиеся болью мышцы. Из своей позиции он не мог видеть то, что находилось перед ним достаточно отчетливо, но он знал, что Джокер был там и наблюдал за ним. Затуманенный разум наконец-то сложил два и два, и он начал понимать, что происходит. По спине стекла тонкая струйка пота. По легкому дуновению теплого воздуха и тихому шороху ткани Брюс понял, что Джокер оказался рядом с ним. Реакцию зрачков Брюса снова проверили при помощи фонарика, тем самым на мгновение ослепив его, а следующим, что Брюс увидел было мертвенно-белое лицо его тюремщика. Желтые зубы обнажились в широкой усмешке, что могло означать только то, что впереди Брюса ждет очень и очень многое. И что ему, вероятно, стоит начать молиться. Когда Джокер ласково обхватил его лицо слегка влажными ладонями, сердце Брюса забилось изо всех сил (несмотря на то, что в его крови все еще было слишком много успокоительного), а глаза широко распахнулись. Джокер не произнес ни слова. Они оба знали, что произойдет, и Брюс не нуждался ни в словесных оскорблениях, ни в ругательствах, чтобы оказаться в подходящем настроении. К тому же он и без того оцепенел настолько, что сейчас не смог бы стать для клоуна еще более привлекательным. Джокер оценил взглядом гладкую кожу, обтягивающую обычно смертоносные, сейчас же абсолютно бесполезные мышцы. Он упивался выражением лица Брюса – мертвецки бледного, наполовину испуганного, наполовину яростного, избавленного от черной краски-маски вокруг глаз. Пульс Брюса, сначала замедленный, ускорил свой темп, когда Джокер подался вперед, чтобы ткнуться носом ему в шею. Брюс почувствовал, что дрожит. Словно эксперимента ради Джокер прижался раскрашенными губами к теплой плоти и всосал кожу. Рваный выдох, поток воздуха едва ощутимо всколыхнул его волосы. Брюс вырывался изо всех сил, но не был в силах даже просто отстраниться от него. Джокер расплылся в улыбке, услышав тихий, полный муки стон, родившийся в глубине его горла. Горячий, влажный рот – для Брюса этого было достаточно, чтобы кожа покрылась мурашками. Поцелуи Джокера не были поверхностными, нет, они проникали под кожу, чтобы отравить кровь, понукали Брюса отправиться туда, где ему совершенно не хотелось оказаться. Он попытался дать происходящему рациональное объяснение, принять, что Джокер – помешанный на нем больной ублюдок, утешить себя банальными заверениями, что случившееся не его вина и что он ничего не может с этим поделать и тому подобное. Но на данный момент все это не имело значения, и ничто не могло ни убедить его, ни успокоить. Мягкие губы ущипнули мочку уха, теплые руки прошлись по торсу, поддразнили затвердевшие соски. Пока все это продолжалось, минута за минутой, в голову Брюса заплывали самые наитупейшие мысли. Та часть мозга, которая все еще была затуманена наркотиком оставалась ненормально аналитической, и, к собственному ужасу, Брюс начал думать о Джокере. Он задавался вопросом, были ли искусные действия его рук и языка, смакующего его плоть, чисто интуитивными или он где-то этому научился. И было ли это отличительной чертой Джокера – брать людей в плен, чтобы творить потом с ними все, что ему заблагорассудится, или же эта печальная участь постигла лишь его. Мысли медленно обернулись бессмысленными образами, подобными ярким всполохам за закрытыми веками, когда человек вот-вот готов потерять сознание. Брюс старался не вздохнуть, когда Джокер принялся посасывать его соски, а его рука мягко обхватила и сжала его полунапряженный член. Брюс этого не ожидал. Он не ожидал, что будет чувствовать себя так. Он знал, что находится под действием наркотика, но было в этом что-то еще, притаившееся в глубинах его разума, позволяющее его члену твердеть в руках Джокера. Брюс хотел сражаться, но отсутствие воли к сопротивлению заставило его почувствовать тошноту. Он предпочел бы надеяться, что