Сквозь разлуку

(Абигайль) Сидя в спальне и сгорбившись над ноутбуком, я в который раз за эти два дня перечитываю переписку с Джеймсом. Моим дядей по папиной линии, с которым мне не доводилось ни видеться, ни общаться уже около 3-х лет. Мои пальцы едва заметно дрожат, а во рту пересохло, но я продолжаю сидеть на месте, боясь пошевелиться. Гость прибудет совсем скоро, и я уже давно готова. Нет, я не боюсь собственного дяди. Мы всегда были в отличных отношениях (насколько это возможно для маленькой девочки и взрослого кровного родственника). И, несмотря на то, что мы не виделись столь долгое время, я прекрасно помню его лицо, манеры, даже голос. Я всегда восхищалась им, в отличие от остальных членов семьи. У дяди нет ни дома, ни машины, ни жены, ни детей, есть только полный вагон амбиций, гибкий ум, харизма и талант. Джемс в свое время получил образование историка, а также увлекся языками, что теперь являются его главными помощниками. И все, чему он посвятил свою жизнь – путешествия и написание книг. В возрасте 13-ти лет мне пришлось стать свидетелем большой семейной ссоры, главным камнем преткновения которой стал как раз таки Джеймс. Родители и мой отец всегда старались повлиять на него, требуя взяться за ум и жить «нормальной», привычной для них жизнью. С тех пор дядя покинул город навсегда (по крайней мере, так мне казалось). 4 года я с замиранием сердца ждала от него открытки, приходящие каждые 2-3 месяца, гадая, куда же теперь отправился мой так называемый герой. Телефонные разговоры, беседы в Skype, письма и его книги… о туризме, исторические заметки, развлекательные рассказы, которые так пришлись по вкусу многим путешественникам, - вот, чем я жила все те 4 года, будучи ослепленной любовью к человеку, которого, казалось, мне больше не довелось бы увидеть. Достигнув 17 лет, перейдя в стадию юности, я вдруг перестала получать письма и открытки, а телефон Джеймса навсегда остался для меня в недосягаемости. Не уверена, как долго я кормила себя надеждами, оправдывая дядю, придумывая для его исчезновения самые различные трактовки и объяснения. Нет, мысль о том, что с этим отчаянным путешественником могло что-то случится, даже не приходила мне в голову. Его путеводители и прочие работы продолжали издаваться с определенной периодичностью, и лишь они остались своего рода тонкой нитью, связывающей нас последние 3 года. Только теперь, достигнув 20-летнего возраста, я осознала, что, будучи маленькой девочкой, а затем и зеленым подростком, была отчаянно влюблена в Джеймса, в его вечно воодушевленный голос, сияющие от переизбытка новых идей глаза, такую добрую и поддерживающую улыбку. Поэтому теперь мои руки дрожат, а все тело сжалось точно под прессом. Всего лишь два дня назад, давно перестав ждать и надеяться, я получила заветное письмо по электронной почте. Адрес оказался мне незнакомым, но уже с первых строчек, даже не опуская взгляд вниз – к подписи – я осознала, от кого эта весточка, и всё во мне будто затрепетало. Глаза в мгновение наполнились влагой, хотя, признаться, куда больше мне хотелось не плакать. Наряду с наивным счастьем ребенка, который проснулся во мне в то мгновение, я ощущала злобу и всепоглощающую обиду. Он всегда знал, как меня найти, как со мной связаться, но он просто исчез. Теперь же, объявившись через долгие 3 года полной разлуки, он просит навестить меня и остаться у меня на пару дней, так как я единственный родственник, который еще готов протянуть ему руку помощи. Но почему он вернулся? Из раздумий меня вырывает неожиданный звонок в дверь, и я невольно дергаюсь, бросив напуганный взгляд в коридор. Должно быть, это он. С характерным хлопком небрежно опускаю крышку ноутбука, поднимаюсь на ноги и, одернув юбку, на негнущихся