связь

— Какая же ты сука, — шипит Кагеяма, и Ойкава злобно ухмыляется. Он не маленький ребенок, чтобы кричать бранные слова в ответ, а потом бросаться с кулаками из-за недостатка аргументов — это прерогатива Кагеямы, и он не будет забирать ее у него. Он — лис, который кусает исподтишка, пока мальчишка не видит. — Если ты захотел сыграть в плохого мальчика, Тобио-чан, — задирает голову Тоору и облизывает сухие губы, — то у тебя это плохо получается. Тобио хмурится сильнее и, не долго думая, вытаскивает руку из кармана школьных полосатых брюк, чтобы показать неприличный жест, но Ойкава жестко перехватывает его запястье и, не дожидаясь того, когда Кагеяма начнет выдирать свою руку из его захвата, переворачивает ее внутренней стороной к себе. Он усмехается, а Кагеяма заливается краской, потому что на бледной, залитой вкрапинками родинок коже на английской латинице, с завитками на краях было выведено известное им обоим имя. Настолько ужасное имя, несозвучное вовсе и вызывающее резкий удар адреналина в кровь у Кагеямы от одного его упоминания. — Так вот что, — Тоору поднимает другой рукой подбородок Кагеямы и с прищуром глядит в васильковые глаза, залитые свинцом ламп, — Ты настолько тупой, что ты не просек, что у меня тоже выведено имя на запястье, и я тоже просвещен в таких делах? Кагеяма скалится, сипло выдавливает проклятье, выдирает руку и, оттянув рубашку вниз, огрызается: — Да пошел ты, — сжимает кулаки, чтобы не ударить. Впивается ногтями в кожу, сжимает зубы до боли в челюстях и, кажется, дрожит от злости. Хочет сказать что-то еще, открывает рот, но слова лишние, потому что он не хочет оправдывать имя, данное ему природой, как личное замкнутое колесо ада. Кагеяма прикладывает руку ко лбу и отходит от Тоору на пару шагов, пока тот, притаив свое дыхание, слушает чужое, неспокойное и сбитое. Разбитые в кровь коленки и локти, прикрытые детскими пластырями, уже не саднят так сильно, как глубокая прорезь в груди, которая, кажется, пробита насквозь. Кагеяма в прямом смысле пуст внутри, потому что заместо доброты и любви ко всему миру у него под солнечным сплетением взгляды Ойкавы, мимолетные, но острые как лезвия секир, и его слова, бесконечные ругательства, смешанные с сизым дымом от его сигарет. Кагеяма хочет уйти, потеряться, закрыть рукой глаза, но глаза закрывают ему — тонкие пальцы холодят растертые кулаками до красна глаза, а аромат цитруса забивает нос. Тень рук, трафарет образов плывут в сбившемся с обычного ритма сознании, и Кагеяма встряхивает головой, поднимает взгляд к Тоору и смотрит в его остывшую гавань с оскалом. — Нравится смотреть? — хрипло спрашивает Кагеяма. — Очень. Кивает и разворачивается, опустив голову, чтобы не видеть насмешливого взгляда, направленного в его сторону и настолько очевидного, как маячный свет средь серой ночи. В горле застревают ругательства и мат на всевозможных языках, стыд за свою беспомощность греет ненависть под сердцем и сгоняет кровь к щекам, от чего Кагеяма прикладывает тыльную сторону ладони к лицу. Он уходит прочь, чтобы не видеть его победной улыбки и раздражающей фигуры. — Хочешь что-то сказать — говори, — доносится со спины, но Тобио и не думает останавливаться. Он и так знает, что ничего хорошего с Ойкавой у него не получится: ни разговора, ни перекура, ни отношений. — Хватит бежать, как побитая шавка. Шея тешется от взбухающих вен, и Кагеяма складывает руки в замок на затылке, предплечьями закрывая уши. Ещё одно слово — и Тоору прилетит. — Нет, стой! — не выдерживает Ойкава, и Кагеяма срывается на бег. Еще в догонялки они не играли. Тобио слышит, как Тоору пару раз кричит нецензурные выражения, обращенные к нему, но приятный шелест ветра затемняет противный голос Ойкавы и смывает все последствия разговора с ним. Кагеяма пару раз думал: как можно быть таким невыносимым и милым одновременно. Бесконечные дорожки засосов на шее, обветренные губы, сухие руки, местами исписанные