виной этому лишь дикая смесь воздействия наркотиков и суровых законов природы, но знал, что во всем этом крылось нечто большее. Ему не удалось удержать стон, когда Джокер потер большим пальцем сочащуюся дырочку на головке члена, продолжая терзать языком покрасневший сосок. Выдыхаемый клоуном горячий воздух ощущался на коже слишком хорошо. Еще одно осознание обрушилось на Брюса: от Джокера, вопреки его ожиданиям, не воняло. От него пахло кровью и потом, но что-то в этом запахе казалось чистым и привлекательным. Затем он вспомнил, как его мыли и подготавливали, аккуратно отрезанные кусочки Арнольда Фласса, блестящую и ухоженную шерсть ротвейлеров. Он просканировал зачем-то сохранившуюся в памяти информацию об одежде Джокера, и не смог удержаться от какого-то болезненно-ненормального чувства признательности к нарочитой тщательности и внимательности к деталям мужчины, который продолжал играть свою роль воплощения хаоса. Кратковременное помутнение сознания заставило Брюса дернуться и яростно зарычать. Снова вернулся скрывающийся, свернувшись где-то под кожей, страх. Возможно, действие наркотиков начало проходить. Брюс понадеялся, что это так, хотя и понимал, что их действие продержится еще достаточно долго. Тем временем Джокер запутался пальцами в его волосах, продолжая второй рукой поглаживать и сжимать член, в медленном, подразнивающем темпе. Его хватка была достаточно твердой, чтобы заставлять кожу Брюса пылать одновременно от удовольствия и гнева. Он должно быть снимает это на камеру, подумал Брюс. Он собирается меня шантажировать. Хочет унизить меня. Он не может делать это только лишь потому… Джокер потянул Брюса за волосы, заставляя его тело прогнуться еще сильнее, а затем неожиданно прижался к нему. Брюс почувствовал, как тот потерся о его торс своим – худощавым, но мускулистым – к его члену прижалась его заключенная в штанах эрекция; он знал, что обычно тюремщики не ведут себя так. Он не хотел ощущать то облегчение, которое почувствовал, когда осознал это. Не хотел ощущать рождающийся от трения их тел друг о друга жар где-то в животе. Не хотел чувствовать покалывающую щекотку дрожи, спускающейся вниз по спине, после того как оставляющие засосы губы Джокера оказались ниже линии его челюсти. Пытался думать о Рэйчел и ее полупустом гробе, в котором оказались лишь обугленные останки и своем гневе, которого было слишком много, чтобы объять его. Пытался думать об Альфреде, сказавшем ему, что этот псих не сделал ничего особенного, что все происходившее - его вина. Его и только его. А потом Джокер, не прерывая зрительного контакта, облизал его заткнутый кляпом рот, и Брюс не смог отвести взгляд от его глаз, полыхающих чистой одержимостью. И на какое-то мгновение Брюс и правда поверил, что все это – его собственная вина. Это он сделал Джокера таким. Все это время мотивацией Джокера действовать было лишь само существование Бэтмена. Пришло время расплачиваться по счетам. Но Джокер видел все в глазах Брюса: нравилось тому это или нет. Он посасывал его губы, мягко прикусывая их. Брюс дышал рвано и быстро, и ему пришлось изменить свое мнение о наркотиках. Сейчас ему хотелось и дальше оставаться под воздействием седативного, он не хотел знать, что ему на самом деле нравилось ощущать неистовое сердцебиение этого мужчины, нравилось ощущать пульсацию его каменно-твердого члена, сквозь слои одежды прижимающегося к его собственному. Через завесу стыда и гнева он заметил, что тактика Джокера несколько изменилась. Клоун напрягся всем телом, словно удав, сжал его сильными жилистыми руками настолько сильно, что останутся синяки, а его острые зубы впились в кожу на шее так плотно, словно он пытался вырвать клок мяса. Брюс вскрикнул от неожиданной боли, а затем всплеск эндорфинов сделал свое дело. Он тихо заскулил, когда губы Джокера заскользили вниз