***
Тишина... Нет, на самом деле далеко не тишина, потому что на яблоне заливается какая-то пичуга; несмотря на ранний час, откуда-то уже доносится стук молотка; соседки, вон, перекрикиваются, желают доброго утра и тут же, старые, добродушно подкалывают друг друга, но совсем не зло, и к ним присоединяется моя бабушка; а почти под самыми ногами старательно облетает по кругу кустик белоцветника огромный шмель – весь в желтой пыльце и вообще непонятно как летающий. Но здесь не слышно города и поэтому кажется, что тишина... Потягиваюсь всем телом, кайфуя от свежего и еще немного прохладного воздуха, от солнца, которое просачивается сквозь ветви деревьев, от запаха зелени и цветов, не отравленного смогом. Если бы был в городе, то тут же потянулся бы за сигаретой, а тут вроде как и не хочется. На самом деле хочется и даже сильнее, чем в городе, будто организм сам себе пытается компенсировать недостаток вредных веществ, но я не поддаюсь. – Проснулся уже? Доброе утро, Леш! Ты иди завтракай, там в комнате блинчики под одеялом горячие еще, а в холодильнике сметанка, – бабушка выходит из-за дома и, отставив в сторону ведро с травой, опирается на угол, откидывая со лба седые пряди. У нее уже столько морщин, но глаза все еще ясные и живые, а на губах улыбка, которую помню с глубокого детства, когда родители привозили меня на все лето. – Доброе, бабуль, – невольно улыбаюсь в ответ. – А молочка нету? – Да есть-есть, – передохнув, она снова берет в руки ведро и, прихрамывая, направляется по узкой тропинке между грядок. – Знала ж, что приедешь, так что прикупила вчера. – Спасибо, – продолжаю улыбаться ей в спину, а сам не могу избавиться от мыслей о том, что, наверное, вот так и понимают, что наконец повзрослели, когда то, что иногда ненавидел в детстве, вдруг становится таким любимым. Приехал я вчера совсем уже поздно, а лег так вообще около часа ночи, но проснулся непривычно рано и, что самое удивительное, бодрый, будто всю неделю и делал, что отсыпался – здесь всегда так. В городе я бы еще полчаса воевал с будильником. Жаль, что завтра уже уезжать, с удовольствием остался бы здесь еще на месяцок, чтобы выкинуть нафиг из головы и работу, и все остальные проблемы, но в понедельник приедет «пиздец какой важный» клиент от начальства, а к вечеру я обещал появиться на корпоративе, где в очередной раз придется изображать из себя натурального натурала, отбиваться от настойчивого внимания незамужней половины офисных куриц и делать вид, что не замечаю взгляда нашего главбуха, который меня им буквально трахает. Как же все это достало. Уже полгода обещаю себе свалить из этого дурдома, но жрать на что-то надо, а достойных вариантов пока не подвернулось. Делаю над собой усилие и откладываю все сожаления вместе с горой сопутствующего дерьма в сейф в своей голове с надписью «Не вскрывать на выходных!», и накладываю себе целую тарелку блинов, обильно поливая густой домашней сметаной, а сверху клубничным вареньем. Съесть все это – моя главная задача на сегодня, главный геморр – как поправить бабуле сарай, и вечером меня ждет лучшая награда в мире – шашлык под водочку, да под воспоминания о детстве с пацанами. Нафиг работу. Бабушка у меня еще бодрячком, но возраст все равно дает о себе знать и сил на все не хватает. Пока помогаю ей по мелочи на огороде, подходит время обеда. Погода совсем разошлась – солнце жарит так, что и в одних шортах жарко. И снова как в детстве: вскапывая грядку, умаялся, но до конца осталось совсем чуть-чуть и бабушка на крыльцо выходит, чтобы позвать в дом. И все время хочется улыбаться, даже когда получаю затрещину за то, что сажусь за стол без футболки, а потом неодобрительный взгляд, когда пытаюсь одновременно и есть и на сообщение Вадькино отвечать, чтобы уточнить, во сколько на шашлык идем. – Ох, Лешенька, я ж тебе и рассказать-то забыла совсем, – подперев рукой подбородок, бабушка наблюдает за тем, как я ем окрошку, будто, если отвернется, то я тут же все под стол вылью. – Ты помнишь