ручкой и сигарета в маленьком кармашке джинсовки — вот он, Ойкава, с холодным, пронизанным отвращением взглядом миндалевых глаз, сиплым голосом и диснеевской улыбкой. Тобио становится противно от мыслей об Ойкаве, и он сплевывает на землю, забегая за школу. Все эти бесконечный перепалки, свежие, незажившие раны на руках и ногах и разбитые о камень самодовольствия Ойкавы надежды на лучшего партнера. Приписанные правила, требующие послушания — да пошли вы к черту, я король своей жизни! Кагеяма не замечает, как начинает кашлять, и грудную клетку сковывает боль от длительного бега. Он оттягивает ворот футболки, предоставляя легким кислород, но сразу же затыкает руками рот, когда слышит чьи-то шаги. Очевидно предположить, что Ойкава пошёл искать его. Это мысль на странность грела избитое самолюбие Тобио, подкрепляла надежды и ускоряла ритм дыхания, которое и до этого было ни к черту. Но, Кагеяма ведь прекрасно знает, что ему совсем не сдалось искать какого-то вредоносного паренька, который в миг решил, что он с ним в игры играет. Абсурд, Тоору точно махнул на него рукой. Такой длинной, с его именем на предплечье. Кагеяма прислоняется спиной к стене здания, пытаясь как можно сильнее примкнуть к ней спиной. Профиль Ойкавы освещается заходящими лучами солнца, и Кагеяма задерживает дыхание. То ли от того, что оно силшком громкое, то ли от вида длинного носа и такой же длинной шеи, обведенных солнечным контуром. — Блять, — слышит Кагеяма и видит, как Ойкава пинает какой-то пакет. — Блять-блять-блять-блять, — безустанно повторяет тот. Кагеяма сглатывает и боится лишний раз вздохнуть, считая секунды до каждого вдоха. Ойкава мнется, проходит дальше и нервными, пацанскими движениями выдергивает пачку сигарет из кармашка. Синими пальцами он открывает пачку и выуживает из нее тонкие сигареты, помятые и рассыпающиеся от небрежности Ойкавы, как отгоревшие концы спичек. Он и не думает церемонится, закрывает ладонью пламя зажигалки и подносит к ней сигарету, которую пару секунд назад нервно крутил между пальцев. Импульсивный и грубый — два слова, точно описывающие Тоору в самом его чистом проявлении. Но Кагеяма знает: у медали всегда две стороны. За маской безразличия и непристойных шуток о пенисах кроется точеная обида, лезвием вгрызающаяся в глотку Ойкавы, толстой колючей проволокой опоясывая ее. Он видит это в его движениях, в синих пятнах на коже и безустанных оскорблениях — защите. У Кагеямы по психологии пятерка (на самом деле это единственный предмет, на котором у него стоит отметка «отлично».) Тобио просчитывается — как это обычно и случается — и неосторожно ступает на ветку или какой-то сучок (Кагеяма не знает, потому что единственное, что он видит — это потерянный взгляд Ойкавы, быстро сплёвывающего горечь от дешевых сигар и засучивающего рукава) — Сукин сын, — шепчет Ойкава, стремительно приближаясь к Тобио, — Даже нормально исчезнуть ты не можешь. Кагеяма отступает назад, цепляется за стены, чтобы не упасть навзничь, но какой толк, если Тоору все равно всегда добивается своего. Он видит оскал, ненависть и отвращение к себе в глаза своего агрессора, и Кагеяма мысленно спрашивает у Бога, не надеясь на ответ. Так должна выглядеть любовь? Или это только начало? Или это конец? Как найти выход? Но он получает ответ в виде кулака в лицо и острой боли в спине и челюсти. Он падает на землю и хватается за разбитую часть лица, глазами устремляясь наверх — к лицу Тоору, злому и совершенно не любящему своего партнера. Ойкава смягчается; он одергивает себя за полы джинсовки, и его лицо заливается равнодушной пеленой. Он вздыхает и откашливается, пару раз стряхивая кулак, а Кагеяма все еще лежит на спине, рукой хватаясь на лицо. Он понимает, насколько жалко он сейчас выглядит, но ничего поделать не может — ему только и остается, что лежать и смотреть. Сделай он шаг, движение, вскинь он ладонью или обведи в воздухе пальцем контур профиля Ойкавы, все