Wicked game

Шуга - событие в мире корейского стриминга. Сорок пять дней непрерывной игры в DayZ, каждый стрим начинается в девять вечера и заканчивается в три утра. На счету: ноль смертей, тысячи школьников, просыпающих уроки, и сотни фанаточек загадочного геймера. Шуга - событие в жизни Чонгука. Потому что тот за каким-то чертом проводит двадцать дней из сорока пяти за просмотром стримов, тоже просыпает первые пары, считает, сколько ему нужно рамена и бутылок воды в комнату, чтобы не отрываться от игры даже побегами на кухню... И, подводя баланс не вдохновляющим цифрам, понимает, что в рейтинге фанаточек держит почетное золото. В Шуге нет ничего особенного, так себя убеждает Чонгук первые пару минут каждого стрима. Потому что он просто бегает по карте, умело избегая неприятностей или избавляясь от них, ищет, собирает, прячется - кто так не делает? Чонгук честно задает себе этот, казалось бы, отрезвляющий вопрос... до того как слышит голос. Хриплый, низкий, не всегда разборчивый, но Чонгуку и не нужно разбираться - звук оседает вибрацией до того глубоко, будто электродами облепило сердце. Смотреть как он играет интересно, но слушать как, избавившись от особо назойливого претендента на его рюкзак, Шуга самодовольно фыркает - еще более волнительно. Чонгука от простого звука протряхивает, добавляет физической реальности, словно кто-то горячим дышит под ухом. Чонгук в ожидании него до максимума выкручивает громкость наушников, несмотря на то, что Шуга почти не говорит, обрекая слушать звуки игры. Шутит тоже едва ли; он не из тех веселых, буйных стримеров, за которыми интересно наблюдать, пока у них открыт рот. Юмор Шуги как айс-кофе, вкусный и холодный, и все шутки, словно полукружья от заляпанных американо донышек, остаются у Чонгука в блокноте. Чонгуку нравится айс-кофе, юмор Шуги, его стримы, голос, дыхание... Он каждое утро стряхивает щекочущий нос солнечный зайчик и, закрывая глаза, рисует красивому голосу красивое лицо, которое страшно хочется хотя бы увидеть. Хотя бы. * Всегда был кто-то, кто смотрел как Юнги играет. В детстве то были одноклассники, с которыми он ходил в гейм-клуб. Или же одноклассники ходили за ним, потому что никто, кроме Юнги, не мог победить боссов, не потратив ни одной жизни. Позднее это был младший брат, который мог часами и сутками залипать на играющего Юнги. Тот за столько лет так и не нашел действенного способа против хныкающего тэхёнова "хён, ну пройди, я не могу". Этим же хныканьем младший затащил его в DayZ, а когда увидел, что Юнги почему-то не умирает, как это происходит со всеми новыми пользователями в первые же полчаса, уломал на стрим. Мин это даже стримом не называет, он просто транслирует игру без цели развлечь, заинтересовать или что там делают стримеры. Теперь его смотрят тысячи людей и ни один не догадывается, что все сорок пять дней вместо игры Шуга-против-зомби наблюдает за игрой Юнги-против-реальности. Он это точно знает, потому что в конце каждого стрима, перед тем как заснуть, пролистывает комментарии. Хвалят игру, предсказывают дальнейшие события, восхищаются его "шикарным голосом", пишут, что у голоса, наверняка, очень красивый хозяин и было бы неплохо его увидеть... Юнги замирает на комменте и вздыхает. Seagull. Опять... Кто же еще это мог быть, если не странный человек, который написывает каждый день одни и те же комментарии. "Было бы интереснее, если бы можно было видеть твое лицо во время стрима^^" А кому неинтересно, тот может не смотреть этот неинтересный стрим. "Сейчас многие стримеры показывают свое лицо" Как будто ему не насрать, честное слово. "Кто еще тут думает, что Шуга наверняка очень симпатичный?" Юнги скролит вниз, смотрит на ответные комментарии, затем на себя в зеркало на шкафу и быстро отводит взгляд. Кто угодно кроме него, может быть, и думает. Он переворачивается на бок и под легким уколом раздражения заходит к Сигалу на страницу. Черный квадрат вместо аватарки - потрясающая оригинальность. Пара невнятных старых стримов, ссылки на контакты... Когда-нибудь он поймет, зачем люди открываются в единственном месте, где можно действительно спрятаться, а пока из любопытства кликает в указанный инстаграм, ожидая увидеть смазливую школьницу под тыщей фильтров. Юнги листает фотографии одну за другой с единственной мыслью. Красивый. В белой футболке на фоне залитого алым заката. Красивый. Засвеченный солнцем до острого броского профиля. Красивый. Рядом с компьютером; снимает кто-то другой, а парнишка с улыбкой светит средним пальцем. А позади, в мониторе, стрим DayZ. Придурок. Юнги гасит экран, избегая своего очертания на темном, и настойчиво толкает себя в сон сквозь головную боль. * - Давай так, продержишься четыре часа, я куплю тебе курицу. - Тогда советую тебе одеваться, - бросает Чонгук через плечо, показушно разминая пальцы и запуская игру, - потому что мои четыре часа победы только что начались. Он респается где-то посреди леса, и игра даже не успевает подгрузить его до конца, что не мешает стоящему рядом зомби тут же начать жрать его перса. Чонгук опасливо косится в сторону и как можно быстрее перезаходит. - Еще раз сдохнешь, пойдешь мне за пивом! - кричит Хосок из коридора. Гребаное чутье геймера. - Ну хён! - Без паспорта, Гук! - угрожает брат и напоследок заглядывает в комнату, прежде чем уйти в гостиную к приставке. - Давай по-честному: выживаешь четыре часа - курица твоя. Не вынуждай меня чекать статистику. - Все-все, я понял. Хосока он, может быть, и понял, а как продержаться с нулем в инвентаре целых четыре часа - пока не очень. Но поначалу ему даже везет: через час он находит кусок балки, ботинки и протухшие консервы, которые решает оставить на самый крайний случай, потому что сдохнуть от отравления в самом начале ему не улыбается. Еще полчаса проходят в попытке спрятаться от игроков, которые решают пройти мимо, и Чонгук едва не попадается им на глаза, потому что отвлекается на крик Хосока: - Живой еще? Чонгук упрямо сжимает зубы и отходит к краю леса. - Ууу, мертвые не разговаривают, да? - ехидно слышится за стеной. - Отстань, хён, - выходит максимально мягкое. Чонгук ненавидит проигрывать. Ненавидит. От одной мысли, что он слажает и останется объектом для насмешек брата как минимум до следующей недели (ему хватает выслушивать лекции на тему "Нахрена ты прилип к этому стримеру?"), его изнутри словно заполняет цементом. Он надеется, что кусок балки ему хоть как-то поможет, и пробирается чуть глубже в лес. Интересно, что бы Шуга сделал в этой ситуации? Ха, он бы уже собрал нужный инвентарь, перебил зомби, потому что Шуга крутой и очень, очень классный; у него наверняка уже начался стрим и так чертовски хочется услышать его голос... Все, хватит, нужно прекращать об этом думать, если он не хочет стать одним из тех бешеных фанатов. Если уже не стал. Он останавливается около тайника и тратит драгоценные полминуты, чтобы поверить в то, что он реально набрел на чей-то тайник. Забитый нехреновым стаффом тайник. Он с такими вещами не то что четыре часа - день продержится. - А теперь выкладывай вещи обратно, пока я не снял их с твоего трупа. Кажется, прекращать уже, в принципе, нечего, потому что Чонгук тихонько сдвинулся по фазе. Он даже мышью не шевелит, чтобы развернуться и посмотреть на того, кто стоит позади. Потому что он просто узнает голос. Потому что узнает и отказывается верить. - Эй, спик инглиш? - Сейчас-сейчас, секунду, - голос летит в микрофон сухой, охрипший. Чонгук выбрасывает вещи на землю и оборачивается. Девушка, одетая в тяжелую камуфляжную форму, держит его на прицеле. Он знает девушку, знает форму, автомат, который неделю назад нашелся рядом с военной базой, но все равно дрожащими руками сворачивает игру, открывает вкладку со стримом и видит себя напротив Шуги. И двойным слоем в наушниках: - Кореец, значит? Сердце колотится так быстро, что брошенную в свою сторону насмешку Чонгук не слышит из-за шума в ушах. По возвращении игра на секунду расползается черным экраном, и Чонгук готов уже тянуться за телефоном и набирать скорую, потому что, если он сейчас вылетит и больше не столкнется с Шугой - от сердечного приступа его могут не спасти. Никто не мог поймать Шугу, он никому не отвечал, ни с кем не говорил, если попадался на глаза, то сразу менял сервер. Так почему же... - И давно ты шаришься по чужим тайникам, малыш... - слышится клик мышки. Шуга обзорит перса. - ... Джейкей? Чонгук делает пару глубоких вдохов, но кислород идет мимо. Шуга разговаривает с ним! Черт возьми! Шуга! Разговаривает с ним! - Послушай, я... - Господи, он звучит совершенно как испуганный школьник. - Мы поспорили с братом, что я продержусь четыре часа, и я подумал, что это игровой тайник, а не чей-то. - Плохо подумал. Иди подумай еще раз. Куда-нибудь отсюда подальше. - Но он не двигается с места, и Шуга со вздохом - тем самым, прекрасным вздохом - добавляет: - Давай, топай отсюда. Чонгук не знает, почему говорит это. Может, потому что знает, что Шуга не убивает безвредных и слабых игроков. Может, потому что он правда отчаялся со своим гребаным комплексом отличницы. Может, потому что не хочет терять этот голос, хочет слушать, желательно всегда, слушать, слушать, о чем угодно, просто впитывать его в себя до мельчайшего выдоха. Когда дело касается Шуги, причин может быть тысяча. И только одна общая, собирательная для всех: Чонгук сошел с ума. Потому что просит: - Можно я пойду с тобой? Шуга долго молчит, а потом коротко, совсем слегка посмеивается. Смех его, как и юмор, похож на кофе: терпкий горячий американо бессонным утром. Ты делаешь один полный глоток, чувствуешь как тепло прокатывается по языку, ширится внутри волной, оседает. Ты хочешь сделать еще глоток, но стакан отбирают - точно с такой же обидной стремительностью обрывается шугин смех. - Не можно, топай. Чонгук, прикусив губу, беспомощно откидывается в кресле. Шуга тоже молчит и не двигается с места. Блок комментариев на открытом в телефоне стриме заполняет единодушием. *ну возьми пацана *да что он тебе сделает, у него же кроме балки нифига нет *Шугааа ну давай в качестве исключения *помоги парню, сделай доброе дело~ *классно! Робинзон нашел Пятницу кккк - Ладно. - Чонгук так плотно зависает на комментариях и собственном отчаянии, что не сразу понимает, что Шуга обращается к нему. Шуга разговаривает с ним. - Я провожу тебя до своих ребят на базе, пусть они решают, дать тебе какой-то стафф или нет. Дальше сам. - Спасибо!...сонбэ. Шуга тихо фыркает в микрофон, подбирает все свои вещи, чтобы позже перепрятать (если бы он не был осторожен, он бы не продержался так долго) и молча уходит. - Решишь меня ударить в спину своей балкой, подумай о том, что у меня достаточно аптечек, чтобы залечиться и грохнуть тебя на месте. - Что ты, да я никогда! - Видел я таких "никогда". Чонгук не знает о целой буре восторга в комментариях про то, что Шуга впервые играет с кем-то - он слишком увлечен тем, чтобы идти за ним шаг в шаг. Потому что Шуга реальный - реальный, господи! - и идет рядом с ним, и было бы очень круто, если бы база оказалась где-нибудь на другом конце карты, чтобы они шли до нее вместе целую вечность. Но вечность заканчивается примерно через час, за который они обмениваются всего парой незначащих фраз про шатающихся рядом зомби, и Чонгука это почти в отчаяние загоняет. У него и так навыки коммуникации на уровне "два, на пересдачу", а он тут пару слов с кумиром связать не может. И не успевает. Недалеко от базы Шуга пишет в чат. suga: я у ворот, прикроете? rapmon: подходи suga: не один И они действительно подходят, и по мере приближения у Чонгука медленно тянется челюсть в сторону клавиатуры. Потому что ни одна живая душа не могла подойти к военной базе больше чем на 5 секунд - сразу расстреливали. Но вот они стоят у ворот и ждут, пока подбежит экипированный персонаж. В наушниках слышится щелчок зажигалки и через пару секунд тяжелый, громкий выдох. А Чонгуку до зуда в кончиках пальцев хочется увидеть, как Шуга курит. - Я тут тебе подарок принес, - говорит тот в микрофон, когда оказывается в слышимости другого игрока, - очиститель для кармы. - Это еще что за фигня? - смеется Намджун и его громкие, четкие "ха-ха-ха" гремят у Чонгука в наушниках. - Пацану надо продержаться в игре за каким-то хреном. Может, примешь? Или стафф свободный есть? - Ха, не, чувак, я лутом только со своими делюсь. Эй, ты в игре по максу сколько продержался? - Ну... - робко заводит Чонгук, теребя шнурок от наушников, - часа...