Оленьку, внучку теть Ленину? Киваю, не отрываясь от процесса, хотя чует моя жопа, что неспроста этот разговор начался. – Ой, такая она хорошенькая выросла. Куколка, прямо загляденье. Вы ж с ней в детстве так дружили... Да, Леш? – Угу, – снова киваю. Дружили. И с ней, и с еще десятком ребят, и даже был у меня лучший друг, а потом все выросли, повзрослели, стали занятыми и серьезными... У кого работа, у кого семья, а кто и в то и в другое вляпался, и теперь вот встречаемся, дай бог, раз в год, да и то не полным составом. – Она вот на прошлой неделе приезжала, внучка с Леной привозила повидаться. Муж-то у нее какой славный... Видный, красивый... Лена говорит, что начальник какой-то большой... – Спасибо, – отставляю опустевшую тарелку и уже, в принципе, понимая к чему ведет бабуля, подтверждаю: – Я в курсе, мы с ней иногда списываемся. – Это хорошо, что не теряетесь, Лешенька, – бабушка забирает посуду, относит на кухню и только оттуда спрашивает: – Когда ж ты мне внучков привозить будешь? Я ж уже и не дождусь поди. Блин, а я так надеялся, что обойдусь без этих разговоров, но чем старше становится бабуля, тем чаще всплывает эта тема. У родителей тоже. Я бы, может, и не возражал, но только вот объяснять им, что их надежда на продолжение рода любит, когда его имеют в задницу мужики и на женщин у него практически аллергия, как-то совсем не хочется – и без этого проблем в моей жизни хватает. – Бабуль, ты еще нас всех переживешь, так что не говори глупостей! – предпочитаю проигнорировать вопрос и трусливо сбегаю. – Все, я наелся. Пошел сарай делать! Друзья... Со всеми, несмотря на то, что дружили мы только летом, а потом разъежались по разным районам, чтобы воссоединиться со школьными товарищами, я общаюсь периодически и даже в курсе их жизни, узнавая самые главные новости из первых уст, но только вот досада – единственный, о ком я действительно хотел бы знать все, никогда не позвонит и не возьмет трубку, если я вдруг решусь набрать его номер, который помню наизусть. И я не знаю, имею ли право называть его другом, потому что боюсь, что при встрече получу от него по морде, даже не успев поздороваться. Да, я был идиотом, когда решил, что лучший друг останется лучшим другом навсегда и поймет во всем, а не пошлет меня куда подальше, когда я скажу, что мне нравятся парни... Зато получил отличный жизненный урок: чаще всего люди пиздят о том, что готовы принимать тебя таким, какой ты есть, и чем ближе тебе человек, тем категоричней он относится к твоим особенностям. Вот незнакомцам, например, вообще по барабану мои тараканы. Бегают и бегают, главное, чтобы без разрешения и взаимного согласия на чужую территорию не забегали. Хорошо хоть догадался сначала сообщить о том, что я «пидор», а не сразу на шею ему вешаться с признаниями в любви. Могло и до криминала дойти. – Блядь! – задумавшись, чуть не прибиваю палец гвоздем к доске. – Лешка! – тут же, откуда-то из огорода, окрикивает бабушка. – Я вот тебе сейчас по губам! Похоже, что когда ей нужно, она все прекрасно слышит. – Прости, бабуль, я больше не буду, – как можно жалобнее тяну в ответ и больше стараюсь не отвлекаться, потому что такими темпами могу и отпилить себе что-нибудь, а я еще кому-нибудь да нужен. Остаток дня пролетает так быстро, что я вздрагиваю от неожиданности и роняю на ногу молоток, когда с дороги Вадька с Коляном начинают орать на два голоса и на полсадоводства: – Леха! – Мы неотразимые холостяки, которых домогаются все дамы! – Мы повелители болот! – Мы десница судьбы! – И мы пришли за тобой, Леха! Выходи давай! Эти придурки, видимо, решили вспомнить детство. – Сейчас выйду! Не орите вы так! – сам ору в ответ, пытаясь не заржать, и прыгая на одной ноге, проскакивая мимо бабушки, уже тише предупреждаю: – Бабуль, я ушел, буду, скорее всего, поздно, так что ты не жди, спать ложись. – Куртку возьми, гулена, ночью прохладно, – слышу в спину. Боги, сбылась главная детская мечта: не надо за неделю начинать отпрашиваться на гулянку и париться, что накосячишь где-нибудь, а тебя за это не отпустят. Вот вроде уже лет пять этой фигней не страдаю, но до сих пор кайф ловлю от того, что можно безнаказанно пропадать всю ночь, припереться под утро в говно, а в наказание получить только недовольный взгляд и, может, парочку поучительных фраз.***