по его торсу, оставляя на своем пути след из пылающих, влажных поцелуев. На несколько восхитительных мгновений из головы начисто вымело все мысли. Брюс не смог удержать рвущийся с губ хриплый стон, когда чужой рот достиг пункта назначения. Джокер начал сосать головку его члена, язык медленно дразнил самый кончик. Одной рукой он обхватил ствол, а другой мягко сжал, массируя, яйца. Чем яснее становилось сознание Брюса, тем болезненнее было получаемое удовольствие. Какая-то часть его разума пыталась вцепиться в рассеивающееся действие наркотиков и поддаться, другая же тонула в непереносимом омерзении. Его пропитанные стыдом стоны звучали приглушенно, Джокер одобрительно ухмылялся. Наконец губы клоуна накрыли его член полностью. Джокер продолжил сосать, его язык двигался все быстрее и быстрее, в то время как теплые подушечки пальцев огладили промежность. Брюс задохнулся. Он кипел от ярости, но она ни капли не помогала, а, казалось, подводила его лишь ближе к оргазму. А потом, Джокер вдруг остановился, без предупреждения. В этот самый момент, из горла Брюса вырвался предательский разочарованный скулеж. Лучше бы он умер. Брюс крепко зажмурил глаза и предпринял еще одну попытку освободиться, принимаясь дергаться и извиваться. Он пытался убедить их обоих в том, что он не желал чувствовать руки Джокера на своем теле. Его силы возвращались слишком медленно, в отличие от легкого тумана в голове, который рассеялся слишком быстро. Джокер зашипел в ответ на его сопротивление и яростный рык. Он сжал в кулаке волосы Брюса и наклонил его непокорную голову к своему лицу. Все чего Брюс хотел – чтобы этот псих увидел в его глазах, насколько он на самом деле его ненавидит, насколько тот ему отвратителен. Но то, как Джокер на него смотрел, заставило его с разочарованием понять, что он не смог показать этого в полной мере. Брюсу хотелось заорать, но этого Джокер не услышит от него. В глазах защипало, когда клоун лизнул его щеку. Еще одна тщетная попытка вывернуться – и вполне закономерный удар в челюсть. Брюс испытал едва ли не чувство благодарности, за временную потерю сознания. Те доли секунд, на которые его сознание наполнилось белым шумом и пульсирующей болью, позволили Джокеру вооружиться. Брюс почувствовал вкус крови во рту. Над сонной артерией оказался острый край ножа, не касающийся кожи, но будоражащий все низменные инстинкты. Брюс знал, что Джокер его не убьет, но и понятия не имел, как далеко тот готов зайти в своей попытке его подчинить. Он ненавидел себя в этот момент за испытываемое чувство благодарности за эту угрозу, ненавидел себя за то, что находит утешение в том, что связан и лишен возможности контролировать хоть что-либо. Ему было мерзко знать, что его вот-вот трахнут, и было мерзко от того, что он был рад, что он не может даже возразить. Даже его безудержная ярость не могла искоренить это знание. Сейчас он твердо верил в то, что все это происходило с ним лишь по его вине. Джокер разрезал ремни на его упряжи, и Брюсу больше не приходилось прогибаться в спине. Его позу изменили для того, что последует дальше. Даже несмотря на то, что он все еще был полубессознательным после удара, он понял, что теперь может двигаться чуть более свободно, но он даже не планировал пытаться дергаться или бороться. Нож прижался к его лопатке – Джокер заставил Брюса нагнуться, толкая его лицом вниз к бетонному полу. Небольшой надрез – и Брюс понял, что следует остаться в этом положении. У него было такое чувство, будто вся его кровь превратилась в желчь. Брюс закрыл глаза и втянул воздух. Его сейчас трахнут, и он хотел бы желать, чтобы все поскорее закончилось, но вместо этого тревожится. Он не боялся боли. Он боялся, что это может ему понравиться. Он знал это. По коже Брюса побежали мурашки, пока Джокер пристраивался позади него, а его член дернулся