два? - Неее, Шуга, я даже ради тебя потенциального трупа к себе не возьму. Добрых дел с меня хватит, я утром бабульке покупки оплатил. В течение недолгой ленивой перепалки между ребятами Чонгук молчит и поглядывает на часы. Ему не хочется говорить, что четыре часа, в общем-то, практически подошли к концу и он, герой ночи, может идти требовать заслуженную курицу. Хочется: остаться еще немного, поиграть с Шугой, чувствовать, что он практически проживает свою мечту. Но Шуга посреди разговора вспоминает: - Черт, стрим, - и отключается так же внезапно как и всегда, не замечая бурю в комментариях. Чонгук в нее тоже не суется, всматривается в персонажа Шуги, словно в нем можно разглядеть что-то от него реального, и с ноющим, тошнотным чувством ждет, когда Рэпмон вернется на базу, а Шуга свалит на другой сервер. Рэпмон, пожелав удачи, возвращается. Шуга все еще стоит. Чонгук смотрит в телефон на "трансляция закончилась". И почему-то боится поднять взгляд. Из них двоих, кажется, дышит только один. - Четыре часа, говоришь? Он вздрагивает от неожиданности и кивает непонятно кому. - Да, осталось пятнадцать минут. А ты... стрим ведешь? Он сам не знает, почему врет, он ведь не собирался - как и говорить то, что он один из тех постоянных зрителей, - просто хотел аккуратно спросить, выйдет ли он из игры после окончания стрима, и, может, поговорить с ним еще немного, хотя бы чуть-чуть... Шуга молчит так долго, что кажется, будто он вылетел. Но его голос заставляет вздрогнуть во второй раз. - Только что закончил. - ...уходишь? - В его тоне столько просящего, что хочется ударить себя по лицу. - Думаю, пятнадцать минут я еще могу поиграть. Чонгук резко вскидывает голову к экрану. Что? - Давай, - Шуга выбрасывает из рюкзака несколько полезных вещей и оружие, - надо сматываться отсюда. - И ты не боишься за вещи? А если меня убьют? Шуга слегка фыркает, и Чонгук весь сжимается. Он не хочет уходить. Он совсем-совсем не хочет уходить. - Сниму все с твоего трупа и пойду дальше, я же не идиот. Чонгук подбирает вещи и экипирует персонажа. И это больше, чем нужно для выживания в течение пятнадцати минут. Но достаточно для того, чтобы до краев наполниться надеждой, которая совершенно не связана с Хосоком и дурацким спором. Они возвращаются ближе к лесу, решая, что шатающиеся там зомби безопаснее людей, рыскающих по городу. Чонгуку бы выдавить хоть какое-то "спасибо", но он кусает онемевшие губы и выдает лишь идиотское: - Почему ты разрешил пойти с тобой? Не в его положении задавать глупые вопросы - Шуга, черт возьми, игрок-одиночка, делает ему огромное одолжение, и максимум из того, что ему стоит делать, это помалкивать и прикрывать его спину. А он сосредоточиться не может, будто пьяный бешеным коктейлем из восторга и чувства собственной навязчивости. Голос Шуги в этом коктейле - нижний убийственный слой терпкого абсента. - Ну, мне вот бабушек в магазине не попадалось, - саркастично объясняет Шуга, - придется тобой компенсировать. - Чонгук не знает, что на это ответить, потому что такая причина мало походит на правду, а чуть позже слышит: - Какого черта ты вообще не пошел на сервер, где запрещено убийство других игроков? - Если бы я хотел просто искать еду и выращивать помидоры, я бы пошел в Симс, - хмуро отвечает младший. Серьезно, ему хватает ощущения бесполезности, куда еще... Мысль обрывается в середине, когда в эфир вдруг врывается смех Шуги - вернее, вплетается, тихий и шелестящий, в шум игрового ветра и затихает с похожей степенностью. Заполняет Чонгука пугающим чувством правильности происходящего. Пятнадцать минут растягиваются на полтора часа - Чонгук понимает это, когда солнце за окном начинает светить в лицо. Но тепло разливается внутри совсем не поэтому. * На следующий день они встречаются снова. Вернее, Шуга показывает, в каком доме можно наиболее безопасно спрятаться, чтобы потом загрузиться на том же месте живым, и обещает прибежать к восьми, "если захочешь поиграть". За час до стрима. То есть, один на один с Шугой. После таких факторов ни о каких "если" речи не идет; Чонгук от нетерпения приходит даже раньше и стоит на месте, чтобы не накосячить. Сдохнуть и просрать возможность играть с Шугой - ставки высоки. Почему он вообще верит - неизвестно. На экране высвечивается долгожданное "player suga connected" - Чонгук на этой фразе так жадно вдыхает, будто мучился кислородным голоданием - и через пару минут, за которые парень бежит в зону слышимости, раздается: - Джейкей, на месте? - Да. Шуга предпочитает молчать, Чонгук просто не особо разговорчивый, но эту тишину второй боится держать, и потому задает дурацкие вопросы (пора заканчивать с этой традицией) про игру, и Шуга, на удивление, даже отвечает на них абсолютно ровным тоном, только пробравшись в дом на второй этаж, вдруг замолкает. - Здесь неудобно говорить, игрокам в малом радиусе нас слышно, - объясняет тихо. Тишина, к которой подталкивает эта фраза, кажется по-настоящему страшной и Чонгук выдает первое, что рождает сознание в приступе отчаяния. - Может, в скайп? Шуга молчит. Вот черт, он ляпнул что-то не то, да? Какой нахрен скайп, когда разговариваешь чуть ли не со звездой всей этой долбаной игры... Отчаяние захлестывает и вспенивается так, что кроме густого тумана в голове Чонгук ничего не слышит, пока выстреливает: - Здесь же нас могут услышать и обнаружить, да? А мне пока многое нужно узнать у тебя про игру и... - Он захлопывается раньше, чем это может быть необратимо. Хотя Шуге и сейчас ничего не мешает молча ливнуть на другой сервер - он ничего не обещал, в няньки не нанимался, в гугл тем более. Но он соглашается, и чонгуково сердце делает такой кульбит, что все мертвые петли стеснительно самозавязываются и трещат. Шуга звонит ему сам, чтобы не палить свой ник в эфире. Чонгук жмет кнопку принятия звонка так быстро, что чуть не сшибает локтем лампу. - Ты в порядке? - спрашивает Хосок за стенкой. В порядке ли он? У него губы стянуло сухостью, сердце колотится как ненормальное, контакт Шуги добавлен в скайп и голос, размеренный, густой, льется в наушниках. Можно ли после такого быть нормальным? Разговор провисает на несколько неловких мгновений, а потом они возвращаются в игру, и Шуга объясняет правила выживания. Час пролетает так быстро, что Чонгук не замечает начало стрима и то, что их совместная игра набирает еще больше зрителей, чем раньше. За часом летит целая ночь; утром Шуга бросает короткое "пока" и сразу отключается. К этому нужно привыкнуть. Или наоборот - не стоит. Нет никаких гарантий, что он вернется завтра. Но он возвращается в то же время. И на следующий день. И на следующий. Чонгук знает об игре, пожалуй, все, что может знать человек продержавшийся несколько дней, и в один из них, за несколько часов до стрима, пока их никто не слышит, Шуга спрашивает: - Сколько тебе лет? Это первый личный вопрос за все время. Вряд ли ему любопытно (или Чонгук не хочет так думать, потому что сердце снова начинает заходиться как поезд на рельсах, и ему срочно нужно сделать что-то с этой фигней). Вряд ли ему нужны ограничения - в игре нет возрастной субординации, пока Чонгук остается просто Джейкеем. Но почему-то все же спрашивает. - Двадцать. - Неужели? - Шуга типично фыркает. Чонгук контролирует сердцебиение. - Тянешь на пятнадцать. - Что, звучу как сопляк, хён? - спрашивает Чонгук слегка раздраженно. Его достало быть везде самым младшим, будто это вообще может быть критерием, по которому надо судить о человеке. - Ну, может быть, самую малость. - Его голос легчает и набирает цвета; такой бывает у людей, когда они улыбаются. Чонгук зажмуривается, пытаясь добавить цвету форму и содержание, но картинка, не оформившись, лопается как пузырь. Увидеть Шугу хочется безумно. - С чего ты взял, что я старше? - Не звучишь как сопляк, - с улыбкой цедит Чонгук как можно язвительнее. - Скорее, как умудренный жизнью дедуля. - Мне двадцать пять. - Маленький, ничего не значащий факт остается в сердце на трофейной доске того немногого, но бережного хранимого, что Чонгуку известно о Шуге. С этого момента общение оформляется острыми углами и провокационными гранями: Шуга вещает без фильтра, останавливаясь ровно до того момента, когда в безвредность его слов уже сложно верить, Чонгук же блокирует осторожно, с каждым выпадом пробует новую глубину и гонит страх перед ней, когда слышит почти ласковое "ну ты засранец, Джейкей". Ему хочется верить в почти, да хоть в какую-нибудь привязку. Общение проглатывает первую неделю, и Чонгук бы не искал у него эмоциональный фундамент, услышь он банальное "с тобой интересно играть". Но он не слышит, а играть с ним Шуга продолжает, не оставляя ни малейшей подсказки, и черт бы побрал Чонгука с его манией разбираться во всем на двести процентов. Он не слышит многое из возможного - во время стримов Шуга становится чуть более молчаливым, и в какую-то дикую секунду с ним даже играть больше не хочется, потому что тяга к общению невыносима и то, что к нему привело, теперь кажется проклятием. В сегодняшний стрим Шуга устроил проверку: пойти без его помощи проверить дом в самом центре города. Чонгук даже не думал о том, что это гребаное самоубийство - у него день с утра не заладился, ночь душила снами про Шугу, который потерял интерес и молча исчез с сервера; оставила на завтрак горькое ощущение безвыходности. Он не переварил его и до вечера, по глупости утащив с собой в игру. Голос Шуги впервые не сделал легче; Чонгук слушал инструкции вполуха и больше, чем встретить опасность в доме, боялся чертовой стены, что чувствовал между ними. Он и не пытался сквозь нее пробиться - как можно? Что он должен сказать? Что ему мало, безбожно мало его? Не через призму игры, его-настоящего. Ему нельзя быть таким жадным, но рядом с Шугой иначе попросту не выходит. - Ты меня понял? - хрустит в наушниках. - Что? Да, да, я понял. - Какого хрена? Ты выпадаешь. - Все нормально, я просто... - Чонгук стремительным жестом мажет ладонью по лицу и беззвучно выдыхает, - не выспался. Шуга молчит. И Чонгуку кажется, что он уже облажался. Ему хватило недели, чтобы понять, что такое молчание может значить одно: Шуга думает. И надумать он может что угодно. Например, что он, вообще-то, игрок-одиночка, а водится с сопляком, и сопляк этот неблагодарный и охреневший. На самом деле, у Чонгука не может быть никаких примеров, потому что он не представляет, что творится у старшего в голове. - Давай так, я пойду в дом за тобой, но если на тебя кто-то нападет - ты разбираешь сам, я просто наблюдаю. В доме Юнги тихо рассказывает о том, как попал сюда впервые с одним кухонным ножом. Чонгук собирает нужные предметы, копается в шкафах, слушая его голос, и забывает, зачем вообще кипел. Нужно радоваться тому, что есть, радоваться мелочам, нужно... - Твою мать! - кричит Чонгук. Шуга вбегает за ним на второй этаж и останавливается. - Блин, как мне его сбросить?! - Да стреляй в него! - Не получается, он в текстурах застрял! Хён! Хватит ржать, хён! Но слишком поздно - для них обоих. Чонгука с гаркающим хрипением доедает застрявший в полу зомби, которого он не заметил, а Шуга... Шуга смеется. Нет, даже не смеется, хохочет в голос под омерзительное, хреново озвученное рычание зомби, и Чонгук просирает свой последний шанс выжить, потому что банально зависает. Он слушает высокий, дурацкий смех и чувствует, как у него голову забивает десятками бенгальских огней, поджигает одновременно, не слыша ни черта, кроме оглушающего шипения, высокого-дурацкого-прекрасного смеха хёна и собственного сердца, что колотится под ребрами оглушительно. Экран гаснет, высвечивая "Spawning in 24 seconds... Please wait...". Чонгук ждет самые катастрофичные полминуты своей жизни, застряв между ощущениями охватившего сердце восторга и тотального страха. Персонаж мертв. Он сейчас перезагрузится с нулевым инвентарем неизвестно где. Он сейчас ненавидит себя за те эгоистичные мысли, что с хёном ему не хотелось просто играть. Возможно, теперь у него не будет и этого. Когда экран выводит пустого персонажа посреди поля, и Шуга наконец-то перестает смеяться - а смеется он долго, так долго, что жизненный счетчик, кажется, капает у Чонгука - в наушниках младшего слышится: - А теперь рассказывай как ты умудрился подохнуть. И еще... - как-то так в провисшую паузу, наверное, ощущается сердечный приступ, - опиши, где находишься, чтобы я тебя нашел, придурок ты мелкий. В ласковости его голоса больше нет никакого "почти". * Трещина в преграде между ними появляется неожиданно для обоих. Первым оборону со своей стороны снимает Чонгук и тщательно сдерживаемое, личное, до которого доступ был у Хосока да и только, вываливается как одежда из набитого шкафа. Он рассказывает про универ и первые пары, на которых из-за игры (вернее, из-за того, с кем он играет) он был пару раз; про, собственно, Хосока, который не верит, что младшенький продержался больше недели; про всякую неважную жизненную фигню, которую слушать совсем не обязательно. Но. - ...