Где будем поляну мутить, даже не договаривались: заранее знали, что все согласны на «наше место». Пока идем туда, вспоминаем, как бегали по ночам от бабушек и дедушек, а когда возвращались домой, зажевывали сигареты и перегар всем, что попадалось по пути. – Блин, надо ж было такими идиотами быть! – Колян ржет до слез. – Найти ж надо было эту валериану в темноте! – Не, моим фаворитом была береза! Это вы с Димасом извращались как могли! – срываю попутно листик березы и без задней мысли сую в рот, но после нескольких жевков выплевываю. – Фу, бля! Как я эту гадость жрал вообще?! – Захочешь выйти гулять на следующий день и не такое сожрешь! – усмехается Влад. – Да уж... Хорошо, что в таком возрасте похмельем не страдают, а то никакие листочки не спасли бы... – Колян вытягивает колосок и жует сладкую мякоть на его кончике, продолжая тему: – Леха, а ты помнишь, как вы у Катюхи почти всю клубнику сожрали, пока она дома закусь собирала? В памяти тут же всплывает, как мы с Вовкой практически в кромешной темноте и чуть ли не на четвереньках ползаем по этим несчастным грядкам, уже почти в хлам. Клубника была вся в земле и наполовину недозревшая, но охренеть какая вкусная... И тогда мне уже до усрачки хотелось есть ее с Вовкиных рук, а потом слизывать сок с его губ... Приходится тряхнуть головой, чтобы вернуться в реальность. Иногда прошлое должно оставаться в прошлом. Не хочу сейчас об этом вспоминать. – Это когда Вовка еще клумбу затоптал? – спрашиваю для проформы, а сам пытаюсь отвлечься, разглядывая участки, которые проходим и пытаясь найти отличия по сравнению с прошлым годом. – Ага! Я думал, что она вас тогда в пруду утопит нахрен! – у Коляна с этим воспоминанием проблем нет и быть не может, и он продолжает веселиться. – Че она тогда матери наплела? – Херню какую-то про то, что это звери вытоптали – лес ведь рядом, – отвечаю на автомате, потому что в голову упорно лезет сцена из той же ночи: Катя и уже прощенный Вовка сидят напротив меня на бревнышке у костра и целуются взасос, а потом он скармливает ей ту самую клубнику, которую успел еще и в карман напихать. Я смотрю сквозь огонь на все это, и мне кажется, что вот сейчас подую и пламя спалит их, как сухую солому. Помню, что до шести утра тогда бродил по садоводству в одиночестве и не знал, чего больше хочу: чтобы они сдохли или самому сдохнуть. Садоводство осталось позади, и мы сворачиваем на почти заросшую кустами и высокой травой дорогу, ведущую к лесному озеру, на берегу которого и планируем зависнуть. Озеро тоже давно заросло и в нем никто не купается, а по ночам над ним с дерева на дерево перелетают летучие мыши, но воспоминания живут в этом месте, делая его особенно уютным. – Ага, она б еще табун лошадей приплела, до деревни-то тоже рукой подать, всего пара километров, – оборачивается чуть ушедший вперед Вадька и тут же поскальзывается на глине, оставшейся от слегка подсохшей, но все еще живой лужи, преграждающей нам путь. Сколько себя помню, она всегда тут была и ни разу до конца не высыхала. – Ну ты, бля, акробат! – ржет Колян, когда Вадька взмахивает пакетами с едой, но все же удерживается на ногах, а потом вдруг замолкает и начинает прислушиваться. – Что там? – мы с Вадькой спрашиваем почти одновременно. – Тс-с-с... – Колян прикладывает палец к губам и делает страшные глаза, кивая в сторону озера головой, намекая, с какой стороны идет звук. Прислушиваемся теперь втроем, и что-то мне подсказывает, что похожи мы на трех придурков со стороны. Поначалу ничего, кроме шелеста листьев, не слышу, а потом... – ...