ногах направляюсь к двери. Взявшись за ручку, я едва ли не заглядываю в глазок, не имея терпения, сдаваясь перед необузданной силой собственного любопытства, но в последнее мгновение я вновь выпрямляю спину и в смущении поджимаю губы. Сделав глубокий вдох, нажимаю на ручку и дергаю дверь на себя. Первое, что бросается мне в глаза: все те же неизменные, чуть взъерошенные кудри. Наши взгляды встречаются, и я ощущаю, как мои ноги едва заметно подкашиваются, но я продолжаю стоять ровно, заставляя себя выглядеть подобающе. Тонкие губы шатена неуверенно, медленно и чуть дрожа, растягиваются в широкую улыбку. Он не понимает, рада ли я ему. Я и сама не понимаю. Запущенная щетина покрывает чуть впалые щеки и квадратные точеные скулы мужчины. Он выглядит уставшим, но не настолько, чтобы вызывать сожаление или волнение. - Аби? – почти шепотом вопрошает он, вскинув брови, и.. этот голос. Кожа на затылке в мгновение становится гусиной, и, не совладав с собой, я бросаюсь в объятия дяди, только теперь осознав, что даже тогда, когда потеряла надежду, я все же продолжала безумно тосковать по этому человеку. И вот теперь он здесь. Нежные сильные руки стискивают плечи, и я чувствую прикосновение колючих щек на своей шее. Я продолжаю стоять, лицом уткнувшись в грудь Джеймса, и с ужасом понимаю, что мои глаза предательски наполняются слезами. Я не хочу, чтобы он видел меня такой, смазливой и слабой, но ничего не могу с собой поделать. Плечи принимаются вздрагивать, что в свою очередь не ускользает от дяди. Всполошившись, он чуть отстраняется, продолжая удерживать меня, и заглядывает в, должно быть, уже раскрасневшиеся глаза. - Эй, перестань, слышишь? – ласково просит он, отпустив. Джеймс заключает мое лицо в ладони и большими пальцами стирает слезы с уголков глаз, при этом улыбаясь, так успокаиваще и, главное, искренне. - Прости, - прошу я, отстраняясь. Мне нужно личное пространство, чтобы прийти в себя. – Я просто перенервничала. Слишком рада тебя видеть. Отмахнувшись, я отступаю и пропускаю мужчину в квартиру, все это время не спуская с него пристального изучающего взгляда. Он будто бы совсем не изменился. Лишь несколько новых морщинок испещрили уголки рта и глаз. Но они лишь красят его, придавая загорелому лицу особой изюминки, рассказывая о том, как много этому человеку приходилось улыбаться и щуриться, должно быть, благодаря яркому солнцу чужих земель. Сбросив куртку на диван, а дорожный чемодан оставив на полу возле письменного стола, он скорым, как мне кажется, невнимательным взглядом окидывает квартиру, а после поворачивается ко мне. - Ты так повзрослела… - таинственно произносит он, изучая меня с ног до головы. – Но почти не изменилась. - Как и ты, - с грустной полуулыбкой признаюсь я, на деле желая сказать совсем не то. Я счастлива видеть его здесь, но кроме того его присутствие по-прежнему выводит меня из себя. Он исчез…, ничего не сказав, не предупредив, а теперь явился спустя 3 года, будто ничего не произошло. Неужели он не понимает, как это может ранить? – Пойдем на кухню, я приготовила поесть. Надеюсь, ты все еще любишь лазанью? Услышав название сегодняшнего угощения, Джеймс лучезарно улыбается. - Ты помнишь, - нарочито удивленно восклицает он, направляясь за мной. Но я-то знаю, что его изумление – лишь игра. Именно благодаря этому человеку я полюбила лазанью чуть ли не с пеленок. Она всегда была для него излюбленным деликатесом. Заняв место за небольшим овальным столом, друг напротив друга, мы принимаемся за ужин. В комнате воцаряется тишина, не очень напряженная, но всё-таки легкости я не ощущаю. Еще около пары часов назад, занимаясь готовкой, я в преддверии трапезы истекала слюной, наслаждаясь благоуханием пищи, но теперь еда не кажется