в итоге нас двоих назначили на этот проект, а я этого парня вообще не знаю, не говоря о том, что по английскому у меня знаний не дальше хэллоу, и... - Чонгук бросает взгляд на часы; стрим давно кончился и время уже 5:05. - А, хён, тебе уже пора, наверное. - И что там дальше было? Чонгук еще раз смотрит на часы. Ну, для верности. 5:06. Шуга еще здесь. Шуга, который минута в минуту отключает скайп. Еще здесь. - Ну... ты разве не пойдешь спать? В наушниках тихонько скрипит стул, а следом раздается резкий, слегка натянутый вздох. Кажется, Шуга потягивается. Чонгук с коллекцией услышанных звуков, ранжированных по ситуациям, так привык представлять парня в своей голове, что ошибиться невозможно. - Дослушаю историю и пойду. - Щелкает зажигалка. - Так что у тебя с англом? Помочь? - А ты шаришь? - Нет. Под звук чужого смеха Чонгук сползает вниз по стулу и откидывает голову на спинку. Глаза закрываются сами собой, оставляя голос Шуги плыть по сознанию в полнейшей темноте. Разговаривать вот так, вне игры, странно; разговаривать как два простых человека, что созвонились по скайпу - ужасно волнительно. Словно он за чертовой преградой вплотную, так близко, что хранящееся за ней тепло наконец-то чувствует. Чувствует за ней Шугу. - С тобой здорово разговаривать, - тихо признается Чонгук, уставившись в потолок. Вернее, ему здорово и легко самому говорить, но он надеется встретить в общении взаимность. - Ты так и не дорассказал. - Да там неинтересно. - Было бы неинтересно - я бы не спрашивал. - Да реально, фигня... - Чонгук закрывает глаза снова и, на секунду придавливая нижнюю губу зубами, неуверенно произносит: - С тобой правда очень здорово говорить, хён. Шуга неоднозначно мычит, и именно сейчас самое время пожалеть, что не ведется запись разговора - Чонгук бы вырезал этот звук и прокручивал ночами. - Серьезно. Очень здорово. - У него по нижней губе сплошные вмятины в несколько слоев. Чонгук не любит ночь за ее неудержимую искренность. И любит за то же. - Как нам с тобой разговаривать, если ты так и не дорассказал историю. - Айщ, хён... - Чонгук заходится в смехе и едва не пропускает: - Юнги. Или, может, пропускает все-таки. Может, сбой связи, помехи, он не расслышал, может... Может, Шуга сказал свое имя. - Что?.. Молчание пронизывает долгим медленным выдохом. Чонгук нервно кусает костяшку указательного и корит себя за идиотизм. - Мин Юнги, - все-таки повторяет Шуга, - меня зовут. Теперь ты точно обязан дорассказать про свой долбанный проект, засранец. Чонгук не может и слова вымолвить - грохот под ребрами перекрывает к легким доступ кислорода. * К концу третьей недели истончается оборона Юнги. Он достаточно узнает Чонгука, чтобы начать играть по правилу "откровенность за откровенность", пускай в неравных пропорциях, отчего второму приходится выворачиваться наружу силком. Они оба привыкли к тишине по ту сторону плотины, но Чонгук сознательно рискует и идет на ее ослабление, чтобы узнать о хёне побольше. Общение становится регулярным, и Чонгук даже перестает бояться (немного), что останется один. Вести счетчик проведенных в игре дней ему больше не нужно - он знает, что может играть, если захочет, а с Юнги может - просто всё. Поэтому только висит с ним в скайпе, разгребая материалы к экзаменам, одним глазом в стриме, одним ухом в скудных рассказах Шуги о себе. Во время трансляции тот мало что себе позволяет, зато когда она заканчивается, начинается что-то настоящее. Чонгук хочет верить, что оно настоящее, запоминает что бы ни услышал: Юнги живет один, иногда к нему заглядывает "младший брат-придурок", голос которого однажды было слышно, когда Чонгук позвонил раньше обычного. Юнги практически постоянно в сети, но никогда не говорил почему. Знать о нем больше хочется страшно, но спугнуть - гораздо более. Чонгук же, как ему кажется, рассказал про себя все, что мог. Кроме того, что знает, кто такой Шуга. Стрим ему тот дал сам, чтобы младший следил за игрой, пока сидит с домашкой. И Чонгук продолжает врать, даже зная, что, вступив в ложь, отдачу получит в лоб с неотвратимостью граблей. - Что делаешь завтра? - буднично спрашивает Юнги после окончания стрима. Чонгук любит это время ночи (утра) - чувство, будто они одни во всем мире, умиротворяет. - Ну, у меня завтра день рождения. - Вот как, - звучит сквозь улыбку, - что, пати на хате, друзья, выпивка? - У меня нет друзей. - Чонгук смеется. - Надо же, сколько у нас общего, - и молчит, надеясь, что, может быть, они подобрались к близкой теме, но Юнги отшучивается: - Значит, только выпивка? - Я не пью, хён, мне же не с кем. - И что мне тебе дарить тогда? Чонгук от неожиданности дергает рукой - из-за чего ручка срезает пару строк в конспекте - и впивается в аватарку Шуги глазами. - В смысле? - Ну вот смотри, - Юнги прокашливается и вкрадчиво объясняет: - когда у одних людей день рождения, другие люди дарят им... - Хён! Они начинают смеяться практически одновременно и это хорошо, офигительно хорошо, тепло и спокойно, пускай недостаточно, но так приятно. Просто сидеть за неизвестное количество километров друг от друга и смеяться вместе. - А если серьезно: что тебе подарить? - Хён, - с улыбкой фыркает он, - нафига оно тебе? - Ты задолбал, Гук, почему да почему... - Чонгук вздрагивает, все еще не привыкший к звуку своего имени любимым голосом, пускай сейчас пропущенным через фильтр легкого недовольства. - Мне, может быть, впервые за долгое время захотелось что-то кому-то подарить, я, кроме как Тэхёну, уже лет десять ничего не дарил, а ты, блин, тут... - Его дыхание слегка сбилось; еще бы, он же вообще никогда не говорит такими длинными фразами, и голос у него непривычно взволнованный, Чонгук ловит эмоцию сквозь приоткрытый барьер, пока тот стремительно не захлопывается снова. - Я... все что угодно могу попросить? - Допустим, пасс к своему персу я тебе не дам. - Да оно мне надо? - Чонгук смеется буквально несколько мгновений, потому что Юнги бросает: - А что тебе надо? Ему нужно так много и в то же время совсем ничтожное, он хотел этого с самого начала и ни на день не отрекался от желания. Ему нужно всего лишь увидеть. Всего лишь убедиться, насколько запущенно его заболевание по имени Юнги. Чонгук смотрит на аватарку с лицом кумамона, будто сможет высмотреть насквозь, по ту сторону. - Это глупо, хён, - нервно отзывается он, хватаясь за здравый смысл. Он ведь даже объяснить это желание не сможет. Как ему объяснить то, что он устал видеть его во сне одним силуэтом, смотреть на долбанного кумамона в надежде, что однажды он наконец-то исчезнет к чертовой матери? - Я сам решу. - Я хочу тебя увидеть. Хочу, чтобы ты, - он судорожно облизывает пересохшие губы, - включил камеру. Тишина в наушниках кажется бесконечной. - Ты прав, это действительно глупо. - Прости, хён, я не хотел тебя злить, - Чонгук стискивает кулаки так сильно, что вены вспухают на коже, - но я правда... - Я понял. - Тон у него прозрачный, бесцветный, будто Чонгука вернуло в самый первый день знакомства, но сейчас ему страшнее, чем тогда в лесу, у тайника. Тогда он еще не знал, что именно можно потерять, если Юнги решит исчезнуть. - Хён... - Спокойной ночи, Чонгук-а. Скайп завершающе булькает, оставляя младшего в одиночестве. Спокойной ночи. Спокойной. Чонгук остервенело рушится на кровать лицом к стене и сворачивается так тесно, что колени больно жмутся в бетон. А потом вытягивает руку назад, нашаривая телефон на столе, и пишет Юнги, который никогда не выходит из сети: "Прости меня, хён. Давай забудем об этом, пожалуйста." О каком спокойствии можно говорить, когда ему душу рвет человеком, которого он никогда не видел? * На следующий день Юнги звонит как обычно, за час до стрима. В игру ему приходится идти одному, потому что Чонгук сидит с докладом. Едва ли бизнес-отношениям между Кореей и Индонезией хватает места в голове младшего, когда там все под завязку набито сомнениями о том, простил Юнги или нет. Сомнения становятся убеждением - Чонгук в "как ни в чем не бывало" верит только первые несколько минут. Неловкий диалог не складывается, Юнги молчит больше обычного (то есть, все время), злится, наверное... Чонгук падает виском в клавиатуру, оставляя в сноске доклада многозначительное "qqwаааааааААААААААААААА" Почему он не может быть таким общительным, как брат? Почему он не может так же хорошо ладить с людьми? Почему он не может быть честным, как Хосок, и написать "Прости меня, я не хочу прекращать общение, ты мне нравишься, я восхищаюсь тобой, дорожу тобой и ни черта не понимаю, почему мне так плохо без тебя". Чонгук сворачивает окно с докладом, следом окно со стримом, оставляя только окошко скайпа, чтобы видеть, что Шуга еще на линии, и под шум из игры погружается в книгу, конспект которой нужно сдать вместе с докладом. Шуга отшучивается про отлетевшую голову зомби, застрявшую в текстурах поверх светильника. Чонгук в третий раз перечитывает то же предложение. Может быть, жизнь учит его не быть жадным? Может быть, стоило взять тему для доклада не про отношения Кореи и Индонезии, а Мин Юнги и душевного равновесия Чон Чонгука? О, он бы на диссертацию накатал. Три. И добавил вместо вывода то, как невообразимо этот самый Мин Юнги сводит его с ума. Рассвет оповещает о прибытии, просачиваясь между штор и обрезая лист в конспекте напополам. Чонгук закрывается от него плечом, подпирает открытой ладонью лоб и водит ручкой из последних сил. Не замечая, как шум из игры стихает, становясь обычной тишиной, не замечая, как за тихим скрипом стула следует едва слышный усталый вздох. - И что, ты даже на свой подарок не посмотришь? Чонгук вздрагивает от неожиданности и не сразу понимает, почему лист вместо приглушенного света лампы омывает синим, холодным. А затем поднимает глаза и... Что-то с треском падает: ручка ли из разжавшихся пальцев скатывается на пол или сердце его рассыпается в мелкие осколки - Чонгук не знает. Ничего не знает. - Ты там смотришь вообще? Он смотрит. Смотрит: глазами, сердцем, всем собой. Смотрит и не может глаз оторвать. Шуга невозможно красивый. Нет, у Шуги аватарка в виде Кумамона и женский персонаж в игре, это Юнги - невозможно красивый. Металлический свет офисной лампы выбеливает его как не получится ни у одного фильтра, оставляя только два пятна: черный свитер под горло и черные маленькие глаза. Все остальное белое: кожа, растрепанные волосы с рваной челкой, тонкие полоски губ и носа... Про таких как Юнги говорят избитым словом - нереальный. Но он действительно нереальный, потому что выглядит неживым, застывшим; Юнги прекрасен как сухоцветы - они мертвы, но прекрасны тончайшим, легким и вечным. "Ты очень красивый" - прикусив губу, пишет Чонгук. - Придурок, - фыркает Юнги, прикрываясь фейспалмом. В кадр попадают его руки, пальцы, крупные вены и грызаные кончики ногтей. - Голосом сложно сказать было? - Очень. - Неизвестно, это ответ на вопрос или описание Юнги. Если бы кто-то потребовал описать его одним словом, Чонгук так бы и написал. "Очень". - Все, насмотрелся? Я выключаю. - Мин тянется к мыши. - Нет! Подожди! - И замирает, хмуро глядя в камеру. - Еще немного, - осторожно добавляет Чонгук. Если он своим криком не перебудил пол дома, то это невероятно. - Тогда включай свою камеру, какого хрена я сижу как дебил и пялюсь на свое лицо. - У меня нету, - честно признается младший. Палец, жмущий на кнопку скриншота, уже немеет, но Чонгук не останавливается, подозревая, что где-то после такой фразы люди и выключают видеосвязь. Но Юнги, на удивление, только заваливается на спинку и криво ухмыляется. - Брат забрал ее, чтобы починить пару недель назад, там были какие-то помехи. - Значит, - начинает Юнги слегка предупреждающе, - в следующий раз ты вернешь камеру и включишь ее, так? Следующий раз? Будет следующий раз? Как же хорошо, что камеры все-таки нет, потому что два огненных пятна вспыхивают у Чонгука на скулах. Приходится перегибаться через монитор и открывать окно. - Посидим так еще немного? - спрашивает он, все еще глядя в занимающийся рассвет. Ему стыдно говорить об этом, сидя перед компом, будто Юнги, всемогущий Мин Юнги, сквозь заслон скайпа, интернет сетей и километров увидит по лицу, какой раздрай сейчас происходит внутри. Может, и правда видит. Или еще хуже - чувствует, находя отражение в своем собственном эмоциональном бардаке. Потому что мнется, словно зная, что его сейчас не видят, и сводит мышь с кнопки отключения. * Галерея имени Шуги, тщательно хранимая в памяти Чонгука, каждый день подкрепляется доказательствами его существования. Каждый день Чонгук смотрит, как он дышит, хмурится, ухмыляется, задумчиво почесывает боковую сторону шеи, как играет... Абсолютно обычные, человеческие действия, но они приводят Чонгука в состояние какого-то