но вскоре возвратился с ружьем наперевес: «Друзья хотят покушать! Пойдем, приятель, в лес!» Будь как дома, путник, я ни в чем не откажу... Вижу, как на лицах друзей расплываются довольные улыбки, и понимаю, что сам я сейчас бледный, как труп. Этот голос я узнал бы даже сотни лет спустя, что уж говорить про шесть. Чуть ниже, чем я помню, но все еще такой же красивый, но главное – у меня по-прежнему сердце от него заходится. Какого хрена он здесь делает?! Какой-то хуевый сюрприз получается. Свалить отсюда, что ли, пока не поздно? – Офигеть! Мы сегодня с нормальным музлом! Это ж вообще супер! – Колян нарушает воцарившуюся тишину и втапливает по дороге с удвоенной скоростью. – Бжди! Куда помчался, лось! – бросает ему в спину Вадька и стремиться догонять. А я так и стою рядом с нашей непросыхающей лужей, как памятник. – Бля-я-я-я... – сам с себя офигеваю. Шесть лет прошло, а такое ощущение, будто я все тот же подросток и нихрена не изменилось. Стоило всего лишь его голос услышать, и я в ступоре. Что ж будет, когда увижу? – Леха? Лех, ты где там? – голос Вадьки доносится из-за кустов, а потом появляется и он сам, уже без пакетов. Смотрю на него и не знаю, что ответить, потому что в голове у меня полный вакуум, состоящий из Вовки. – Чего завис-то? Пойдем, там уже Катюха с Варькой, Вован за ними зашел, и Димас уже на подходе! «Вовка терпеть не может, когда его так называют», – всплывает мысль, а от радостной улыбки Вадьки начинает подташнивать. – Ну так пошли, чего встал? – зло бросаю, не задумываясь над словами, и иду сквозь кусты навстречу прошлому, которое нагло влезло в мое настоящее, не спросив разрешения.***
– Леши-и-ик! – Варя повисает у меня на шее прежде, чем я успеваю хоть что-то сообразить. Для меня это почти ничего не значит, кроме еще нескольких лишних секунд, чтобы оттянуть встречу с Вовкой лицом к лицу. Руки живут собственной жизнью, обвивая стройную Варькину талию и прижимая ее к моему окаменевшему телу. Обнимаю самую желанную девчонку нашей бывшей тусы и, как и в прошлом, не чувствую ровным счетом ничего, хотя она, как и прежде, выглядит сногсшибательно. Какая ирония - практически все парни бегали за ней, а она бегала за тем единственным, которому было на нее фиолетово, так она и не добилась от меня никакой взаимности, не помогли ни истерики, ни угрозы, ни откровенные предложения. – Я так скучала! – Варя, наконец, одарив меня порцией своего восторга, отлипает, а я послушно принимаю поцелуй в щеку и легкое объятие от Кати, с которой так и не смог найти общего языка, после того как она начала встречаться с Вовкой. Ревность тогда подчистую сожрала во мне все положительное, что я мог испытывать к ней. Дальше – сложнее. Дальше – бывший лучший друг. Человек, которого я любил. Тот, кто заставил меня разочароваться в людях и помог не стать наивным идиотом, считающим весь мир толерантным раем. Шаг. Еще. И еще. Пока между нами не остается лишь пламя костра, которое пока не так уж красиво, потому что все еще слишком светло, но настолько же обжигает, как и в ночи. – Привет, – он встает с бревна и протягивает мне руку, другой удерживая гитару за гриф – так безжалостно. А что остается мне? Жму протянутую ладонь, не думая о горячих языках пламени, извивающихся под нашим прикосновением. – Привет, – у меня даже получается улыбнуться. Иногда прошлое должно оставаться в прошлом. Он по-прежнему не намерен обнародовать мои тайны, а я все также не намерен признаваться в своих чувствах к человеку, который считает меня уродом. А он изменился... – Бли-и-ин, спилили козлы! – возглас Коляна заставляет отвлечься. Все без лишних уточнений понимают, о чем он, и смотрят туда, где раньше, возвышаясь над остальными деревьями, стояла «наша» береза. Ствол у нее был такой толстый, что вдвоем нужно было обхватывать, а мощные ветви без проблем выдерживали всю нашу компашку. Этой березе каждый, без исключения, в детстве принес свою жертву – я когда-то лишился аж двух зубов, когда оступился и наебнулся прямо на бугристые корни – но мы все равно упорно продолжали залезать на нее, потому что там было так охрененно сидеть и болтать, а позже втихаря