мне столь аппетитной. Я никак не могу наглядеться на Джеймса, будто все еще стараюсь найти в нем изъяны. Все мои внутренности сжимаются, когда он бросает на меня мимолетный взгляд. Неужели я по-прежнему влюблена в него? Ведь прошло так много времени. Я стала взрослой. Почти. А он.. он всего лишь мой 34-летний дядя… Подобные чувства, как по мне, ни что иное, как детская привязанность, подкрепленная тоской и желанием во всем походить на него. Как же это глупо… - Откуда ты приехал? – спрашиваю я, отложив вилку в сторону. Это молчание начинает сводить меня с ума. - Из Дании, - признается он, довольно ухмыляясь. – Там превосходно. Знаешь, думаю, тебе могло бы там понравиться. - Возможно, - вдумчиво говорю я, опустив глаза. Меня раздражает его легкость в поведении, раздражает расслабленность. Эта ухмылка… я помню ее настолько ярко, будто мы расстались пару дней назад. Почему он ведет себя так, будто этой временной пропасти не было? Будто он не бросил меня тогда. Конечно, я являюсь для него не более чем племянницей, но… он ведь прекрасно знал, как много наше общение значило для меня, как отчаянно я хотела пойти по его стопам, не желая отдаваться рутине обычной жизни. Отвлекшись от собственных размышлений, я чувствую на себе пристальный взгляд серо-зеленых глаз. Посмотрев на дядю, я нахожу на его лице сожаление. - Прости, - говорит он, так же отложив вилку в сторону. - Всё в порядке, - выпаливаю я, небрежно и неловко. Я не хочу обсуждать это и давить на жалость, поэтому выхожу из-за стола, чтобы налить нам чай. Мужчина остается сидеть на своем месте, но корпусом поворачивается ко мне и продолжает: - Нет, не в порядке. Я вижу по твоим глазам, как ты обижена, и я понимаю тебя. Но, Абигайль… - он тяжело выдыхает, и я, обуреваемая любопытством, поворачиваюсь к нему, бедром примкнув к столешнице, - просто поверь, я… исчез тогда не потому, что не хотел поддерживать с тобой общение. Наоборот. Но мне пришлось. - Пришлось? – не понимаю я, отрицательно качая головой. – Что значит пришлось? Боже, да ты хоть знаешь, как я отчаянно ждала твоих открыток, как неистово старалась дозвониться до тебя….? Сколько электронных писем я отправила на твой старый адрес… - Знаю, - признается он. Мужчина сжимает челюсти, и я замечаю, как играют его желваки. – Я читал их все. Видел все твои пропущенные, но… я просто не мог. И, прости, Аби, я не могу раскрыть причину. - Потому что ее нет? – озлобленно бросаю я, но после чувствую вину за собственное поведение. Я не должна так с ним говорить. Всё-таки он приехал ко мне... – Прости, - прошу я, опустив плечи и склонив голову набок. – Я рада тебя видеть. Чертовски. И я не хочу, чтобы ты подумал иначе. Я отворачиваюсь, не в силах более видеть его лицо. Все его существо вызывает во мне жжение. Принимаясь за чай, я решаю перевести тему в другое русло. - Кто-нибудь знает, что ты в Манчестере? Мой отец? Бабушка, дедушка? - Нет. Я нарочно не стал говорить, - признается он, и я слышу, как он отворачивается, видимо, чтобы покончить с лазаньей. – Думаю, они способны обрадоваться моему возвращению только в том случае, если я скажу, что решил бросить путешествия, остепениться и купить дом в родном городе. - Это уж точно, - с улыбкой горечи отзываюсь я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно бодрее. – Папа по-прежнему ставит тебя в плохой пример, боясь, что я брошу университет и отправлюсь колесить по миру. Возможно, даже в поисках тебя. На этих словах я возвращаюсь за стол, расставив чашки с горячим напитком, и ловлю на себе вопросительный взгляд. - Надеюсь, отцу не удалось склонить тебя к медицине? – на его лице появляется выражение мольбы, и я невольно усмехаюсь. - Не-ет, - тяну я, - ты же знаешь мой непреклонный характер. Я