Самое настоящее проклятие

Время приближалось к полуночи. Половина курса улеглась спать, однако ещё не везде свет погасили. Я полулежал на кровати Джеймса, подбив подушку под спину и лениво листал «Досуг колдуна». Сохатому ничего не оставалось, кроме как занять мою кровать. Вытянув ноги и закинув одну руку за голову, он молча перебрасывался стеклянным шариком — тот красновато светился и сильно нагревался если удержать его в одних руках дольше, чем пару секунд — с Хвостом, который пристроился на тумбе, уперев босые пятки в выдвинутый нижний ящик. Римус устроился у Джеймса в ногах, скрестил щиколотки и вполголоса, чтобы не мешать дрыхнущим соседям, рассказывал мне, как они втроём отправились в библиотеку проверить одну теорию на счёт заклятий, наложенных на Карту. И совершенно случайно столкнулись там с Эванс и Снейпом. И как разговор зашёл о моей драгоценной семье. Не очень внимательно слушая Римуса, я рассматривал колдографию, где длинноногая ведьма демонстрировала новый фасон мантии от ателье «Твилфитт и Таттинг», вёл по странице пальцем и думал: здесь, на моих глазах, творится какой-то заговор. Римус, запинаясь, нервно поглядывал на Джеймса, словно ожидая, что тот в любой момент прервёт его рассказ. Кажется, он говорил вовсе не то, что Джеймс хотел услышать. Я слышал лёгкий скрип кровати, когда Сохатый ёрзал, приподнимался на локтях. На периферии зрения улавливал, как он прожигает Римуса взглядом, открывает рот и, хмурясь, ложится обратно. С напряжённым лицом швыряет шарик Питеру. — ...и Джеймс сказал, что испугался, что ему разобьют лицо. Хлоп — Питер поймал шарик и перекинув его с руки на руку бросил обратно. — Гм... — Но ты его убедил, что всё будет в порядке. А когда Лили спросила, кто вообще придумал эту идею с трансфигурацией, Джеймс сказал, что, разумеется, не он. Что он с самого начала был против и всеми силами пытался тебя отговорить, но потерпел ужасное поражение и, как я уже говорил, он боялся, что его лицо будет разбито... — Ну, это уже слишком! — Джеймс резко сел и недовольно уставился на Римуса — Я такого в жизни не говорил! — Да? — Лунатик хмыкнул, не обиженно, а удовлетворённо. Отодвинулся к спинке кровати, чтобы разгневанному Джеймсу сложнее было до него добраться. — Тебя не устраивает, как я рассказываю? Может, тогда ты сам всё расскажешь? А то ты так долго молчал, что я испугался — вдруг ты совсем разучился говорить! Я заметил, как Джеймс косится на меня, и решил вмешаться (в конце концов, я тоже слишком долго изображал из себя немого). Поднял глаза от журнала. — Сохатый, какого хрена? Шарик выпал из пальцев Джеймса и, погаснув, покатился по одеялу, оставив Питера с пустыми вытянутыми руками. — Что «какого хрена»? — пробормотал Джеймс, сползая с кровати, словно первая мысль, мелькнувшая в его голове, была просто уйти из комнаты. — А то ты не понимаешь. Как МакГонагалл выпустила тебя из своих покоев, так ты и дуешься! — сказал я, в упор глядя на него. Джеймс не вымолвил ничего в ответ, стянул с себя мантию и с хлопком бросил её на спинку кровати. Питер, понимая, что игра закончилась и настало время расходиться по кроватям, быстро слез с тумбочки. Римус тоже встал, оправив смятое одеяло, пожелал всем спокойной ночи и с чувством выполненного долга погасил люмос на своей палочке. Между кроватями мгновенно стало темнее, теперь я не мог с видом полной заинтересованности рассматривать колдографии и не мог ясно разглядеть лица Джеймса. После секундного молчания, я негромко спросил, хотя прекрасно знал ответ: — Ты злишься? — Я в бешенстве, — тут же уточнил Джеймс из полумрака на удивление спокойным голосом, он помолчал, видимо, справляясь с пуговицами на рубашке, — Грёбаный аврорский манекен для отработки заклинаний. Не хватало только расчерченных мишеней. На моих глазах... Ты понял, о чём я, так что спасибо, что спросил: я и правда в бешенстве! Разве я не был в своём праве? Мне стало неуютно на мягком одеяле, в окружении пахнущих стиральным порошком подушек. Я машинально медленно кивнул и поморщился. Мне стоило тоже раздеться, хотя сна не было ни в одном глазу. Не дождавшись от меня ответа, Джеймс зашуршал пологом, глухо выпалил: — Зря я отдал тебе его волшебную палочку, правда? Хотя всё равно он использовал не её, а