курить. Теперь ее спилили и такое странное чувство возникает, будто кто-то выпилил кусок жизни. – Жалко... Я бы слазила, – вздыхает Варя. – Оттуда так классно на закат смотреть. – Да, – соглашается Катя. Парни молчат, но и так ясно, что грустно всем. Первым отмирает Колян: – Предлагаю почтить память, – не дожидаясь ответа, он подходит к еще неразобранным пакетам и откапывает бутылку коньяка. Варя суетит стаканчики, Катюха хватается за бутылку Колы. Пьем молча и не чокаясь, как положено. Торжественность момента разбивает обиженный возглас: – Ну и че вы?! Дождаться, что ли, не могли?! – на поляну выруливает Димас с полуторалитровой пластиковой бутылкой в руке, в которой плещется нечто прозрачное, хотя этикетка ясно гласит: «Тархун». – Так ты б еще дольше шел и как раз можно было наши тушки по домам разносить! – Вадька идет ему навстречу и жмет руку. – Я ж ради вас старался, алкоголики! – Димас поднимает бутылку и трясет ею в воздухе. – Да ладно... Ты охренел, что ли?! Где ты ее достал? – Вовка тоже подскакивает к нему, и они душевно так здороваются, обнимаясь, хохоча и шлепая друг друга ладонями по спине. А у меня от обиды аж зубы сводит – столько тепла и радости и все не мне. – Эй! Ты чего так в лице поменялся? – Варькин голос приводит в себя. Опускаю на нее взгляд и усмехаюсь: – Да так, березу жалко...***
Пока все разбираем, раскладываем и подготавливаем, меня прям-таки швыряет из крайности в крайность: то ржу чуть не до икоты, то подвисаю с чем-нибудь в руках, потому что мне то и дело кажется, что я чувствую на себе Вовкин взгляд, а когда поворачиваюсь к нему, то он смотрит куда угодно, только не на меня. Успокаиваюсь только после четвертой или пятой стопки и, чтобы уберечь свою нервную систему от лишних потрясений, вызываюсь следить за шашлыком – мангал поставили немного в стороне, так что есть возможность просто молча наблюдать за происходящим, а в случае ядерной войны, вполне оправдано, вообще повернуться ко всем жопой. – Слушайте, а помните, как мы к тем мудакам на стрелку ходили? – Димка развалился прямо на траве, устроив голову у Катюхи на коленях, и довольно щурится от предзакатного солнца, которое все еще пробивается сквозь деревья. – Из-за чего тогда все началось-то? – Они наших телок оскорбили... – пытается изобразить Белого Вовка и тут же начинает наигрывать тему из Бригады. – Слышь, это у тебя там сейчас телки, а мы девушки! – ему прилетает от Варьки подзатыльник. – Но было круто! Особенно когда вы, защитнички хреновы, по лесу врассыпную от сторожа разбежались! От аромата жареного мяса желудок уже урчит, а вокруг такая тишина, что кажется, наши голоса во всей округе слышно. – А че он с ружьем приперся?! – Колян как начал, так и сидит на разливе. – Нет, блин, он попрется толпу пьяных подростков с палкой разгонять! Представь себе, что бы мы с ним сделали! – Вадька сдался первый и втихаря таскает огурцы, которые оказались к нему ближе всего. Они так и продолжают разговаривать, перескакивая с настоящего на прошлое, я тоже что-то рассказываю, кажется, про отпуск, смеюсь, пью, не забываю про мясо, стараюсь не циклиться на Вовке, но не получается – взгляд все равно нет-нет, а на него перескакивает. Он изменился. Я его последний раз вживую видел еще немного нескладным подростком, а сейчас передо мной сидит мужик: крепкий, сильный и до охуения сексуальный, потому что никуда не делись ни его харизма, ни улыбка, от которой ямочки на щеках появляются. И эта его дурацкая привычка смотреть прямо в глаза, когда говорит, от которой кажется, что в этот момент ты для него один, и он становится твоим миром. Если бы на себе не испытал, то в жизни бы не догадался, что в этих глазах припрятана целая бездна злости, непонимания и ненависти... – Эй, что там с сосисками, Чарли? – выдергивает меня из своих мыслей Толян, одновременно наливая по очередной. – Пять минут, Турецкий! – хорошо, когда ответы на некоторые вопросы уже настолько впечатаны в мозг, что даже задумываться не надо. – Пять минут