поступила-таки в архитектурный, как и мечтала в школе. - Ты большая молодец, - хвалит он, делая глоток чая. – Я никогда не умел противостоять твоему отцу, спокойно решать с ним какие-то проблемы. - Я помню, - припав губами к чашке, я снова замечаю на себе пристальный взгляд. Слишком много внимания к моему лицу и совершенно нечитаемое выражение, застывшее в его выразительных глубоких глазах. Почему же ты не можешь все объяснить? - Это отец? – мысль совершенно неожиданно посещает меня, и я, обуреваемая ужасными доводами, даже не могу толком выразить вопрос так, чтобы дядя понял меня. - О чем ты? - Это отец вынудил тебя прервать общение, так ведь? Он всегда был против, говорил, что ты не пример для подражания. Брови мужчины медленно хмурятся, придавая лицу Джеймса суровый вид. Сохраняя гнетущее молчание, он всматривается в меня, прожигая дыру во лбу, и, признаться, на секунду меня посещает нехорошее ощущение... настолько его вид кажется мне ужасающе грубым и в то же время… напуганным? Отставив чашку, он поднимается с собственного места и быстрыми шагами направляется в комнату, где оставил собственные вещи. Я же, напугавшись перемены в его настроении и совершенно ничего не понимая, машинально выхожу из-за стола, застыв посреди кухни. До моего слуха доносится звук расстегивающейся молнии, затем неясный шорох. Джеймс возвращается через пару минут, держа в руках крупный толстый сверток, который со шлепком падает на поверхность стола. Проследив за вещью, я взглядом возвращаюсь к дяде, который, заметив это, кивает мне на принесенный «сюрприз». - Посмотри, - просит он, громко сглотнув. Облизав пересохшие губы, я переминаюсь с ноги на ногу, неуверенно поглядывая то на мужчину, то на сверток, но потом все-таки делаю, как велел Джеймс. Повернувшись к мужчине спиной, принимаюсь распаковывать пакет, который оказывается ничем иным, как мягким громадным почтовым конвертом, внутри которого оказываются… открытки и письма, адресованные мне. Все, что он не отправил за последние три года. Дрожащими пальцами, я достаю все содержимое из пакета. Дядя оказывается совсем рядом. Наши пальцы соприкасаются, когда он выуживает одно из писем из общей стопки и протягивает мне. - Тебе нужно прочитать лишь одно это письмо, чтобы понять, почему я тогда исчез, - хрипловатым шепотом говорит он, смотря на меня исподлобья, напряженно, стойко и уверенно. Мои губы приоткрываются, но я решаю, что сказать мне совершенно нечего, да и, возможно, слова сейчас могут оказаться лишними. Неужели я была права по поводу отца? Злоба, зародившаяся где-то глубоко под ребрами, начинает медленно просачиваться в кровь и расходиться по всему телу, но я решаю сперва прочесть письмо, дабы не делать поспешных выводов. Вот он, ответ… прямо в моих руках. Поджимаю губы и, прислонившись, бедром к краю стола, откладываю стопку остальных писем, и принимаюсь распечатывать одно единственное, предложенное Джеймсом. Мужчина же делает пару шагов назад и остается стоять возле порога кухни, пристально наблюдая за мной, ожидая моей реакции. Распечатав конверт, разворачиваю сложенный вдвое лист, исписанный аккуратным мелким почерком, который совсем не изменился…Снова меня посещает мысль о том, что мы будто совсем и не расставались… «Дорогая Абигайль, прости, что не писал тебе так долго. У меня возникли небольшие проблемы, но… не беспокойся, они никак не связаны с моими перелетами и переездами, они… относятся скорее ко мне самому. Мне нужно было время, чтобы все обдумать. И вообще-то я вряд ли должен писать это письмо, но руки отчего-то никак не могут остановиться, рождая одну строчку за другой. Поэтому я всё-таки поделюсь с тобой тем, чем хотел поделиться уже давно. Ты.. я помню, как ты выросла на моих