свой мерзкий вонючий язык. Я не должен был навалять ему? Да ладно! Чего я не понимаю, как ты ещё можешь — я не видел его лица, но догадался, что Джеймс скривился, — Защищать его! Как ты мне сказал... Так вот в чём дело. Я усмехнулся. Просто великолепно. Развязывая галстук, я прислушивался к демонстративно громкому шороху одежды за пологом, топоту босых пяток и думал: Джеймс, может, и беспокоился о своём товарище, который, несомненно спятив, изображал из себя куклу для битья. Однако, если дело касалось его самого, Сохатому Северус, вероятно, казался не опаснее крупной блохи. Противная, надоедливая, выводящая из себя — и всё же блоха... Он не знал того же, что и я. По упавшей тишине я понял, что Джеймс натянул на себя пижамные штаны и вопросительно смотрит на меня. — Кого это я защищал? Я просто сказал, что тебе не стоило лезть к нему после того, как я ушёл... — ровным тоном произнёс я, искоса глянул на тумбочку и чемодан, в котором лежали галеоны. Почему-то не договорил вертевшуюся на языке фразу: «...к тому же всё, что ты Снейпу сказал или сделал станет бессмысленно, когда я признаю поражение». — «Не стоило лезть»? — Сохатый подошёл к своей собственной кровати и посмотрел на меня сверху вниз, — И что это, по-твоему, значило кроме как «Джейми, милый, не превращай Нюнчика в слизняка»? — его голос звучал насмешливо. ...И уже будет совершенно не важно — абсолютно напрасно — сколько раз Джеймс бросит Снейпа на снег и сколько раз скажет, что тот, мать его, не прав. Да, у Джеймса, похоже, даже мысли не было, что я могу защищать не Снейпа, а — почему бы и нет — от Снейпа. Между тем я полагал, что хорошо знаю своего друга, чтобы сказать: Джеймс... не способен на убийство. У него как пить дать не вышло бы — его волшебная палочка осталась бы тёмной и непугающей. В отличии от светящейся палочки Северуса. Сохатый опустил невидимую в темноте руку со спинки кровати, и я почувствовал, как кончики его пальцев касаются моих волос. Кажется, он принял долгую паузу в разговоре за моё молчаливое согласие с его словами и... он верил, что я раскаиваюсь в своём благородном, но глупом порыве защитить того, кто без всяких угрызений совести бил в спину. Конечно, Джеймс не ждал от меня извинений вслух. Я со вздохом отложил журнал, привстал — так ничего и не сказал. Джеймс ошибался, но я почему-то не хотел его разубеждать. Потёр лоб — моя голова пухла от разных мыслей. Мрачная и отталкивающая, как прикосновение босой ноги к холодному кафельному полу — мысль о поражении. Она больше не казалась мне спасением, выходом на свежий воздух — скорее, лестницей в тёмный подвал. Она не казалась мне правильной... И, ей-Мерлин, Сохатый со своим возмущением пришёлся очень некстати! Весь вечер я собирался подойти и пнуть его, чтобы он объяснил мне, какого хера он дуется. Теперь я предпочёл бы, чтоб он просто лёг лицом в подушку и захрапел! В комнате было душно, я коснулся расстёгнутого воротника рубашки и внезапно вспомнил, как Северус вцепился в мою мантию, словно собирался разорвать её прямо на мне. Я подумал про ударившую его по лицу пуговицу, его негромкий, но впивающийся в виски, голос и те его слова потом... «Спешу поздравить, ты не продержался и месяца!» Стоит мне развязать мешочек с деньгами — я тут же задышу полной грудью, как свободный человек? У меня, честно говоря, не было в этом большой уверенности, и, освобождая кровать Джеймса, я бросил резче, чем собирался: — Ну, а ты хотел рассказать ему что-нибудь ещё про меня? Джеймс — я заметил даже в темноте — изменился в лице и поднял руки. — Ну, Бродяга... Я отдам тебе колдографию капитана Холихедских Гарпий, ту, где она без мантии, и даже не буду возражать, если ты подрочишь на неё. — Ты, должно быть, очень опечален: пропустил встречу с Эванс, дважды, и теперь вынужден расстаться со снимком своей детской любви, — протянул я и невольно заухмылялся, когда Джеймс опустил ладони, и я уловил его недовольное сопение, — И... Мерлинова борода, ты-то знаешь меня. Если бы я действительно хотел кого-то защитить, то остался бы и надрал задницу кому надо! — слова «даже тебе» показались лишними, слишком пафосными, и я проглотил их. — Так что угомонись и не ревнуй, Сохатый, я вовсе не защищаю Северуса. Я снисходительно хлопнул Джеймса