трепетного восторга. Он целыми минутами залипает просто на то, как едва заметно шевелятся губы Юнги при разговоре, залипает на мысли, что Юнги говорит с ним, настоящий, физический. Залипает и ничего с собой поделать не может. И это чертовски опасно. - Хён, а почему ты играешь за женского персонажа? - как-то спрашивает он. Юнги пожимает плечами, а Чонгука аж скручивает от восторга - он видит старшего уже неделю, но до сих пор не привык к тому, как это охренительно. - А мне все равно, девчонка или пацан. Чонгук от переизбытка чувств затыкается. Всемогущий, мать его, Мин Юнги, кажется, правда чувствует, потому что поднимает глаза в камеру и щурится по-лисьи, ехидно улыбаясь. - И что это мы вдруг притихли? - Ничего. Это здорово. - Здорово, значит? Карандаш в пальцах едва не трескается от напора. Это очень, очень опасно, настолько, что Чонгук сжимает зубы, чтобы не ляпнуть что-нибудь еще более угрожающее его душевному равновесию и сновидениями, в которых и так слишком много Шуги. Но тот сам ослабляет напряжение: отворачивается к игре и, не проронив ни слова, улыбается многозначительно. Он все понял и совсем этого не скрывает. Чонгук сползает вниз по стулу и, откинув голову, наблюдает за Шугой из-под полуприкрытых век. Вот бы еще ему объяснил... * - Ты уверен, что она нормально работает? - Мелкий, - устало выдыхает Хосок, развернувшись на стуле, - ты уже в третий раз спрашиваешь. Сейчас проверю ее в работе и выясним. Чонгук нервно поглядывает на наручные часы. - Через пять минут Шуга позвонит. - Да успеешь ты к своему бойфренду, - Хосок подключает камеру с улыбкой на лице. Ему даже оборачиваться не надо, чтобы почувствовать смущение младшего брата сквозь его гневное молчание. - Иди пока за чаем мне сгоняй. Все рушится в этот простой нелепый момент: Хосок настраивает камеру, открыв разом кучу окон и не замечает как, отвлекшись на вернувшегося в комнату Чонгука, случайно жмет кнопку принятия звонка с видеосвязью. Чонгук не замечает тоже - стремительно ставит кружку на стол и несется к шкафу переодеваться, сам не зная зачем, переругивается с Хосоком (про Шугу, конечно же), а объект их разговора тем временем спокойно смотрит на происходящее в комнате. Узнает. Крепкие плечи, лохматый черный затылок, смолянистые глаза - узнает. Он же запомнил. У него не так много таких преданных фанатов как Сигал, и еще меньше таких же красивых. Чонгук слишком поздно замечает, что именно пошло не так - Юнги успевает найти ту ссылку на инстаграм, сравнить и сделать выводы. И сейчас, когда Чонгук с выражением полнейшего ужаса летит к компу, Юнги просто сидит на стуле и смотрит в экран. - Блять, хён, ну уйди, а! - почти кричит он, выталкивая Хосока со стула. Тот даже возразить ничего не успевает, да и не может, он брата таким даже не видел никогда: виски взмокшие, глаза широко распахнутые, пальцы, натягивая наушники на голову, дрожат. - Уйди! - Хосок бы, может, обиделся, но видит в злых глазах Чонгука подступающие слезы, и решает уйти без слов. Злится Чонгук все-таки не на брата. Потому что он уже успел открыть присланное изображение от Юнги и увидеть там скриншот со своими комментариями к старым стримам. - "Ты же никогда", да, Чонгук? - спокойно спрашивает старший. - Так ты говорил, да? Ну, когда прикинулся, что не знаешь про стрим. - Прости, хён, прости, я... - слова заполняют его рот как вода, мешают дышать. - Я надеюсь, ты понимаешь, что ударить меня в спину в игре в первый день и выкинуть вот такую херню - одинаково дерьмово. - Я понимаю, Юнги-хён, прости я должен был... Он все еще не решается свернуть окно со скриншотом, чтобы посмотреть на Шугу и увидеть, как того передергивает от своего имени, напоминания о глупой доверчивости. Он еще не знает, как будет жалеть об этом, потому что Юнги бросает: - Ты делаешь, что должен, и я тоже, - и выходит из скайпа. Чонгук тщетно пытается дозвониться, уповая на невидимость. Потом бросает попытки и суетливо открывает ссылку со стримом, промахивается по кнопкам, открывая несуществующие адреса, матерится сквозь зубы. - Чонгуки... - осторожно зовет Хосок из дверей. - Отвали от меня! - рычит Чонгук, не оборачиваясь, и в третий раз выходит на правильную ссылку, захватывая только последние секунды игры: Шуга бросает своего персонажа в гуляющих неподалеку зомби и, умирая, больше не возвращается на сервер. Трансляция завершена. Блок комментариев взрывается сообщениями от зрителей, которые не поняли, что произошло. Чонгук понимает, но верить в это не хочет до последнего. Следующую бесконечность Чонгук чувствует сквозную дыру между ребер и иногда ладонь Хосока на плече. Тот извиняется или просто молча спрашивает, все ли в порядке, и Чонгуку приходится отвечать согласием - до чужих разборок с совестью у него ни дела, ни сил. Он даже не врет почти, он в порядке, кажется. Кажется ему много чего: что сегодня пятница, а не понедельник, что ел он сегодня, а не вчера, что сдал все долги по учебе (только почему-то Сокджин, их куратор со старшего курса, говорит, что доклад был не просто плохой, а никакущий, под стать автору). У него все в порядке, если не думать о том, что с исчезновением Шуги из его жизни, та тоже решила последовать его примеру и самоустраниться. Чонгук вываливается из реальности как человек, что десятилетиями жил по одному режиму, или как тот, кто не по своей воле отказывается от любимой привычки. Чонгук, раньше проводивший в сети вечера и ночи, обнаруживает, что вне ее времени очень много и мыслей тоже. И пустоты - слишком. Исчезновение Шуги чувствуется, будто тебе отрезали правый мизинец: не критично, но больно, неудобно и неуютно, ты никогда о нем не задумывался, но сейчас не знаешь, как привыкнуть жить без него. Вот и Чонгук не знает. Чонгук просто достаточно здравый и сдержанный, чтобы игнорировать то, что отрезанный мизинец болит как развороченная наружу грудная клетка. Или только он так думает. - Что будешь делать? - осторожно спрашивает Хосок, когда Чонгук третью минуту продолжает мешать сахар в кофе. - А я должен что-то делать? - слегка удивленно уточняет тот. Старший отталкивает от себя кружку с чаем и измученно вздыхает. - Господи, Гуки, ты такая рыба!.. - Рыба?.. Хосок преодолевает желание шлепнуть братца по щекам; вот прям от души, чтобы все это наросшее плесенью удивление покрошилось. - Да, рыба. Замороженная. Вернее, отмороженная. - Чонгук виновато опускает взгляд в чашку, и Хосок тут же смягчается. - Хватит уже нести этот обет всепринятия. Напиши ему. - Да он не ответит... - А ты пытался? - Да что я ему напишу?! - тут же вскидывается Чонгук, едва не сшибая чашку. Хосок рад видеть хоть какую-то эмоцию за эту мертвую неделю. - "Прости, люблю, не могу, вернись, я дебил и мой брат тоже". - Ты совсем придурок, да? - смущенно отзывается младший. Хосок цепляется взглядом за покрасневшие кончики ушей и хмыкает. - Это ты придурок, раз все еще сидишь здесь и боишься ему написать. Или себе признаться, что с ума сходишь по нему отнюдь не из дружеских чувств. Чонгук нервно отхлебывает кофе большим глотком, обжигая горло. Он, может быть, и придурок, но все-таки не фатально - у него бывали проблемы со школьной математикой, но понимания жизненной хватило ему, чтобы осознать, что в его отношении к Юнги если не дружеская привязанность, завязанная на восхищении, то точно какая-то фигня. И признаться он не боится, просто не разобрался еще. Не успел. - Я не знаю... - он судорожно глотает воздух, а потом вдруг прикрывает глаза, задерживает дыхание и выдыхает спокойнее. У него потрясающий самоконтроль, Хосок, у которого всегда все на лице написано, так не умеет. - Не знаю, как ему написать... Хосок несколько секунд задумчиво смотрит на брата, будто хочет удостовериться, что это искреннее отчаяние, а не обычное упрямство, затем встает со стула и под удивленный взгляд вытаскивает из холодильника две бутылки пива. Непьющему Чонгуку самое то. - Обе твои. Обмолвишься родителям - выпорю отцовской книжкой, понял? И Чонгук то ли правда в отчаянии, то ли задолбался упираться носом в тупик, но две бутылки вливаются в него махом и с такой же скоростью вышибают мозги. Вторая заканчивается уже за компом, когда Чонгук, как невменяемый, пишет в пустоту, из которой ему, возможно, никогда не ответят. Пишет почти по хосоковской схеме, то есть, как есть: что просит простить и вернуться, что одиноко, пусто и мучительно и ему без него не разобраться почему. А потом наваливается откровенность ночи и алкоголя и к концу своей исповедальной простыни, за которую утром будет называть себя истеричкой, он наконец разбирается и пишет, не останавливаясь. Что нравится, очень, пугающе нравится, может, как человек - или не может. Что как Шуга он нравился ему только в самом начале, что сейчас ему плевать на стримы, на игру, на популярность, что ему нужен Юнги, что Юнги ему нравится, что по Юнги он тоскует так сильно, что нет никаких сил затолкать в себя долбанную, раздирающую боль. И не вычитав, отправляет написанное одним нефильтрованным потоком эмоций, потому что знает, что если рискнет перечитывать, что-то внутри, то самое, что всегда призывало молчать, держаться и прятаться, захлопнется и не даст шанса на искренность, крохотного шанса все спасти. Где-то на небе точно решили, что Чонгук - везучий сукин сын. Потому что Юнги отвечает сразу. Вернее звонит видео-звонком. И Чонгук достаточно пьян, чтобы видео-звонком его принять. Когда картинка укутанного в толстовку с капюшоном Юнги разглаживает все пиксели, Чонгук задерживает дыхание. Он даже не отражает, что он в полном обзоре, с взволнованными пьяными глазами, покрасневшим лицом и истерзанными губами - сердце долбится слишком сильно и к чертям расшатывает мозг. - Ты мудак, - говорит Шуга вместо приветствия. - Я знаю. - Чонгук даже не шелохнется, чтобы скриншот сделать, просто сидит застывши и пялится на красивого Мин Юнги всем существом, запоминает, будто в последний раз. И впервые надеется, что неправ. - Ты полный мудак, Чонгук. - Я знаю, хён. Глядя в виноватое лицо младшего, Юнги вздыхает. Как щенка на улице пинать, честное слово - отвратительно ощущение. Он вообще-то собирался проехаться по нему с чувством, но споткнулся об чувства чужие и какого-то черта не смог. - Нравлюсь тебе? - Юнги вытряхивает из пачки сигарету и прокручивает в пальцах, чтобы не смотреть в экран. Он давно хотел увидеть Чонгука, а теперь видит его и бесится - слишком красивый, чтобы злиться. Младший кивает, движение видно краем глаза. - Так ты гей, что ли? - не удерживается и поддевает. - Ну, получается, что так. - Как это "получается"? - Не знаю, хён, у меня как с тобой впервые. - Придурок, какой же ты придурок... - причитает Юнги, спрятав лицо в открытых ладонях. Чонгука обеспокоенно дергает предупредить, что пепел зажатой в пальцах сигареты может слететь Юнги в волосы, но он сдерживается. - Ты не гей, ты придурок. Чонгук снова кивает. Они молчат долгое время; Юнги спокойно курит, а Чонгук осматривает его, не скрываясь, и думает, что это, черт возьми, охренительно - сидеть с ним вот так. - Еще раз выкинешь подобную херню и тебе пиздец, это ясно? - Сигарета с шуршанием втирается в пепельницу. - Так что если тебе есть, что сказать, говори сейчас, вторых шансов я не даю. - Нет, но я... - Чонгук замолкает, словно что-то вспомнив, и, быстро кликнув мышкой, продолжает: - сделал 2731 скриншот с тобой, это сильно плохо? Юнги зависает на полученной информации, глупо хлопая глазами, и разражается таким гоготом, что Чонгук, просто глядя на его лицо, чувствует себя непомерно счастливым. * Чонгук если и придурок, то придурок-который-вьет-из-Юнги-веревки. У него уже на следующий день получается выпросить у старшего номер телефона и безумие, закрученное на одном человеке, кроме вечера и ночи охватывает еще и день. Чонгук засыпает его сообщениями в какао, даже когда Юнги спит или просто игнорирует (он только один раз предупреждает, что не всегда готов захлебываться в его словесном гейзере, и тут видимо тоже действует правило вторых шансов), разговаривает с ним на парах, на переменах, по пути домой, шлет ему фотку голубей у моста, вечерних крыш, себя с Хосоком. Круглые сутки, недели берут Юнги за основу, а тот даже не сопротивляется. Чонгук вроде бы достаточно разобрался в его характере, чтобы понимать: если Юнги что-то не нравится, он скажет сразу и прямо. И не понимает, что тот будет делать, если нравится. Да, Юнги не сопротивляется, не осаживает, говорит всякие мелкие, приятные (для Юнги - абсолютно нейтральные, просто Чонгука с его слов таращит как влюбленную школьницу) вещи, например: "хороший кадр", "ты здорово фоткаешь", "у тебя симпатичный брат". На комментарий вроде последнего Чонгуку, как и положено той школьнице, хочется емко проистерить, но он