глазах, помню каждое твое достижение, хотя, должен признаться, я не проводил с тобой, да и вообще со всей своей семьей так много времени, как хотелось бы и как я, пожалуй, должен был. Но всё-таки я помню и знаю все о тебе. Я невероятно тоскую. Не по матери, не по отцу, не по брату. Только по тебе. И если раньше тоска, вызванная столь долгой тяжелой разлукой, была лишь плодом близких родственных отношений, то теперь я с ужасом и в то же время наслаждением понимаю, что она вызвана совсем другой любовью. Даже находясь далеко, я продолжаю наблюдать за тобой, читая твои письма, наслаждаясь твоим голосом, который, черт, в жизни гораздо слаще, нежели искаженный расстоянием и связью, посещая твою страницу на Facebook. Ты так выросла. Превратилась в девушку, невероятно живую, искреннюю и целеустремленную. И я с отчаянием понимаю, что, поддерживая с тобой общение, нахожу в себе не свойственные для родного дяди мысли и чувства. Я не должен писать этого письма, поэтому… вряд ли оно когда-нибудь попадет в твои руки. И в чьи-либо еще. Я..» На этих словах письмо обрывается, содержа в себе еще несколько перечеркнутых строчек и неясных рваных словосочетаний. Но они мне уже не нужны. Прочитанного было достаточно, чтобы понять. Сглотнув, я сжимаю челюсти, стараясь унять усиливающуюся дрожь в руках и коленях. Насупившись, я продолжаю разглядывать письмо, вчитываться в отдельные строки, дабы понять, правильно ли их истрактовала. Но… смысл ведь так прозрачен… он лежит на поверхности. Кажется, я совсем забыла о том, что нахожусь в помещении не одна. Джеймс делает навстречу мне пару шагов, и мы оказываемся совсем близко. - Я уйду, если ты захочешь, - тихо, будто боясь нарушить таинство происходящего, говорит он, и я поднимаю глаза, чтобы увидеть его лицо. - Что в остальных письмах? – спрашиваю я, понимая, насколько сильно онемело все мое тело. Я почти не могу пошевелиться, пальцами намертво вцепившись в тонкий лист бумаги. - Все те же рассказы о моих поездках, но… немного иного характера, нежели раньше. Я могу оставить их тебе, если пожелаешь. Я согласно киваю и опускаю голову, сделав глубокий вдох. Это сон. Наверное, это просто жестокий сон. - Не молчи, - просит он, и я замечаю, как дергается его рука, почти коснувшись моего лица, но мужчина останавливает собственный порыв, боясь напугать меня. Но я не боюсь. Я всего лишь хочу, чтобы он сделал это. Ничего не отвечая, я опускаю письмо на стол, рукой касаюсь ладони мужчины и протягиваю его пальцы к собственным щекам. Нежные теплые прикосновения рождают во мне миллион мурашек, трепет и содрогание по всему телу. Мои веки медленно опускаются, дыхание заметно сбилось, но я, как могу, стараюсь не показывать этого. Все еще держа глаза закрытыми, слышу слабый шорох и чувствую, как лицо Джеймса приближается к моему. Замерев совсем близко, он кончиком носа касается моего, и я, едва стоя на ногах, пробую его губы на вкус. От губ, ниже к шее и далее по всему телу разливается что-то горячее, невероятно волнующее, и, кажется, я почти теряю сознание, все еще усиленно молясь и веря в то, что все это происходит на самом деле. Руки Джеймса обхватывают мою талию, и наш поцелуй сам собой прекращается. Я неохотно поднимаю веки, устремив взор на мужчину, который так же не сводит с меня внимательный взгляд. - Я приехал, чтобы затем снова уехать. Либо с тобой, либо без тебя, - шепчет он, и наши губы снова соприкасаются, но поцелуя не следует. Мы лишь продолжаем стоять, удерживая друг друга в объятиях, упиваясь медовой сладостью поисходящего. - Со мной, - на выдохе произношу я, и мои глаза вновь наполняются слезами. Но теперь я не чувствую обиды, только всепоглощающее блаженство, смешанное с наивным детским счастьем и уже взрослым желанием.