от ощущения ногтей прочертивших дорожку от поясницы к заднице. И вот теплые ладони мягко развели его ягодицы… Брюс резко втянул в себя воздух, когда Джокер провел по его входу влажным языком. Тот продолжил, и Брюс задрожал от отвращения и удовольствия. Язык кружил по сморщенному отверстию, тыкался в него, губы посасывали чувствительную кожу, затем язык снова принялся ее лизать. Ладонь обхватила головку члена Брюса, и сжала ее, заставляя Брюса крепче стиснуть зубы на веревке во рту. На какие-то доли секунд он задался вопросом, было ли это своего рода актом вежливости и уважения со стороны Джокера заткнуть его рот кляпом? Он чертовски хорошо знал, что никогда не стал бы умолять клоуна, но еще лучше он знал, насколько сильно это хотелось сделать. Как бы то ни было, но об этом ему беспокоиться было не нужно. Все, что когда-либо сорвется с его губ – это те напряженные, нелепые всхлипы, которых он в любом случае будет стыдиться до конца своих дней. Вдохнув запах грима, следы которого Джокер оставил на его лице и шее, он отчаянно попытался удержать рвущиеся крики. Пожар, разгорающийся где-то в животе, стал невыносим, Брюс был готов вот-вот кончить, однако, жестокая рука зажала основание его члена, не давая ему излиться. Язык продолжил свою пытку; сжать зубы еще сильнее у Брюса уже никак не получилось бы. И снова, все прекратилось внезапно. Единственный звук, наполняющий помещение – его собственное частое тяжелое дыхание, да стук крови в ушах. Память Брюса – снова и снова – проигрывала в голове сцены из прошлого: Альфред, который говорит ему, что он ничего не сделал, Рейчел, дающая ему пощечину, похороны Рейчел. В этот раз он не смог сдержать слез. Джокер присел рядом. Звук плевка. Брюс знал, что тот наблюдает за ним, но открывать глаза не собирался. Он почувствовал, что рот клоуна совсем рядом с его лицом, тот впитывал запах его позора. Он услышал, как Джокер похотливо причмокнул губами, и попытался отползти, но в этот момент обжигающие, навсегда искривленные шрамом губы прижались к затылку. Джокер с силой сжал зубы, присосался к нему как пиявка, и Брюс закричал. За какой-то миг его разум оказался пуст, но слезы продолжали капать. Джокер не разжал зубы – он продолжал удерживать его словно хищник, удерживающий – подчиняющий – члена стаи. Брюс ничего не смог с собой поделать, находя это дурацкое сравнение. Не такие мысли должны бродить в голове человека, который оказывается в подобной его ситуации. Глаза жгло, в горле щипало, все мышцы болели и с каждым вздохом он чувствовал запах крови, но при всем при этом, хватка зубов Джокера на шее дарила ему какой-то долбанный покой. Когда в него начали медленно пропихивать обслюнявленный палец, Брюс напрягся, но Джокер сильнее стиснул зубы. Брюса словно обожгло, кожа покрылась холодным потом. Все это длилось так долго, он чувствовал себя просто омерзительно, но в то же время ему было так чертовски хорошо, а еще было больно. Протолкнув внутрь еще один палец, Джокер развел их в стороны, растягивая анус Брюса. Пальцы продолжали беспрестанно двигаться, и Брюсу пришлось вцепиться зубами в веревку сильнее, когда они прошлись по простате. Член болезненно ныл и пульсировал. Прямо сейчас ему понадобилось бы совсем немного, чтобы кончить, но тут Джокер ослабил хватку на его шее и, выпрямившись, ввел еще один палец, а другой ладонью снова сжал основание его члена. Колечко мышц, несмотря на все попытки Брюса воспротивиться этому, начало расслабляться, и пальцы внутри начали двигаться плавно. Джокер ускорил темп, наблюдая, как все мышцы в находящемся перед ним связанном теле выгибаются и отмечая взглядом блеск пота, покрывшего холодную кожу. Он надавил пальцами на простату Брюса, и спазм прямой кишки и полный неразбавленными удовольствием и унижением возглас стали ему наградой. Клоун сглотнул, облизнул, увлажняя, сухие