молчит, только очень сильно хочет понять, что же Юнги все-таки делает, когда ему нравится. В принципе все, что между ними происходит. Нравится ли ему тот, с кем это происходит. Юнги держится нейтрально-колкого - общение их балансирует на простой дружеской грани и периодически клонится в опасную сторону. Он флиртует с типичной каменной мордой, и Чонгук обгладывает себя до блеска, пока терзается сомнениями: Юнги все-таки да или Чонгук все-таки придурок? - Я хочу тебя увидеть, - говорит Чонгук на перемене. Он лежит головой на подоконнике, телефон стоит напротив его носа, у оконной рамы, а внутри - Юнги, который только проснулся и заливает в еще спящий организм огромную, ну просто гигантскую кружку кофе. И это, кажется, первый раз, когда он сидит перед камерой с открытыми руками. И первый раз, когда Чонгук так блядски залипает на мужские руки. Худые, тонкие, с крупными ладонями и очень красивые. - Ты и так меня видишь. - Хаха, - сухо говорит Чонгук. Юнги в такие моменты смешно поджимает губы и тянет уголки в стороны, отчего его щеки слегка надуваются, увеличивая сходство с кумамоном в степень фатального. - Ты же понял, о чем я. - Что, приплывешь ко мне в Японию? Чонгук резко подскакивает на месте, случайно высовываясь из кадра. - Подожди, ты живешь в Японии? - спрашивает он, подняв телефон. - А что, ты из тех патриотичных бабулек, которые ненавидят японцев за ту оккупацию Кореи? - Черт, хён, хватит издеваться! - Чонгук не знает почему так нервничает. Или знает. - Мы общаемся три месяца, а я только узнаю, что ты японец? Или Чонгук все-таки придурок, потому что Юнги все-таки нет. Ведь такую информацию не скрывают от тех, кто нравится. И не сидят с таким равнодушным видом, когда она всплывает. - Я кореец, просто с раннего детства живу в Японии. Юнги смотрит на недовольную мордашку младшего и бессильно тянет уголок губ вверх; Чонгука от такой полу улыбки обычно всей палитрой красного заливает, но в этот раз он только и продолжает, что сидеть нахмурившись, разве что искры из глаз не летят. Горячее во всех смыслах зрелище. - Что, больше не хочешь меня увидеть? - отшучивается Юнги. Но мимо. - Я-то хочу, а вот ты видимо нет. - Тон у Чона такой холодный, что можно крошить в стакан и делать мохито. Игры Юнги предпочитает только компьютерные, и именно поэтому говорит честно: - Ты прав. Чонгук сжимает челюсти так резко, что щелчок резонирует эхом через микрофон Юнги. - Ладно, я понял. - Что-то в выражении его лица меняется до того резко, что даже Юнги пугается такой перемены и с торопливым "подожди" приближается к камере, будто так может приблизиться к Чонгуку. Будто он правда этого хочет. Но в чонгуковом "понял" столько неправильного, что для наивной веры там не хватает места. - Мне пора, перемена почти кончилась. - Твою мать, Чонгук... - Пока, хён. Он сбрасывает вызов и расползается по подоконнику в пустой аудитории. До начала пары на самом деле еще пятнадцать минут, и он очень надеется, что ему хватит их, чтобы убедить себя перестать строить иллюзии. Вечером, когда звонит Юнги, Чонгук не берет трубку. Может, не хочет с ним разговаривать или не в состоянии или он просто ребенок, которому не дали хотелку, и он не нашел ничего лучше, кроме как обидеться. Последнюю версию подкидывает Хосок, когда заходит в комнату сообщить, что его задолбал дурацкий рингтон скайпа еще десять минут назад. Юнги, на удивление, очень настойчивый, и это почти льстит. Удовлетворение переходит в стадию неконтролируемого восторга, когда Чонгук замечает, что стрим по времени должен бы уже идти (Юнги начал новый вскоре после их примирения, сообщив с непрошибаемой невозмутимостью, что мелкий тут вообще не при чем, это просто был отпуск), а Мин все еще названивает. Поэтому он лениво, неторопливо подходит к компу, садится, с аристократичной медлительностью надевает наушники и принимает вызов. В истеричку можно играть с кем-то или даже в одиночку, но соврать себе, что не счастлив слышать голос Юнги до сладкого, парализующего чувства в солнечном сплетении - невозможно. Стрим, оказывается, не начался. Чонгук каким-то седьмым чувством понимает, что он и не начнется, потому что Юнги на экране нервный, заведенный и почти злой, взъерошенный как намокшая птица. - Я скажу это один раз, поэтому слушай внимательно и молча. - Парень зачесывает пальцами волосы назад, открывая красивый лоб, и внимательность уже здесь дает сбои. Чонгук смотрит на острую красоту на экране и понимает, что не сможет отказаться от Юнги, даже если тот скажет, что они никогда не увидятся. И он почти угадывает. - У меня большие проблемы с людьми, Чонгук. С собой в том числе. Я не выхожу из дома, я ни с кем не разговариваю, у меня нет друзей, только младший брат, который пару раз в неделю проверяет, жив ли я. Меня все устраивает, я не люблю людей, не люблю прикосновения, я в принципе не люблю ничего кроме того, что у меня и так есть. И тут ты, чтоб тебя, - вздыхает он. Порывается что-то сказать, но прикусывает губы и бросается за сигаретами, молниеносно подкуривая и затягиваясь. Чонгук терпеливо выжидает, пока Юнги слегка стихнет под никотином. - Я хочу тебя увидеть, но не хочу, чтобы ты меня видел. - Сердце заходится с таким грохотом, что Чонгуку приходится заставлять себя слушать все, что идет после долгожданного "я хочу тебя увидеть". - Тут не на что смотреть, Чонгук. И мне нечего тебе дать. - Мне ничего и не нужно, хён, - тихо говорит младший, - я просто хочу тебя увидеть, - Юнги вымученно, резко выдыхает, прячется под ладонью, будто уже сейчас не хочет, чтобы его видели, и Чонгук, до боли сцепив пальцы, выворачивается еще больше, - хочу обнять хотя бы раз. Его искренность солью щиплет на ранах обоих: Чонгук так не привык, а Юнги не привык, чтобы так - к нему. - Нет. Просто нет и закроем эту тему. Чонгук согласно кивает. В чувствах людей он, может быть, не сильно разбирается, но чувствует Юнги достаточно, чтобы понять, что если надавить сейчас, то можно просто выдернуть с мясом. Если он согласился закрыть тему, это не значит, что он сдался. Более того, его намерение увидеть Юнги принимает гораздо более серьезные и коварные обороты. На то, чтобы уломать его прислать какой-нибудь физический подарок на Новый год, уходит довольно много времени и усилий. Чонгук настаивает, но совсем ненавязчиво, как бы между делом, и ведь даже не врет, когда говорит, что ему нужен этот подарок, чтобы, если не иметь физически реального Юнги рядом, то иметь физическое хоть что-то. Мин обзывает его обнаглевшим засранцем, но все-таки соглашается, потому что до праздника остается пара недель. Подарок приходит за четыре дня до; Чонгук делает селфи с коробкой, в которой наушники на замену тем, что стали барахлить, отправляет фотку Юнги и, выписав себе адрес отправителя, тут же берет билет до Кобэ. Он верит, что у Юнги действительно все так серьезно с людьми как он говорит. Но и Юнги должен поверить, что у Чонгука к нему все настолько серьезно, что он готов пойти на все. - Ты удивительно спокоен, - восхищается Хосок, когда они стоят в аэропорту, перед рамкой регистрации на рейс. Младший поводит плечами, поправляя лямки рюкзака. - Наверное, я еще не до конца осознал. - Объявляют скорое закрытие регистрации, и он сжимает лямки в кулаках так сильно, что швы режут кожу. - Я справлюсь? - Айщ, Чонгуки, - Хосок улыбается в ответ на блестящее в чужих глазах волнение и треплет темную лохматую макушку, - ты же мой младшенький умница-брат, конечно ты справишься. Чонгук благодарно улыбается. - Прикроешь перед родителями? - Что конкретно? Что ты влюбился в парня на пять лет старше тебя или что едешь неизвестно куда на Новый год? - Да ну тебя, хён. - Чонгук оставляет за спиной теплый, пусть слегка ехидный смех брата и идет регистрироваться. Хосок окликает его через пару шагов. - Когда ты вернешься? Чонгук оборачивается и ухмыляется с такой уверенностью, что все страхи Хосока теряют свой вес. - Когда справлюсь. И Чонгуку тоже не страшно. Наверное, потому что он не представляет того, чего можно испугаться - в голове сплошные хэппи-энды на любые вероятности. Чонгук рассматривает плывущие за иллюминатором облака, и голова его наполняется точно такими же, розовыми и сладкими; он представляет как окажется дома у Юнги, как проведет с ним лучший Новый год в своей жизни, как Юнги, хмурый и своенравный, в реальности будет улыбаться тайком, сидя в кольце его рук... Чонгук прикусывает губы, которые так и тянет улыбнуться, и взволнованно вздыхает. Он не нервничает, это волнение другое, оно сладкое, томное и теплое, как тлеющие угольки в глубине очага, оно нежится так же, где-то глубоко внутри. С ним же он выходит из аэропорта, преисполненный надеждой, натыкается на японские вывески, чужих людей... Это все реально. И Юнги где-то здесь тоже совсем реальный, не картинка в мониторе и голос в наушниках - он правда реальный. Чонгук вздрагивает под волной мурашек от мысли, что к желаемой реальности вот-вот можно будет прикоснуться, и поскорее несется к такси. Времени еще шесть, он должен успеть до звонка в скайп, потому что Юнги может заподозрить неладное... Когда идеализированные представления сужаются в простую знакомую реальность, Чонгука наконец-то прошибает по-настоящему. Он смотрит на мелькающие за окном дома и маленькие улицы, и они ничем не отличаются от корейских; смотрит на продавцов в лавках, на почтальона, детей, играющих на тротуаре, и они ничем не отличаются от корейских. Юнги тоже ничем не отличается от него самого. Юнги простой человек со своими загонами, мыслями, чувствами, о которых молчит, и возможно, он даже ему не откроется. Юнги, в конце концов, ничего не обещал и даже намеков не делал. Это ведь даже отношениями не назовешь, как бы Чонгуку ни хотелось, и дело не в ярлыках и официальных признаниях, просто Юнги ему на свои чувства и намека не дал. Чонгук фанатеет, Юнги позволяет - простая схема. И он осознает ее чертовски поздно, когда на навигаторе водителя отображается полтора километра до места прибытия. Японского словарного запаса, оставшегося в памяти после аниме, и жестов водителя хватает, чтобы уловить общий смысл: Чонгук очень бледный и этим беспокоит. Он давит неловкую улыбку и машет обеими руками - у них в Японии такие жесты вообще есть? - и отворачивается обратно к окну, чувствуя, как ужас, сдавивший ребра обручами, проползает вверх и вцепляется в горло. Чонгук дышит сквозь зажим мелкими глотками; сердце бесится от недостатка кислорода, колотится неистово, и, когда машина останавливается, будто останавливается тоже. Все вокруг останавливается. Он смотрит на стоящий напротив дом - серый, такой же как десятки других позади - даже слишком долго, чем на то указывает вежливость. Но водитель не торопит, это Чонгук торопится, чтобы вырваться из оцепенения; кланяется, оставляет деньги, хватает рюкзак и выскакивает из машины. Квартиру приходится искать по счету уже в подъезде. Чонгук бы соврал, если бы сказал, что не хотел сбежать уже на втором этаже. На третьем Чонгук пересчитывает снова, вспоминает количество квартир на предыдущих этажах, чертыхается - в голове такая каша, что он даже с трудом помнит, как заходил в подъезд. Заносит руку к звонку и... Может, это вообще не его квартира? Это же всемогущий Мин Юнги, он наверняка мысли читает или просто знает Чонгука как облупленного, для него его стратегии - детские игры в догонялки. Может, Чонгук перепутал адрес или этаж или квартиру... Чонгук звонит. Никто не открывает, и это похоже на Юнги, который не отходит от компа. Или на человека, который не успел вернуться с работы и не знает, что к нему ломится чужой. Чонгук звонит второй раз. И третий. И вдруг слышит знакомое приглушенное гневное бормотание, и внутри все сжимается от предвкушения, топит желанием увидеть, ощутить так сильно, что Чонгук готов сам рвать эту долбанную дверь с петель. Он увидит Юнги. Он прямо сейчас увидит Юнги. Дверь открывается и Чонгук успевает лишь ухватить взглядом мелькнувший белый призрак в темноте, ужас в широко распахнутых глазах и услышать... - Ах ты ублюдок! ...