назад ты сказал, что будут готовы через две! – ржет он и протягивает мне коньяк. Минут через пять я все же притаскиваю шампура с ароматным дымящимся мясом и получаю свою порцию восторгов. Колян собирается налить под горячее, но Димка его тормозит: – Стоять! – протягивает полторашку спиртяги и с серьезным видом заявляет: – Что я ее зря пер, что ли?! – Так тогда надо было еще и картошки у кого-нибудь напиздить по пути, – выдает Вадька. – Тогда уж не картошки, а брюквы! Че традиции нарушать? – Колян все же забирает полторашку и наливает всем, игнорируя Варькино и Катюхино нежелание переходить от благородных напитков к «этой бадяге». – Бля, а ты знаешь, как в ночи картошку от брюквы отличить?! – в миллионный раз, наверное, пытаюсь оправдаться за наш с Вовкой косяк. Чую, за эту брюкву, спизженную с чьего-то огорода, вместо картошки, всю жизнь припоминать будут. Сожрать сожрали, а претензии до сих пор предъявляют. – Ну что? У меня тост! – Вовка легко перекрикивает общий гогот. – За наше нескучное детство, из которого мы местами до сих пор не выросли, – он улыбается и обводит всех взглядом, останавливается, сволочь, на мне, улыбается еще шире и заканчивает: – И, надеюсь, не вырастем никогда, потому что тогда будет слишком скучно жить. Чокаемся, пьем. Чувствую, как сердце долбит по ребрам. Блядство какое-то! Мне уже ничего не хочется – ни пить, ни жрать, ни участвовать во всем этом. Хочется его. Всего. Целиком. Чтобы был только мой и для меня, но он хренов натурал, и я ему, весь такой светло-синий, даже как друг, нахрен не нужен. Нужно уйти, а то спалюсь. Не может он не замечать, как я его взглядом пожираю. Хватаю первые попавшиеся сигареты и ухожу к озеру. Хорошо, что все слишком заняты едой и меня никто не останавливает. Плюхаюсь на траву у самой воды и, прежде чем начинаю хоть что-то видеть, выкуриваю сигарету, следом прикуриваю еще одну. Мозги, бля, совсем набекрень. Не могу никак понять, чего меня так переклинило – шесть лет жил без него и все хорошо было, а тут будто передоз случился, и я вот-вот скончаюсь от такого «счастья». Знаю же, что ничего не светит, максимум, как тогда по морде получу и послан буду по известному адресу, но хотелке моей на это, похоже, пофигу. Сижу, пялюсь на воду, слушаю, как сверчки в траве надрываются, а за спиной смех, разговоры... Вовка за гитару опять взялся. Пока они спорят, что играть, замечаю, наконец, что солнце почти село, но от воды так тепло, что я бы еще вечность здесь просидел. Вряд ли мне позволят, так что докуриваю и возвращаюсь к костру, по дороге твердо решив нажраться.***
Мужик сказал – мужик сделал. Спустя еще одну порцию шашлыка и практически добитую полторашку спиртяги, общее веселье все же перевесило нездоровое желание потрахаться с бывшим лучшим другом и меня окончательно перестало крыть. Я уже даже подумал, что все так вот сказочно и закончится: посидим, допьем все, что горит, доедим все, что не сырое, попоем песен и отправимся по домам, по дороге перебудив своими воплями полсадоводства, но я ошибся. Девчонки таки уболтали Вовку на любимую свою «Лирику», и все притихли как по команде. Романтика, блин. Ночь, костер потрескивает, отбрасывая отсветы, ветерок и «Лирика» эта, мать ее. На самом деле и песня нормальная и от костра тепло, но не могу я видеть, как он смотрит, когда эту песню поет, тем более что не на меня, да и поет он ее не мне... Где-то между «стонами» и «сердцем, пылающим адским огнем» я этой пытки не выдерживаю и ухожу поссать, причем несет меня аж за озеро. Пока балансирую на узкой тропинке между берегом и лесом еще хоть что-то видно, но когда захожу под деревья, вообще теряюсь в пространстве. Какое-то время стою, пытаясь хоть как-то сориентироваться, а потом забиваю и ломлюсь наугад. Я уже в том состоянии, в котором лес – это не лес, а так, кустики придорожные какие-то. Чудом не переломав ноги, осуществляю то, зачем, собственно, и шел, а потом прикуриваю, так и продолжая пялиться а темноту. В голове шумит то ли ветер, то ли