губы и вытащил пальцы. Кровь начала бежать по венам Джокера со скоростью в сотни миль в час, когда он вцепился в ширинку. Ему понадобилась куча времени, чтобы расстегнуть ее, но он ничего не мог с этим поделать. У него было полное право испытывать головокружение. Он сплюнул в руку, и размазал слюну по члену, стараясь перетерпеть и дышать глубоко. Если он не будет осторожнее, то даже легчайшее прикосновение вкупе с открывающимся перед его глазами зрелищем могут увести его за грань. Джокер попытался успокоиться, прежде чем наконец-то заявить свои права на то, что принадлежало ему. Он улыбнулся сам себе, наслаждаясь забавностью ситуации. Джокер положил ладонь на плечо Брюса и мягко его сжал, словно ободряя – насмехаясь – и в то же время, помогая себе второй рукой, протолкнул свой член внутрь его тела. Брюс зашипел и застонал, когда головка прошла первое колечко мышц; слюна – далеко не самый лучший лубрикант, что делало проникновение весьма болезненным, однако Джокер не собирался примиряться с использованием каких бы то ни было химических веществ, будто они были дополнительной преградой к тому, чтобы почувствовать то, что принадлежало ему изнутри. Он считал, что имеет полное право на небольшую прихоть, такую как эта, так что он шикнул на Брюса. Он пропустил пальцы через мягкие темные волосы, и протолкнулся внутрь еще на несколько сантиметров. Глаза закатились, даже в своих самых смелых мечтах он и представить не мог, что быть внутри Брюса окажется настолько хорошо, а возможность видеть и слышать его, лишь добавляла ощущениям пикантности. Глаза Брюса с головой выдавали все мысли и переживания, роящееся в его очаровательной голове, его раскаленные эмоции буквально бурлили под покрытой потом кожей – но все это было лишь вишенкой на торте. Улыбка Джокера становилась все шире, а брови сильнее сходились у переносицы, с каждым мощным разрядом удовольствия, которые прошивали все тело, пока он погружался все глубже и глубже. Последний толчок, и вот его член полностью оказался внутри. Брюс был весь покрыт потом, он едва не перекусил веревку. Все это было так мило. Джокер подался вперед, обхватив одной рукой горло Брюса, а другой сжав его член. Как человек, всегда внимательно относящийся к другим людям, Джокер вежливо подождал несколько секунд, прежде чем действительно начать его трахать. Эта пауза ему дорогого стоила, но он терпеть не мог, когда его обвиняли в недостатке воспитанности. Однако, несмотря на его усилия, не было похоже, что Брюс испытал хоть какое-то облегчение: он вскрикивал, задыхался, корчился и дрожал, вот только его член, зажатый в крепкой хватке Джокера, по-прежнему оставался твердым и сочился смазкой. Клоун провел по всей длине члена несколько раз и снова его сжал, пытаясь немного усмирить его. «Бедняжка, это должно быть его первый раз». Хватка на горле Брюса усилилась, он в свою очередь напрягся сильнее. Джокер издал хриплый стон и закрыл глаза, губы расплылись в плотоядной улыбке. Он продолжил душить Брюса, тщательно отслеживая изменения в его сердцебиении и напряжение в мышцах. Он вжался лицом в спину мужчины под собой, и продолжил вбиваться в него сильно и быстро. Он прислушивался к телу Брюса, ощущал через кожу, как тот борется за каждый глоток воздуха, чувствовал боль, наполнившую его вены. Высунув язык, он жадно слизал крупные бусины холодного пота. Вкус кожи, которую он сосал, сказал ему, что пришло время ослабить хватку. Едва Джокер услышал первый, наполненный эйфорией вздох, он начал трахать Брюса еще сильнее, проникая в его тело под прямым углом. С животным стоном он с силой вцепился зубами в его лопатку, принимаясь быстрее дрочить его истекающий член. Достаточно скоро, звуки, которые издавал Брюс, стали весьма беззастенчивыми и бессмысленными, Джокер почувствовал некоторый сдвиг в его отношении