прежде чем дверь закрывается обратно. Вернее, пытается - Чонгук, кажется, тупеет от одного взгляда на Шугу и втискивается в дверь не ногой, как все нормальные, а рукой, получая не хилый удар ниже локтя. - Открой мне, хён! - Пошел отсюда! - Ты мне руку придавил! Юнги наконец-то замечает торчащую в проеме конечность и, кажется, слегка пугается, - Чонгуку, на самом деле, не больно, он вообще ничего не чувствует, кроме урагана под ребрами, просто хитрый как и положено мелкому засранцу - потому что ослабляет хватку, и Чонгуку удается прорваться внутрь. Юнги еще кричит что-то, пытается вывернуться, но он сгребает старшего в охапку, прижимается всем телом, утыкаясь лицом в шею. В уши все еще летят грязные оскорбления, а тупые вялые удары - под ребра. Неизвестно сколько они стоят так, обнявшись в коридоре, но Юнги постепенно стихает и, когда уже до него доходит, что Чонгук не отпустит просто так, недовольно вздыхает. - Я говорил, что мне не нравится, когда меня люди трогают? - Чонгук отклоняется, чтобы убедиться, что расслышал угрозу в голосе. Юнги так близко, что его страшно хочется поцеловать, но опасный блеск в глазах намекает, что Юнги, может, и слабее физически, но если понадобится, выколет глаза так быстро, что Чонгук не успеет сказать "прости, что приехал, не предупредив". Но он жалеет глазные яблоки младшего и только отталкивает парня от себя. - Ну и какого черта мне с тобой делать? Чонгук едва слышит вопрос, он просто смотрит на живого Юнги и не может поверить своим глазам. - Смотришь так, будто сейчас на меня накинешься, - бурчит Мин, недовольно сморщившись. Но Чонгук смотрел на его лицо слишком долгое время, чтобы научиться различать тонкие грани, когда старший действительно злится, а когда смущается. Он бы, может, и накинулся, да только все тело словно парализовало от такой близости к Юнги. Рюкзак спадает с плеч и, рухнув на пол, будто бы ставит точку в этой дурацкой ситуации - Юнги смотрит на него и слегка мотает головой, словно теперь точно не сможет выставить Чонгука за дверь. - Ладно, - сдается он, - проходи. Чонгук не знает, значит ли это что-то особенное и значит ли что-то вообще, но послушно проходит вглубь маленькой квартирки, садится на пол около кровати и просто смотрит на Юнги, сидящего за компом. Тот его игнорирует или очень старается, потому что плечи напряжены, спина деревянная и губы плотно сомкнуты. Чонгука не смущает сидеть около его ног долбанный час, потому что молчание между ними совершенно искусственное. Такого не держатся люди, которым плевать. Юнги же не плевать? Он бы выставил за дверь, так? Чонгук вытягивает ноги в опасной близости от юнгиновых, и старший заметно вздрагивает. Чонгук улыбается. Он засранец не только хитрый, но и самоуверенный, раз думает, что Юнги шарахается не просто так, что его колбасит ничуть не хуже, и в подтверждение теории тот поворачивает голову, натыкается на широченную лыбу младшего и строит кислую мину. Чонгук, не видя в ней ни грамма искренности, находит ее потрясающей. Как и всего Юнги. И улыбается еще шире, чем бесит еще больше. - Может, пойдешь займешься чем-нибудь? - едко предлагает Юнги. - Чем? - Нет, Чонгук правда не может убрать эту улыбочку с лица. - Путешествием обратно в Корею. - Нет, хён. Я тебя напрягаю? - И как догадался? Чонгук почему-то только в этот момент понимает, что они вдвоем в крохотной квартирке Юнги, друг напротив друга. Тесно - во всех смыслах. Эмоционально и физически. Юнги ерзает под пристальным, темнеющим взглядом и вздыхает устало, честно. - Дай мне время, Чонгук, - просит, отворачиваясь к монитору, - займись чем-нибудь, пожалуйста, я не знаю... Чонгук честно отвлекается на телефон целых пятнадцать минут, но, когда Юнги рядом, отвлекаться получается только на него, и он ведь суть просьбы даже понимает. Полгода общения или сколько - они все равно друг другу по факту чужие и непривычные, а Чонгуку очень хочется к себе приучить. - Я могу воспользоваться твоей кухней? - Если уж отвлекаться, то на что-нибудь с Юнги связанное. Тот неопределенно пожимает плечами, и Чонгук проходит в соседнюю комнатушку, мало напоминающую кухню из-за отсутствия стола, звонит Хосоку, чтобы сказать, что он в порядке и не знает, что приготовить из риса и ничего. В магазин Чонгук идет тоже с телефоном, потому что боится, что, вернувшись домой к Юнги, обнаружит свой рюкзак на улице и запертую дверь. Почему-то кажется, что это вполне было бы в духе Мина. Но дверь открыта, рюкзак посреди коридора, а Юнги на своем месте и даже не оборачивается, когда Чонгук проходит мимо с полными пакетами. Только когда ужин вовсю жарится на сковородке, Чонгук, кажется, слышит голос из комнаты (он бы узнал среди тысячи звучащих одновременно) и высовывается из-за проема. - А? Юнги смотрит на закатанные рукава толстовки, лопатку в руках, глаза, смотрящие на него с жадностью, и, перекатывая во рту оброненное по случайности "я не верю, что ты приехал", решает не повторять. - Ничего, - и отворачивается к компу. Чонгук пожимает плечами и доделывает ужин по инструкциям брата. Это ничего. Это и для него - ничего. Юнги привыкнет и отморозится, ему просто нужно время. Ждать от него скоропалительной искренности попросту глупо - Юнги осторожнее, осознаннее, это у Чонгука в хранилище чувств фабрика фейерверков и каждый взгляд, жест старшего попадает туда как зажженный динамит. У Юнги, может быть, вообще нет никаких чувств. Но он постепенно расслабляется, не чуя опасности, и пузырь из неловкости, не дающий им приблизиться, сдувается с той же скоростью. Они едят вместе, разговаривают как обычно, и Чонгук ловит невероятный кайф просто с того, как двигается лицо Юнги, его ресницы и губы. С последним вообще какие-то проблемы, и чтобы они не переросли во что-нибудь непоправимое, он предлагает вместе поиграть. В стриме их тандем встречают с восторгом, особенно когда Юнги с нескрываемым сарказмом говорит: - Этот придурок решил приехать ко мне домой, так что если игра вылетит, то это потому что кое-кто использует мой вайфай, - а потом поворачивает голову и улыбается. И если Чонгук, видя эту улыбку в скайпе, не мог выносить ее со спокойным сердцем, то в реальности вообще едва не роняет ноутбук с колен. Они играют вместе несколько часов, а следующие много, до рассвета, Чонгук смотрит на то, как Юнги играет один. Молча, не двигаясь с места - даже Юнги словно забывает о его существовании, - и впитывает в себя дух чужой действительности. Он проводил со старшим в сети дни напролет и сейчас, будучи рядом, в его комнате, чувствовал себя не просто на расстоянии руки - под кожей. Будто ты достиг мечты, которую не просто хочешь коснуться, а можешь. Чонгук бесшумно поднимается и останавливается за спинкой стула Юнги. У того на экране быстро мелькают картинки из шутера, который он включил после стрима. Он знает, что хочет. Но может ли? Чонгук склоняется над Юнги и оставляет первый едва ощутимый поцелуй на волосах, за ухом. Юнги вздрагивает от неожиданности, но молчит - может, потому что не ожидал действительно и теперь даже слова произнести не может, но Чонгук, пьяный от дозволенности, оставляет второй и третий на шее и плече. Из рук Юнги выскальзывает мышь, и, возможно, он прямо сейчас вдарит Чонгуку по лицу - он не знает точно, потому что просто боится посмотреть на его лицо, и вместо этого прижимается к сгибу шеи в нескрываемом отчаянии, дышит горячим поверх влажного следа. - Ты помнишь, что я не люблю, когда меня трогают люди? - вновь напоминает Юнги. Чонгук не хочет отстраняться от его кожи как можно дольше, а потому бубнит прямо в нее: - Я не трогаю, я целую. - Если бы ему можно было трогать, Юнги бы уже лежал на кровати со сдернутой кверху толстовкой и чужими руками по всему телу. Чонгуку хватило бы безумия, правда. И хватает на то, чтобы слегка приподняться и все-таки посмотреть. Юнги поворачивает голову, смотрит в глаза с пронзительной вдумчивостью, будто оценивает масштабы катастрофы и насколько успеет от нее укрыться. Видимо, не успеет. Юнги поднимает руку, вплетая пальцы в темные волосы, дергает на себя и утягивает в дикий, почти агрессивный поцелуй. Чонгук даже вдохнуть не успевает - чужая рука давит ему над шеей, не давая отстраниться, губы, языки сталкиваются до болезненного тесно, горят на обжигающем дыхании Юнги. Тот дышит ему в рот, и это, черт возьми, так прекрасно, что Чонгук забывает дышать сам. Целовать Юнги, гладить горячий рот языком, сжимать его губы своими - прекрасно, и ему, в общем-то, кажется вполне неплохим тот вариант про "если бы можно было трогать". Но Юнги смачно, громко оттягивает его нижнюю губу и отталкивает от себя в плечо; Чонгук от неожиданности летит спиной в стену и там же остается, ошарашенно уставившись на старшего. - Хватит тебе? - Юнги бегло облизывает уголок губ, стирая с них влажный блеск тыльной стороной пальцев. На этот вопрос можно было бы обидеться, но Юнги ухмыляется, не скрываясь, и в животе у Чонгука расходится целая ядерная волна. - Я... - пробует сказать он, но легкие бунтуют. Он пробует отдышаться и все несколько секунд смотрит ошалевши в глаза Юнги. - Могу воспользоваться твоей ванной? Юнги с усмешкой роняет взгляд на причину вопроса и, миролюбиво буркнув тихое "сопляк", отворачивается к монитору. Чонгук больше не подходит к старшему, лишь наблюдая за ним сонливым взглядом. Время семь утра, в комнате тишина, не считая шипения из шугиных наушников, и Юнги будто бы снова про него забыл. Но Чонгук сквозь наползающий сон слышит его голосом "ложись спать, мелкий" и, даже не разобравшись, а не выплюнул ли это его воспаленный впечатлениями и недосыпом мозг - заползает в сменных шортах и майке на кровать и засыпает, едва коснувшись виском подушки, чудесно пахнущей Юнги. В голове неощутимо крутятся тонкие хвосты беспокойных мыслей: а может не стоило ложиться на его кровать, а может, стоило спросить, а может, стоило спросить у Юнги, правда ли ему нормально, что Чонгук здесь, или это он, наивный придурок, все сам себе нарисовал... Что он действительно ощущает: Юнги, который ложится рядом и осторожно утыкается лбом между лопаток. Чонгук неосознанно поворачивается во сне и вопреки всем правилам пригребает Юнги ближе к теплому краю кровати, вжимает в себя и засыпает окончательно. Вопреки всем правилам Юнги обнимает его в ответ. Следующий день проходит гораздо спокойнее. Может, потому что Юнги делает вид, что ничего не случилось, но ведет себя расслабленнее или Чонгук решает, что все-таки случившееся это больше, чем он мог представить. Нет, он не сдается и представляет себе еще много чего интересного, но пока ему просто хорошо с Юнги. Следующий день, последний день уходящего года, они проводят вдвоем. Чонгук настаивает, чтобы все было как у нормальных людей,а не так как предлагает Юнги (забить и спать), но не обижается на подобную инертность - просто в их отношениях за поддержание настроения отвечает, видимо, он. Если он в праве называть то, что между ними, отношениями. Чонгук готовит ужин по рецептам из интернета, Юнги крутится рядом практически все время и даже не садится за комп. Весь день наполняется маленькими, важными "даже" и все кажется таким идеальным, таким приторно правильным, что Чонгуку не верится в реальность происходящего. Пускай Юнги отказывается выйти в город встречать полночь, он счастлив сидеть с ним рядом на подоконнике, глядя на отголоски фейерверков, которые в масштабах никогда не достигнут тех, что взрываются у него в груди, когда Юнги просто улыбается, прижимая к себе пустую тарелку из-под лапши. Когда говорит с ним часами, молчит часами, когда под утро, стоит только уснуть всем, кто шумел целую ночь, отмечая начало нового года, соглашается пойти на улицу. И они доходят до старого недостроенного моста неподалеку, сидят на холодном бетоне, встречая первые минуты рассветного солнца, и Чонгук, обнимая Юнги за плечо, жмурится и загадывает желание, которое сбылось - навсегда. Которое ерзает под боком и прячет холодный лоб у его шеи. Чонгук смотрит на золотистые отблески, путающиеся в выбеленной макушке, и благодарит свою безрассудную смелость за то, что сделала его самым счастливым человеком на планете. Окончательно замерзнув, они добегают домой (а Юнги для хикки бегает неоправданно быстро) и, с дурацкими улыбками скидывая холодную одежду наперегонки, закапываются под одеяло. Юнги жмется ближе в поисках тепла и без обычной враждебности он кажется гораздо более искренним. На часах, наверное, около десяти, солнце льется сквозь окно вдоль виска и челюсти Юнги, очерчивается пальцами Чонгука. Юнги красивый невыразимо, сейчас: живой, пронзительный, с красными от холода кончиками ушей - особенно. - Думаешь о чем-то? - спрашивает он хрипло. И голос, неискаженный техникой, гипнотизирует до такой степени, что Чонгук забывает все мысли, кроме одной. - Думаю. Но иногда ведь лучше делать, правда? Лицо Юнги так близко, что можно ухватить мельчайшую эмоцию. Но он не позволяет такой роскоши, оставляя непредсказуемость за собой. - Да, Чонгук, иногда лучше делать. Это может быть что угодно: например то, что он наконец-то признал, что рад его приезду, и Чонгуку больше не придется терзаться этой мыслью. Но она, оказывается, больше не терзает. Чонгук, возможно, понял больше, чем ему позволили. Он толкает старшего на спину и целует первый с одной только мыслью в голове - он не уверен, что остановится, даже если Юнги попросит. Но тот не просит, наоборот, обхватывает его руками за