по голой спине. — «Северуса», — невнятно повторил Джеймс и снова замолчал. Я и правда видел Эванс ещё раз, когда возвращался в замок. И не одну её... *** — Эй, Блэк! Блэк! Я остановился, пропуская толпу возвращающихся с Озера младшекурсников вперёд и посмотрел на окликнувшего меня Боунса. Он, как и Эванс, сперва уставился не на моё лицо, а на бутылку в руке. Я уже хотел встать в позу, криво усмехнуться и сказать префекту, чтобы тот не пялил глазки понапрасну — в бутылке всего лишь тыквенный сок! Но не успел. Мы никогда с Боунсом особо не общались, поэтому я немного растерялся, когда он поднял взгляд и внезапно спросил: — Ну, как ты? Что нового? Какое-то время мы шли плечом к плечу и негромко разговаривали. О чём конкретно — даже не помню. Ну, о чём обычно разговаривают малознакомые парни: об уроках, профессорах, квиддиче и, разумеется, о девушках... Ну, на счёт последнего — про меня уже и байки, и анекдоты начали сочинять (найти бы кто такой остроумный, припереть к стенке вплотную и сказать: «Римус, скотина...»). Приходит как-то Блэк — то есть я — к Поттеру и начинает жаловаться: — Не везёт мне в любви, Джейми, не везёт. Было у меня три девушки. И со всеми отношений не получилось! В чем причина — не пойму! Неужели я не самый красивый парень в Хогвартсе? А Джеймс ему — то есть мне — отвечает: — На счёт красоты не скажу, но может тебе не стоило строить отношения с тремя одновременно? Когда я с коротким вымученным смехом припомнил свою попытку встречаться с разными девушками в замкнутом пространстве Хогвартса, на миг мне показалось, что в светлых глазах Боунса сверкнула неприязнь, острая, как край бумаги. Но он поспешил её скрыть и, едва пожелав мне хорошего вечера, ускорил шаг. Я глядел на его тёмно-русый затылок покуда Боунс не оказался во главе младшекурсников и не начал их поторапливать. Странный тип. Я не стал догонять когтевранца, чтобы навалять ему. По большому счёту мне было плевать, насколько странно он себя ведёт. Потягивая тыквенный сок, который постепенно снова становился огневиски, я шёл неторопливо, в шагах десяти от трусящих последними мальчишек пуффендуйцев. Солнце уже село, но горизонт ещё полыхал всеми оттенками жёлтого, розового и красного, как оперение феникса. Разве не сегодня утром я прощался с дядей Альфардом, жал руку Теду Тонксу и болтал с Дромедой за десертом? С удивлением тёр подбородок, взирал на свою заляпанную грязным снегом обувь — не понимал куда же делся маленький мальчик со сверкающий брошью у горла и с тонкими ножками в чулках и аккуратных бархатных штанишках в моих воспоминаниях. Кажется, с того момента, как я покинул утром Оленью Усадьбу словно прошла неделя, и как же на удивление мирно заканчивается этот день... Не успев додумать, я замер, точно напоролся на невидимую стену: увидел Эванс и Снейпа на ступеньках у главного входа в замок. Северус сидел полубоком, сложив руки на коленях, и глядел на Эванс, которая опустила взгляд вниз и расшвыривала ногой слой снега на следующей ступеньке. Я не слышал их голосов и в сгущающихся сумерках нечётко различал их лица, но догадался, что они разговаривают. Не кричат, не ругаются. Просто разговаривают. Постояв ещё немного, я вдруг отмер и что есть мочи швырнул почти пустую бутылку в сторону — она сверкнула в тусклых лучах спрятавшегося за горизонтом солнца и бесшумно упала в снег, выплеснув остатки пьяного тыквенного сока. Чувствовал, как что-то сжимает горло изнутри. В этот момент Эванс подняла голову, словно в отличие от меня услышала звук разбившегося стекла. Но посмотрела она не в мою сторону, а на младшекурсников и Боунса впереди. И поднялась со ступенек. Снейп быстро последовал её примеру, будто бы продолжая ей что-то говорить. Я думал: он хочет коснуться плеча Эванс. Они стояли так близко, что ему не пришлось бы сделать и шага, чтобы дотронуться до неё — только протянуть руку. Боунс подошёл к первой ступеньке и Эванс что-то громко сказала ему — до меня долетел только бессмысленный отрывок фразы: — ...ольны? Боунс ответил, слегка задрав голову. Снейп вдруг шагнул вперёд, но Эванс его остановила и, не дожидаясь, пока когтевранец со своими подопечными доберётся до верха каменной лестницы, они оба скрылись в замке. Я нащупал на груди конец красного шарфа.