алкоголь, но, главное, не мысли. Когда переступаю, под ногами шуршат листья и трещат ветки. И так хорошо, почти спокойно. – Ты еще дальше мог уйти? – Вовка разбивает все мое спокойствие ко всем чертям. – Мог, но я ни хрена не вижу, куда идти, – не оборачиваюсь, потому что не хочу видеть даже его силуэт. Чего ему от меня надо? Мало того, что у меня и так мозг сводит от его близости, так он еще решил поболтать наедине. И кто после этого из нас извращенец? Когда слышу звук расстегиваемой молнии, замираю, словно мышь перед змеей. На секунду представляю себе, что сбудется сейчас мечта идиота... Вовка делает свои дела, застегивает ширинку, а потом подходит ко мне и просит сигарету. Даю ему и прикуриваю сам. Видимо, алкоголь все же разбавил концентрированное желание, и я уже не впадаю в ступор от того, что он рядом. – Пошли прогуляемся? – выдает Вовка, и тут до меня доходит, что он не трезвее меня, а может, и пьянее. – Через поле пройдем и вернемся по дороге... Надо бы отказаться... – Ну пошли, – усмехаюсь в темноту и первым же иду сквозь нее. Полоска леса между озером и полем совсем небольшая, но мы нихрена не видим, так что идем чуть дольше, чем обычно, а выбравшись оказываемся на огромной поляне, заросшей высокой травой и иван-чаем. Не сговариваясь, поворачиваем в сторону от дороги и просто медленно бредем в полной тишине. Белые ночи в самом разгаре, так что здесь намного светлее и ноги не так заплетаются. – Ну и как жизнь? – подает голос Вовка. Работаю, помогаю родителям, заебался за полгода, как сволочь... По-прежнему трахаюсь с парнями. Ему действительно интересно? – Нормально. А у тебя как? – поддерживаю бессмысленный диалог. – Да так себе. Доучился наконец, на работу неплохую устроился... Отца два месяца назад похоронил, – он, видимо, решил, что мне интереснее, чем ему. Мне и правда интереснее, но только вот я о нем и так почти все знаю – в наше время соцсети редко оставляют право на какие-то секреты. Когда умер его отец, я несколько часов просидел над телефоном и почти решился набрать, но в результате просто нажрался в одиночестве, чтобы не думать о том, каково ему там. – Соболезную, – все, что и сейчас могу из себя выдавить. Дядя Саша хорошим мужиком был, мы его все любили и уважали... На могилу я потом все же съездил. Не мог не съездить. – Спасибо. Мама плохо перенесла, в больницу загремела. Сейчас дома уже, но все равно никак в себя прийти не может... Ему, что ли, просто выговориться некому и он решил мне по старой памяти? Нет, я, конечно, выслушаю, но только вот смысл? Мы уже давно чужие люди. – Хреново. Ты ей передай мои соболезнования тоже, – хорошо, что лица его не вижу – так проще равнодушие изображать. – Передам. Дай еще сигаретку. Надо было свои взять, но я че-то не подумал. Останавливаемся и теперь все же приходится посмотреть на него. В голове навязчиво крутится вопрос: зачем он все это затеял? Что ему от меня вдруг понадобилось? – Да на, мне не жалко. Травись на здоровье, – протягиваю пачку вместе с зажигалкой. Вовка прикуривает, возвращает все, а потом смотрит на меня сквозь полумрак, очень внимательно и медленно, тщательно проговаривая каждое слово, сообщает: – А еще я полгода назад развелся. У меня возникает странное чувство, будто меня в чем-то пытаются обвинить, но я не понимаю, в чем именно. Или это алкоголь свои шуточки играет? Как я могу быть связан с тем, что он развелся? Разве что неизлечимую душевную травму нанес, когда признался, что гей? – Тоже невесело... – отворачиваюсь от греха подальше и прикуриваю, несмотря на то, что никотин скоро из ушей польется. Ну не за утешением же он ко мне обратился? Чушь какая-то. Хочу уже предложить возвращаться, но Вовкин вопрос опережает: – А у тебя как? Так вот оно что: решил узнать, не перестал ли я быть пидором. Что ж, у меня для него хреновые новости. – Что как? – теперь моя очередь смотреть ему в глаза. – Не развелся ли? Нет, Вов, не развелся, потому что никогда не женюсь! – злость накатывает, перебивая все. – Если хотел