шею, позволяет целовать медленно, томительно сладко. Чувство дозволенности, искрящее под кожей, не успевает охватить целиком, потому что Юнги с неожиданной силой сбрасывает Чонгука на спину и перекатывается сверху. Под его поцелуями, глубокими и многозначительными, Чонгук теряет последний контроль, с ума сходит, с Юнги рядом оно вот такое - американские горки без гарантий на безопасное приземление. Чонгук рискует своей безопасностью и гладит чужое тело поверх футболки жадными касаниями по плечам, спине и худым бокам. Юнги без одежды, наверное, очень красивый, настолько же красивый, насколько опасна эта мысль. У Чонгука и без того наливается тяжестью в шортах, да еще и Юнги беззаветно ерзает на нем задницей, а он не уверен, на сколько территорий распространяется граница дозволенности, и можно ли ему... Чонгук не осознает, когда с него сдергивают майку. Хотя бы потому что Юнги снова целует так жадно, что крышу у Чонгука срывает со свистом, и гладит по голой коже, как у того смелости не хватало... до того как Юнги не потерся стояком об его живот. В один момент Чонгуку сносит самоконтроль, смущение и что-то еще очень не важное, что останавливало его от того, чтобы разложить Юнги еще вчера - и он запускает обе ладони под белье, сжимает его задницу сильно, до жара под кожей, как никогда не делал ни с одной девчонкой, как никогда не хотел сделать. Но очень хочет с Юнги - всего и сразу. Тот отрывается от его губ с различимым хриплым стоном, когда чувствует как Чонгук поддает бедрами навстречу, а потом осыпает поцелуями вдоль шеи, и они ничуть не похожи на вчерашние аккуратные. Эти поцелуи колются и щиплют, вьются тугими узлами в паху, в этих поцелуях все нетерпение и одержимость Чонгука, намерение брать и не спрашивать. Юнги кусает в плечо и пропускает руку между телами, чтобы стянуть с Чонгука белье. А вот он бы поспорил, кому из них придется поддаться. Звонок в дверь взрывается в тишине так громко, словно кто-то подсоединил к нему колонки. Юнги с Чонгуком впиваются друг в друга ошалелыми, еще пьяными от желаниями глазами. Пока до Юнги не доходит. - Тэхён... - обреченно тянет он, упираясь лбом в ключицу, - долбанный Новый год... Чонгук с каменным стояком ненавидит и Тэхёна, и Новый год, и все, что только что помешало ему трахнуть Юнги. Ненависть к Тэхёну проходит, когда Чонгук понимает, что младший брат Юнги очень прикольный. У него красивая улыбка, странный корейский (он в отличие от Юнги родился уже в Японии) и рвение самоубийцы в плане шуток над Юнги. Тот младшенького не трогает, оправдываясь тем, что на дураков не обижаются, поэтому прилетает только Чонгуку, как соучастнику. Чонгук смотрит на блестящие от масла, измазанные пиццей губы Юнги, смотрит на Тэхёна, который говорит, что классно найти друга, с которым можно практиковать корейский, смотрит как оба брата тихо переговариваются по-японски, пока моют посуду, и кидают многозначительные взгляды на Чонгука... Ему кажется, что здесь, в этой маленькой квартирке, на кровати Юнги, что пахнет им и его сигаретами - его место. В аэропорт Юнги его не провожает. Они стоят в коридоре по тому же сценарию: рюкзак валяется на полу, Чонгук смотрит с нескрываемой тоской в глазах, Юнги на него смотреть - больно. Не в его духе сыпать ободряющими фразами вроде "эй, ну ты чего, все будет в порядке, мы еще увидимся", и не в его силах прикрыть обманом растущую в груди пустоту. Он ее, холодную и липкую, чувствует физически и забивает сигаретным дымом. Или, может, боится, что Чонгук возьмет и поцелует прямо при Тэхёне, который стоит рядом, собравшись проводить. Чонгук боится, что если не поцелует, то никогда себе не простит, и потому выдергивает сигарету изо рта и заменяет своими губами. Поцелуй выходит коротким, пылким и отравляющим не хуже никотина; Юнги не выдерживает дикого ощущения, будто тебе выцарапывают сердце живьем, и отталкивает от себя, молча возвращаясь в комнату. Чонгук впивается взглядом в его затылок и выталкивается из квартиры руками улыбающегося Тэхёна. Возможно, ему понятно чуть больше, чем Чонгуку, что дергает контрастные мысли как поломанные весы всю дорогу до аэропорта. - Не обижайся на него, - просит Тэхён с улыбкой перед входом в аэропорт, - он просто боится тебя. - Он? Боится меня? - Чонгук вздыхает и задирает голову, раздосадованно уставившись в вечернее небо. - Да что я ему сделаю? - Больно, например. - Да я никогда!.. - Правда? Чонгук хмурится, смотрит в чужое улыбающееся лицо, и кулаки сжимаются сами собой. - Ты подумай, подумай, - с прежним миролюбием отвечает Тэхён. Такой жизнерадостный, как еще при своих зубах остался? - Можешь даже мне ничего не говорить. Я не против, не бери в голову, это, в конце концов, ваше дело. - Чонгуку хочется съерничать, что да, это именно не его дело, но Тэхён вдруг протягивает руку и улыбается ярче. - Наоборот, я рад тебе, на одиночество хёна было очень больно смотреть. Но ты подумай, ладно? Прощание выходит сумбурным и неловким, но только для Чонгука, который не привык к объятьям, тем более от людей, которые, кажется, действительно рады тебе просто потому что. Проходит всего две минуты с момента посадки самолета в Корее, когда Чонгук принимает звонок от Юнги. От хриплого, слегка искаженного связью голоса сердце бьется тяжело и влюбленно. О чем тут еще можно думать? * Обещанное "это пройдет" не случается ни через полгода, ни через год. Зато в жизни Чонгука случается Юнги на завтрак, обед и ужин, для сна, для прогулок до универа, для перерывов в нем, для спортзалов (он даже скалолазанием занимается с гарнитурой в ухе), потому что отсутствие его кажется страшнее, чем если бы во всем мире внезапно выключили звук. Именно так он себя чувствует, когда у Юнги, например, перебои с сетью - изолированным, глухим и одиноким. Юнги не надоедает, в него хочется нырнуть, погрузиться, коснуться дна и, может быть, уже наконец понять что-то, что успокоит беснующееся сердце. Но в Юнги, при всей его доступной лишь избранным открытости, чувствуется подложное дно, и Чонгук бьется об него с прежней целеустремленностью уже второй год. Для него это больше, чем победа - это Юнги. Чонгук влюблен и счастлив во всем, кроме одного. Того же, что и делает его счастливым. То, что он действительно любит, Чонгук понимает гораздо позднее их встречи. И он сам устраивает себе это испытание, когда Юнги в шутку бросает в него безобидным "ведешь себя как влюбленный шкет" - не заходит в интернет на следующий день и не звонит сам. То, что чувства его не симпатия, не фетиш, не очарованность и не восхищение, Чонгук понимает, когда без Юнги его ломает, и он до сих пор вспоминает те несколько дней пытки. Он не мог думать, не мог делать простые будничные вещи без зацикленного на мозговой радиоволне имени. До банального, истерического: не мог спать и есть без сплошного "юнгиюнгиюнги" в голове, дергался от фантомной вибрации отключенного телефона, с ума, черт возьми, сходил. А потом напал на него в скайпе как голодная зверюга, выдавил только "расскажи что угодно, пожалуйста" и лежал на кровати под спокойный, глубокий голос Юнги, каждое слово цепляя и пробуя на вкус. Понимая, что любит так, как никогда не должен был. Чонгук любит, и любви в нем так непростительно много, что ее ни за что не удержать в себе. А Юнги... Юнги - ничего. Чонгук догадывается, что Мин его любит, каким-то десятым чувством догадывается, ощущает мелочами, которые обычные люди не берут за основание. Вот и Хосок, из обычных, в очередной раз находит брата с зажатым в руке мобильником, который должен вот-вот позвонить, но почему-то нет, и просит завязывать. Он не понимает, что завязав с Юнги, Чонгук завязывает петлю себе на шее. Зато Чонгук понимает, что это, возможно, действительно странно. Юнги никогда не говорит о чувствах, не верит в ванильную чушь, типа "спокойной ночи, котик, чмоки", но Чонгук и не настаивает. Только когда выводит на прямой разговор, когда любви внутри становится так много, что больно дышать, слышит от Юнги, мол, какое нахрен будущее, какие планы, "ты в Корее, я в Японии, и мы не можем свести точки А и В в точку С". Чонгук, зажимая телефон плечом, рисует на листе английский алфавит, линии и пересечения, и прячет под синей пастой свое дурацкое желание услышать от Юнги, что он ему хотя бы нравится, а там бы он сам все свел, как Юнги бы не захотелось... Когда его факультет предлагает закончить последний год в Америке с возможностью стажировки в одной из крупнейших бизнес-компаний Чикаго, Чонгук первым делом звонит Юнги. Тот курит с совершенно непроницаемым лицом, марает картинку густым дымом и стряхивает пепел с таким же сухим: - Езжай. Чонгук просто пялится в экран телефона. Он хочет что-то сказать, но бессилие, первое в его жизни, нападает на него с такой хваткой, что первые секунды он просто не знает, что с ним делать. Что он хотел услышать? Что Юнги попросит остаться? Что, мать его, порадуется, поддержит, скажет, как охренительно здорово это для Чонгука, для них обоих?.. - Тебе полезно, - действительно говорит он, когда тишина намекает о своей двузначности, - закончишь там универ, найдешь хорошую работу, друзей... Юнги спотыкается об следующее слово, еще один не достающий элемент успешной социальной жизни, и замолкает. Сколько он уже тушит эту сигарету? Одну минуту? Две? Чонгук, кажется, ничего не хочет услышать, ему достаточно, чтобы Юнги просто посмотрел. Но Юнги смотрит в пепельницу и тушит, стирает пепел в неразличимый порох, а может, и не пепел он представляет вовсе. - И ты меня вот так отпустишь? - тихо спрашивает Чонгук. - А что я могу сделать? - Юнги отшвыривает пепельницу от себя. - Что -я- могу сделать, Чонгук!? Посмотри на меня! - Я смотрю, хён. Юнги наконец поднимает глаза в экран, врезается в глаза младшего, а у них в глубине - ощущение предательства, прощенного и оттого еще более невыносимого. Юнги вспарывается об него, прячет глаза под ладонью. - Езжай. - Он просит. И это стыдно настолько, что щиплет в глазах. Чонгук сбрасывает звонок. Через восемь часов Чонгук стоит за дверью Юнги и долбит ее так, что пластик вокруг звонка недовольно побрякивает. Юнги открывает дверь, замирает с тем самым, полным ужаса лицом, но больше не пытается закрыть дверь - бросает открытой и сразу разворачивается в комнату. - Какого хрена ты здесь делаешь? У тебя завтра экзамен, - причитает Юнги, нарезая круги по маленькой квартире, - откуда у тебя вообще деньги, нахрена ты... Чонгук обнимает его так крепко, что старшего между его рук практически растворяет, трется щекой об висок, и внутри все трескается, рвется, жжется на поврежденных тканях - потому что вот он, реальный, чудесный, только чужой до крика, - но Чонгук обнимает крепче. Это больно и, кажется, совсем безвыходно, но он любит так сильно, что страшно открыть глаза и осознать, что все. Нервы, время, чувства, любовь эта невыносимая, проданный на билеты фотоаппарат - все. - Поехали со мной, хён, - просит надломленным голосом в ухо. Юнги взметается как взорвавшаяся петарда, убегает на кухню, но Чонгук настигает его в два больших шага - он за пару лет стал еще выше и шире в плечах. - Что я там буду делать? - кричит Юнги впервые в жизни Чонгука. Это не похоже на то, что видел Чонгук в кричащих людях; Юнги лишь слегка повышает голос, но боль из него льется кислотой. - Примерная женушка при бизнесмене? Что я должен там делать? Нахрена я в твоей жизни сдался-то вообще?! - А здесь ты что будешь делать? Чонгук догоняет суть своих слов, когда становится слишком поздно - коробка невысказанных эмоций Юнги захлопывается, не успев открыться. Лицо Юнги вновь каменеет. - Ты не имеешь права трогать эту тему, - угрожающе цедит он. - А на что я имею право? - Чонгук зажимает его в углу между столешницами, перекрывает выход. - На что я, блять, имею право в твоей жизни, хён? - Я тебе врежу, если не будешь следить за языком. Он сжимает худые запястья в своих ладонях и вдавливает в гладкую поверхность. - Ну давай, - и приближает свое лицо так издевательски низко, чтобы разница в их росте взбесила Юнги еще больше. Воздух между их лицами искрит. - Давай, врежь, я, может, хоть что-то от тебя почувст... Юнги, рванув вперед, размазывает конец предложения своими губами, и Чонгук тут же отпускает его руки, чтобы подкинуть легкое тело старшего на столешницу. Они целуются долго, дико, перемешивая горечь поцелуя с тоской, что преследовала их обоих многие месяцы; целуются, осознавая каким невыносимым было расстояние все это время. Чонгуку сладко и больно до одурения, потому что Юнги целует его, озверевши, тянет за волосы, сдавливая шею локтями, и Чонгука кроет как пубертатную малолетку, потому что Юнги трется об него, отпуская волосы, только для того чтобы вцепиться обгрызенными ногтями под лопатки до лезвий