к нему. Он мог поклясться, что его любимец начал откликаться, неосознанно вскидывая бедра навстречу. Проведя носом по спине Брюса, по которой струилась кровь, он немного замедлил темп. «При достижении определенного консенсуса, все ощущается несколько иначе», – подумал он и улыбнулся, слизнув каплю крови. Джокер снова начал душить его, на этот раз встречая куда меньше сопротивления. Брюс начал понимать. Или просто начал вырубаться. Джокер снова начал прислушиваться к состоянию Брюса. О, он прекрасно понимал все, что с ним творилось. Когда Джокер снова позволил ему дышать, он уже сам начал терять голову от знания того, как именно влияет на Брюса. Он чувствовал, насколько Брюс под ним был горяч и податлив. Насколько ему нравилось, то, что с ним, происходило последние несколько минут, потому что сейчас с ним был именно Джокер. Брюс никогда больше не сможет взглянуть на себя в зеркало снова. Джокер расплылся в улыбке, оставил поцелуй сбоку на его шее и стиснул головку его члена, когда Брюс достиг пика. Брюс закричал. Он толкался в руку Джокера, а затем напрягся, и, конвульсивно содрогаясь, кончил ему в руку. Джокер был прав – ему понравилась каждая секунда происходящего, вплоть до ощущения, как Джокер кончает глубоко внутри него. Джокер был прав во всем. Хотя, было кое-что, что им еще предстояло сделать, прежде чем они смогут закончить на сегодня. Тяжело дышащий Брюс, пребывая в шоковом состоянии, резко осел, а Джокер в это время упивался зрелищем: расслабленное выражение на лице, капающая изо рта и собирающаяся на бетонном полу струйка слюны. Он вжикнул молнией, застегивая штаны, застегнул пуговицы на рубашке и сунул руки в карманы в поисках ножа. Это был особенный нож, он купил его специально для этого случая и собирался воспользоваться им лишь однажды. Все дальнейшее будет зависеть только от Брюса. Джокер провел рукой по бедру Брюса, оценивая полотно для своего творения. От первого надреза дыхание Брюса сбилось. Он не хотел, да и не мог, даже пошевелиться. Было не очень больно. Джокер вырезал что-то у него на ягодице, и ему потребовалось время, чтобы закончить начатое. Тщательно оценивая каждую букву и высунув язык, с лицом, выражающим полнейшую сосредоточенность, он оставил на шкуре того, кого считал своей собственностью клеймо. Он прищурился, оценивая результат своей работы, прекрасно зная, что написать на заднице Брюса что-то типа «Здесь был Джокер» – признак дурного вкуса, но значение имело лишь то, что у Брюса будет совершенно особенное отношение к этой отметине, и одного знания этого Джокеру будет достаточно, чтобы ощущать себя удовлетворенным. А вот сейчас настало время прощаться. Клоун присел рядом с Брюсом и помог ему сесть прямо. Он перерезал веревку, которая соединяла его голову со связанными руками, и выдернул изо рта пропитавшийся слюной кляп. Кляпа больше не было, но Брюс продолжал молчать, а его взгляд был абсолютно пуст. Он уставился в лицо Джокера, разглядывая места, где из-под грима стала видна кожа, задаваясь вопросом, сколько краски теперь покрывало его собственную. Разум не подавал никаких признаков жизни. Что вообще говорить тому, кто только что сделал с тобой что-то подобное? Сказать: «Ты за это заплатишь», или «Я тебя ненавижу», или «Ты больной, больной человек, тебе нужна помощь»? Брюс знал, что нет ничего, что он мог бы ему сказать, он знал это по тому, как Джокер смотрел на него. Его глаза были так теплы. Брюс старался смотреть сквозь него. Не зависимо от того, что он мог сказать или сделать, все это было уже не важно, ведь Джокер заявил на него свои права, и это уже навсегда. Даже если Брюс когда-нибудь схватит его, даже если будет уверен, что он никогда больше не увидит свободу, Брюс все равно будет принадлежать этому больному ублюдку, и ничто не способно это изменить. Джокер обхватил его лицо