станет ещё хуже. Хотя иногда кажется, что хуже не бывает. — Все еще будешь валяться? — через плечо проговаривает Тоору. — Думаешь, выгодней смотришься таким образом? Кагеяма молчит, подбирая под себя длинные ноги. — Мой ответ: нет, — разворачивается он. Тобио усмехается и приподнимается, чтобы положить руки на колени и жалобно, исподлобья посмотреть на Тоору, яро скрывающего свой гнев, сминая в кармане пачку сигарет. — Нравится смотреть? — Очень. — Сука. — Придурок. Ойкава ухмыляется и сплевывает. Желание врезать еще раз возрастает в арифметической. Он наклоняет голову и садится рядом с ним, напротив, наблюдая, как испуганный, замазюканный своей кровью мальчишка быстро начинает отползать от него, брыкаясь ногами, пока Тоору не хватает щиколотку того, притягивая его к себе. — Ты такой глупый: огрызаешься, а потом пытаешься бежать, — качает он головой. — Будто бы это поможет тебе. Кагеяма сглатывает. — Тебе ничего не поможет, — он проводит пальцем по линии лица Тобио. — Ни-ког-да. Кагеяма повторяет слово «никогда» в голове его голосом, и внутри что-то начинает холодеть от этого набора букв. Вечность слушать оскорбления, вечность видеть лицо, улыбающееся акульей улыбкой, и вечность мечтать сплести пальцы с чужими, длинными и синими (от холода или ручки). Вечность равно никогда (и наоборот). Становится немного страшно, когда Ойкава молчит и просто смотрит на Тобио, но одновременно и приятно. Мягкий ветер щекочет спину и затылок, локти начинают щипать, а Тоору просто закрывает глаза. Дикий боевик превратился в драму. Как легко разрушить тонкую перегородку. — Посмотри на меня, — шепчет Кагеяма, и Тоору резко раскрывает глаза, не думая спросить. Он удивлен. — Почему ты сидишь здесь? Ойкава усмехается. — Я должен тебе объясняться? Что хочу, то и дела… Кагеяма затыкает его, резко вытягивает руку внутренней стороной вверх и проводит пальцем вдоль имени. — Это ничего не значит. — Тогда зачем это все? Ойкава корчится, как от глухой боли, и сжимает глаза, думая о том, что было бы лучше, если бы он просто его ударил. Кагеяма задает слишком много вопросов — и они даже не глупые, они личного характера, те, на которые никто никому не хочет отвечать. — Не твоё дело, сукин сын, — начинает закипать Тоору, отворачиваясь от Кагеямы. Тобио минуту смотрит на дрожащего от злобы Ойкаву и переводит взгляд на жгущую кожу надпись. Чувства, эмоции, боль — все отражается в тонкой коже, ало-красным вспыхивая на голубом. — Тебе больно. — Нисколечки. — Надпись не врет, — еще раз тычет пальцем на свою руку, и Ойкава фыркает. — Хочешь я вырежу тебе это имя? Может ты умрешь, истекая кровью, — усмехается он, и заводит руку за затылок. Но Кагеяма не думает убирать руку. Тишина — вот чего им не хватает. Кагеяма не сводит взгляд, боится, но не сводит. Он глупый, побитый ребенок, а Тоору — его маленький двигатель жизни, дающий порядком сотню сбоев за день в виде долгих, пахучих затяжек и разбитых костяшек рук. — Ты ведь чувствуешь это, — тихо проговаривает Кагеяма. — Я ведь не один это ощущаю. Его голос срывающийся, надрывающийся и совсем тихий, но Ойкава слышит. — Молчи. Просто молчи. Кагеяма не сдается. — Но это ведь судьба, правда? У нас нет выбора… — Выбор есть всегда, сентиментальный ты кусок дерьма. Вернись на Землю. Тобио поникает, втягивает руку и прислоняется к стене, уводя взгляд куда-то вверх. Тоору тоже молчит; смотрит на ветви сакуры, выступающие за стеной, и серо-розовый закат, раскинувшийся над зданием школы. Иногда, тишина — это единственное, что связывает двух людей и то, что дает начало дальнейшему. Первый узел. Может разговоры — это лишнее, ненужное, может нужны лишь взгляды и небо над головами? А может и нет. Но у Кагеямы с Ойкавой именно так. Любовь не дается свыше, она теряется в бесконечных складках свитеров и потертой джинсе. Впечатывается шрамами и детскими пластырями, заклеивая серые раны. Никто не говорил что будет легко. Легко и не было.