под кожей, и контраст в расстояние между этим Юнги и тем, до которого не достучаться, чувствуется как ледяная вода на обгоревшую кожу. Желание вытряхнуть старшего из штанов и выебать прям здесь коротит где-то на подкорке. Но Чонгуку это не нужно. Вернее, нужно, но не это. Чонгук впервые отталкивается сам. А потом возвращается к рюкзаку, достает билет и крепит его на холодильник под магнитом с корейским флагом, смотрит на Юнги и... Черт, он такой красивый, взъерошенный и заведенный на этой гребанной столешнице - губы мокрые, глаза мутные от желания, - что хочется наплевать на свои принципы и продолжить начатое. - Это твой билет, - осторожно говорит он в неожиданно тяжелой тишине, - вылет через две недели в Корею. Оттуда вместе летим в Чикаго. - А если я не полечу? Чонгук подбирает рюкзак с пола и намеренно не смотрит в глаза. - Ничего. Все будет как раньше. - Разница в 14 часов, потрясающе, - усмехается Юнги, медленно слезая на пол, - будешь ждать меня, пока я не созрею? - Не волнуйся, хён, я... - Чонгук делает шаг вперед, но упирается в руку Юнги. Тот смотрит на него гребаную миллисекунду искренности, смотрит, прожигает насквозь огромную шипучую дыру, как серная кислота, и прежде чем Чонгук достигнет летального исхода, отводит взгляд. - Вот только не надо этого. Обещать мне ничего не надо. Никогда. Не смей. - Юнги выдавливает каждое предложение отрывисто и больно, будто на каждое слово тратит кислорода втрое больше. Чонгук кивает, поправляя лямку рюкзака, и... Он представлял себе вот так: он не спрашивает и ничего не просит, спокойно прощается, спокойно уезжает, даже не надеясь, что его проводят хотя бы до такси. В реальности он ранится острым рвущим под сердцем страхом и, притянув Юнги к себе, целует его в висок, запоминает запах так глубоко, чтобы он отпечатался в генах. Юнги не выходит провожать его даже в коридор. Чонгук, за которым захлопнулась дверь в квартиру, впервые чувствует, как распирающая любовь изнутри, кажется, его надрывает. В Чикаго Чонгук летит один. * Разница в четырнадцать часов сокращает количество их общих вдвое. И дело даже не в том, что их графики просто не сходятся на циферблате - Чонгук больше времени уделяет сну, учебе, новым людям, о которых он рассказывает Юнги, пока сидит в Старбаксе, ожидая партнера по проекту. Юнги интересна вся эта бытовая фигня также как и в первый месяц, и Чонгук вроде бы рассказывает о ней с той же искренностью. "Вроде бы" перекрывается многослойно теми предсказаниями, которые Юнги не смог в себе победить. Без Чонгука на своей стороне это кажется совсем невозможно. Чонгук рядом, он почти осязаем душевно, когда ты чувствуешь человека за километры, будто его сердце бьется под твоими ребрами; Чонгук слушает и отвечает, не скрывает ничего. Но сердце его в грудной клетке Юнги бьется до того тяжело и надрывно, будто каждым ударом выбивает на ребрах дату своей остановки. И Юнги чувствует ее отчетливее с каждым сообщением и неловко брошенной фразой. "Прости, хён, не могу говорить, семинар назначили на вечер", "Прости, хён, мы едем с группой на пасхальные каникулы в Нью-Йорк, меня не будет какое-то время", "Прости, хён, я..." - Юнги даже не дочитывает, бьет телефон об матрас и сворачивается у стены. Время без Чонгука не какое-то, оно ясно болезненное, пустое и жестокое, и заражает собой те немногие моменты, что у Юнги остались. Когда зона поражения становится стопроцентной, они почти не пишут друг другу. Юнги иногда получает короткое, отчаянное "как ты?" раз в бесконечную тишину, отвечает что-то такое же нелепое и, сжимая телефон в кулаке, смотрит в молчащий экран с ощущением грядущей катастрофы. Юнги заталкивает его поглубже, глотает давящую в горле горечь и выключает телефон. Это, оказывается, очень просто - скакать с грани на грань: вчера вы не можете молчать от того как много хочется сказать друг другу, а сегодня почему-то нечего. Жаль, что с чувствами к Чонгуку такое переключение не работает. И он знает, что это должно было произойти, он сам об этом говорил и был готов, и он даже рад, что все так вышло, потому что именно так и должно быть у хороших мальчиков. У них должны быть любимая крутая работа, красивая жена, друзья из гольф-клуба. Такие хорошие мальчики, как Чонгук, определенно не должны застревать с кем-то вроде Юнги. Иногда он пролистывает его инстаграм. Юнги смотрит на фотографии как на собственную подборку предсказанного: вот каникулы в Нью-Йорке, компания красивых людей в баре, вот салют на День Независимости, вот какая-то попойка в общаге, вот лицо Чонгука, лежащее на конспектах и надпись "новый семестр только начался, а я уже сплю". На последней фотографии что-то теплое, нежное касается пустоты - господи, как же давно он его не видел... Юнги вспыхивает на желании написать хоть что-то, а лучше позвонить - да, позвонить, пусть в ночь - и наговорить какой-нибудь ерунды, о которой он будет жалеть. Но он натыкается на еще одну фотографию и все его светлые намерения рассыпаются в пыль. Чонгук стоит во дворе общежития: белая огромная футболка на широких плечах, лохматая челка, взгляд вдаль и широченная улыбка на все лицо. Снимает не он - парень, который стоит у него под боком, с его рукой на маленьком плече. Да он весь - маленький, нежный, лучистый, жмется к Чонгуку своим офигительно сложенным телом и улыбается во фронталку. Это здорово. Это хорошо. Это правильно для Чонгука, найти кого-то другого, кого-то подходящего. Юнги читает подпись "Чимин-хён!" и снова смотрит на фотографию. На руку на плече, на нулевое пространство между телами, на то, как чужие волосы касаются чонова подбородка... Юнги почему-то прорывает. Почему он хуже? Почему он не может быть нормальным? Почему он не может дать того, что Чонгук нашел в другом месте? Почему он просрал свое счастье красивому, мать его, Чимину с этими его пухлыми губами и глазками как у олененка?! Почему Чонгук не сказал, что сдался? - Какого хрена, Чонгук?! - орет Юнги в телефон, чувствуя, как трясутся руки. Он редко срывается, но сейчас просто не может сдержаться - буря из тщательно запрятанных чувств взрывается целой сверхновой. И он кричит долго, огромными, тяжелыми предложениями, про Чимина, про Америку, про то как тяжело ему сидеть здесь и чувствовать себя зрителем; кричит и даже слова вставить не дает, а Чонгук, разбуженный в 4 утра, и не пытается. И это бесит Юнги еще больше, потому что что-то тянет у него внутри, мучает, потому что... - Если я тебе больше не нужен, ты мог бы просто сказать, Чонгук. Ты хоть понимаешь, как это дерьмово сидеть тут как перед телеком, с ума по тебе сходить, ждать непонятно чего... - Юнги обжигается своей искренностью и замолкает. И ему даже кажется, что показалось, но он слышит в ответ усмешку. - А ты, хён, понимаешь? Понимаешь, как это дерьмово любить человека все эти годы без надежды на то, что у вас что-то получится? Или на то, что ты хоть когда-нибудь услышишь, что он любит тебя? Что он хочет быть с тобой? Чонгук замолкает, и Юнги эта тишина кажется ужасающей. Он закрывает глаза, пытаясь услышать хотя бы дыхание, потому что страшно посмотреть в телефон и понять, что звонок закончен, а вместе с ним и все, что держало его на плаву. - Ты понимаешь, как больно, когда ты не нужен? - Да блять, Чонгук, ты мне нужен, чтоб тебя... - Ты хоть раз это сказал? Хоть как-то показал мне по-настоящему? - За вздохом тянется шорох простыней. Чонгук, кажется, садится на кровати. - Помнишь, что ты сказал мне в тот раз, когда я пытался понять, что между нами? Юнги сжимает кулак, но все-таки повторяет. - "Я тебе ничего не обещал" - Так вот, хён, я ни на что и не рассчитывал. - Голос у Чонгука тонкий, измученный, точно как в тот раз, когда у него случайно включилась камера. - Но любить тебя так сложно, ты бы знал, как же это сложно... Юнги знает, что исправить все - не сложно совсем. Он извинится, скажет, что был идиотом, перестанет трястись перед своими чувствами и будущим вместе с Чонгуком. Это не сложно, все, что касается Чонгука, не сложно, потому что каким бы запутанным он ни был, с ним всего лишь надо вести себя честно. Но Юнги ведет себя как идиот. И со словами "я облегчу тебе задачу" сбрасывает звонок, больше не возвращаясь в скайп, и меняет номер телефона. * Юнги не только идиот, но еще и слабак - об этом не стесняется сказать даже Тэхён. И не потому, что Юнги отказался бороться, даже не начав, а потому что он малодушно остался жить в той же квартире. Нет, он не надеется встретить Чонгука после тишины длиной в два года, и если ему хватило сил отказаться от него, то потерять последнюю связь, что осталась между ними в его собственной квартире - не может. Он правда не надеется. Настолько, что, слыша стук в дверь, думает на Тэхёна, почтальона, арендодателя, торговца косметикой, кого угодно. Но за дверью Чонгук, и Юнги впервые не уходит с порога, смотрит огромными глазами на ожившее воспоминание и дохнет от непримиримости с тем, какой Чонгук красивый не человечески. Тот обходит его, бросает рюкзак в том же месте, проходит, осматриваясь. Это все похоже на долбанный жуткий День сурка: здесь ничего не изменилось, вещи на тех же местах, будто Юнги здесь на самом деле никогда не было, одни только воспоминания, которые вспыхивают перед глазами, стоит только задержаться взгляду. Билет на самолет висит под магнитом на том же месте, где он его оставил. Он не знает, чего боится больше: Юнги, который совершенно не изменившись походит на призрака проклятого дома, или вспомнить себя, что был здесь четыре года назад, и больше не уехать. Юнги даже не спрашивает, зачем он приехал. Ставит чайник, достает кружки, роется в холодильнике, даже на секунду не взглянув на стоящего за спиной парня, словно они вчера виделись. Только внутри все колотится так, что кружки из рук едва не падают. Чонгук на этой кухне выглядит чужим: дорогая рубашка на крепком торсе, стрелка на брюках - ему бы сниматься в фильмах про шпионов, а не смотреть на шкафчик, с которого тысячу лет назад слетела ручка. - Я приехал попрощаться. - Ладно. - Я больше не приеду, хён. - Я понял, Чонгук. - Юнги оборачивается, ожидая увидеть вопрос в чужих глазах. Но его там нет. Он действительно приехал просто попрощаться. - Дошло наконец? Юнги ставит кофе рядом с ним на столешницу и подходит ближе. Они даже на расстоянии шага смотрятся совершенно дико, несовместимо. Юнги затаскивает край старой футболки обратно на худое плечо и плетется за своей чашкой. Несовместимыми с жизнью бывают не только травмы, но и отношения. - Ты меня любил? Юнги фыркает и ему плевать, что Чонгук может воспринять это неправильно, потому что прошедшее время в их ситуации смотрится так драматично, что органичнее финала даже не придумаешь. - Ты же знаешь сам. - У его голоса тон, похожий на те, что используют с детьми, которые забыли, сколько же все-таки семь на восемь. Но Чонгук не обижается, только улыбается в чашку, прежде чем отхлебнуть. Они пьют кофе молча, Юнги запивает им странное, жуткое чувство смертельно больного, который от мысли о смерти не испытывает ничего, кроме облегчения. Это странно, вот так сидеть и вместе пить кофе, зная, что вы вот-вот распрощаетесь и никогда не увидитесь снова. Но Чонгук не сожалеет, поэтому спокойно допивает кофе, молча выходит в коридор, прихватив рюкзак, оставляя воспоминания позади. Юнги не сожалеет, потому что из всех воспоминаний Чонгук был лучшим. И он уверен, что сейчас младший спокойно и также молча выйдет из дверей, и Юнги захлопнется следом, мирно продолжив существовать... Но Чонгук аккуратно привлекает его к себе, не прижимаясь толком, касается губами виска и действительно молча выходит. Вот только за ним закрывается дверь и никакого мирно с Юнги не происходит, потому что внутри у него расходится целая пропасть отчаяния, и вопросы рушатся в нее как отваливающиеся от краев валуны. Юнги заваливает ими до глухоты. И он готов так все оставить? Вот это - всё? Это у Чонгука дорога ясна и положена, а Юнги не просто от него отказался, он от себя отказывается, он себе не дает шанс хоть раз сделать все правильно, зажить нормальной честной жизнью, а не сдохнуть в этой квартире человеком, которого никогда в этом мире не существовало. Юнги дергает ручку двери и несется с лестницы так быстро, что в легких испуганно пережимает, а потом врезается всем телом в подъездную дверь и замирает на пороге в попытке отдышаться. Горло першит, глаза слезятся от осеннего ветра, бетон под босыми ногами холодный до невозможности. Но Юнги никогда не чувствовал себя настолько живым. Такси стоит у тротуара, Чонгук, сидящий в нем, даже не оборачивается на хлопок подъездной двери, упрямо глядя вперед. Правила ясны. Юнги, стоя на пороге, решает, готов ли начать игру, в которой впервые может проиграть.