ладонями, ласково улыбаясь. Подавшись вперед, он поцеловал Брюса, языком требуя разрешения проникнуть внутрь. Брюс не ответил, даже не вздрогнул, но и не сделал ни единой попытки увернуться. Его глаза были полузакрыты, он позволил клоуну попробовать себя на вкус, а затем ощутил жгучее желание заорать, когда осознал, что и сам хочет попробовать его. Этот поцелуй был – чертовски неправилен. Слишком мягкий, слишком томный, слишком долгий, не достаточно долгий. Брюс рвано выдохнул, когда Джокер от него отстранился, глаза остекленели, язык продолжал шарить во рту, словно распределяя его вкус по нёбу. Брюс сглотнул и с волнением облизал губы. Взгляд Брюса затуманился. Он почувствовал, как по щекам стекает что-то горячее и мокрое, и как затем Джокер слизал это языком. Брюс зажмурился, чувствуя какую-то нарастающую, приближающуюся вспышку. Позади него лязгнул, ударяясь об пол нож, раздавшийся вслед за ним звук шагов покончил со всем. Джокер ушел. Брюс ждал, пока бурлящие эмоции, названия которым не смог бы дать, утихнут. Он огляделся и обнаружил, что совершенно один на пустом мясокомбинате, а в нескольких шагах от него, сваленный в кучу и разрезанный на куски, валяется его костюм. Ему нужно было как-то выбираться отсюда. Связанными руками неловко нащупал оставленный нож. Схватив его, он принялся орудовать им, чтобы избавиться от веревок. Считанные минуты, и он был свободен. Костюм теперь стал бесполезен – Джокеру, очевидно, не хватило терпения разбираться со сложной системой застежек и замков, и он просто разрезал его вдоль сетки, удерживающей кевларовые пластины, помогая себе изнутри и разрывая его по швам. Он оказался внимательным достаточно, чтобы не задеть нижнее белье Брюса. Так что Брюс – спотыкаясь и чувствуя головокружение – подошел к этой куче, чтобы поднять его. Координация движений была немного нарушена, и Брюс задался вопросом, было ли это последствием асфиксии или наркотиков. А может просто перегрузка дала о себе знать? Брюс еще никогда не испытывал настолько мощный оргазм. Он осознал, что по щекам все еще катились слезы, но у него не было времени на жалость к себе. Он натянул нижнее белье, и от контакта с тканью порезы на коже опалило болью. Брюс сел. В голове было пусто, но он знал, что не может никуда идти в таком состоянии. Ему надо позвонить Альфреду, но как, черт подери, он сможет посмотреть ему в глаза и рассказать о том, что произошло? «Ты не сделал ничего», продолжал мысленно повторять Брюс словно мантру. Он дотянулся до пояса с инструментами, но еще достаточно долгое время продолжал сидеть без движения. В конечном итоге он сделал звонок. А после этого, он окутал себя притворством. Когда Альфред прибыл, он сказал ему, что с ним все в порядке. Он рассказал, что случилось, но не стал рассказывать всего, и Альфред понял. Альфред понял, что единственная связь Брюса со здравомыслием сейчас – это чувство вины, стыд и ответственность. Ответственность за Джокера. Брюс – причина, по которой Джокер был вынужден проделать все это, Брюс был причиной его сумасшествия, его переживаний и нестабильности. Здравомыслящий человек никогда бы не сделал того, что сделал Джокер. Брюс должен был обеспечить ему психиатрическую экспертизу, Брюс должен был убедиться, что тот попадет в больницу и получит надлежащее лечение. Вот то, что сказал бы Брюс, и это то, что Альфреду удалось расшифровать. Чего Альфред никогда не узнает, так это того, что Брюс сохранил нож, которым Джокер его заклеймил. Чего Альфред никогда не увидит – того, как Брюс плачет в душе, сжимая в кулаке налитой член, а в наказание на него потоком обрушивается обжигающая вода. Когда Брюс кончает, то думает о треклятом языке Джокера, слизывающем с его щек слезы. Он проследил, как его семя смывает в канализацию, и его затошнило. Ему бы хотелось, чтобы его смыли вместе с ним.