узнать, стоит у меня до сих пор на парней или нет, то мог бы так и спросить! Да, стоит! И стоять всегда будет! Это не лечится и не проходит само собой, так что можешь со спокойной совестью продолжать меня ненавидеть! Я не хочу снова видеть отвращение в его глазах, не хочу больше этой боли. Ухожу как можно быстрее, но через несколько метров меня хватают за руку и я по инерции разворачиваюсь, оказываясь с ним лицом к лицу. – Лех, да подожди ты! – Что?! Опять морду бить будешь?! – цежу сквозь зубы и на автомате переношу вес на другую ногу, чтобы уклониться от удара, а потом ответить. Вовка ничего не говорит и не бьет, но делает то, от чего я шарахаюсь назад гораздо сильнее, наталкиваясь спиной на ствол какого-то дерева. Он меня, блядь, целует! Сказать, что я охуел от такого поворота – это не сказать ничего. – Че ты твори... – успеваю произнести, прежде чем он снова оказывается рядом и затыкает меня еще одним поцелуем. Я – идиот, но я отвечаю. Теперь я вообще не понимаю, что нахрен происходит, но цепляюсь за его плечи, словно за спасательный круг. Да, именно так, потому что я тону... С каждым мгновением я погружаюсь все глубже в этот омут и похоже, что уже не выплыву. Он уже не целует, а скорее кусает. Его руки шарят по моему телу в поисках контакта с обнаженной кожей, и меня от этого трясет так, что ноги не держат. Это какое-то безумие... Пьяный бред... Я столько времени об этом мечтал, столько раз представлял себе, как он берет меня, что просто не могу поверить в реальность происходящего. Он отстраняется, но я не хочу отпускать. Не сейчас. И я снова притягиваю его к себе, обхватывая ладонью за взмокшую шею, чувствуя под пальцами короткий ежик волос, на несколько бесконечных мгновений забирая инициативу. Он должен понимать, что с ним здесь и сейчас мужчина, что я не буду слепо подчиняться его желанию – только так он будет именно со мной. Он стонет. Тихо и хрипло, почти безнадежно. Я знаю это чувство, потому что сам проходил через него, когда осознал, что не такой, неправильный и ничего не могу с этим поделать. Прости меня Вовка, но я не остановлюсь. Сегодня я не спасу тебя от тебя же, потому что жизнь научила меня тому, что каждый в этом мире на самом деле сам за себя... Он все же находит способ прервать поцелуй, сдирая с меня футболку и застывая. Я практически не вижу, но чувствую его взгляд. По лицу, по шее, по груди... Он дышит рвано и громко, и у меня от этого звука рвет крышу. Он хочет меня, но все еще не уверен, и если тупить, то у него элементарно мозги встанут на место, и я останусь ни с чем. Хватаю за пряжку ремня. Дергаю к себе. От него исходит такая волна жара, что мне теплее, чем было днем на солнце. «Только не думай... Не анализируй...» – повторяю про себя как мантру, а он так близко, что чувствую сквозь одежду, как у него стоит. Черт! Было бы у нас время – облизал бы его всего, раскрыл бы все секреты, но мы на ебанной поляне и нас в любой момент могут застукать. За что ж мне так не везет? Сминаю его губы, кусая за нижнюю до вскрика, а потом разворачиваюсь спиной. Да, так проще и так можно по-быстрому... И главное не думать о том, что так я не увижу его лицо – зато потом не вспомню разочарования в глазах, когда он придет в себя. Вовка утыкается носом мне в шею, и я почти слышу, как он мечется между самим же им придуманным «нельзя» и таким манящим «хочу». Он будет потом жалеть, я знаю. Потом ему будет плохо и больно. Его руки соскальзывают по ребрам, останавливаются на талии. Не выдерживаю и накрываю их своими, и в этом больше интимности, чем было до этого и возможно будет чуть позже. Может и лучше, если он сейчас передумает и уйдет. Хрен с ним, с моим возбуждением, я переживу. Пусть передумает, потому что я этого не сделаю уж точно. Пряжка отщелкивается с едва слышным звуком, а расстегивая молнию, он почти задевает мой член... Так хочется большего, но знаю, что не получу. Чудом успеваю выловить презик из кармана до того, как джинсы оказываются где-то на коленях и сую ему в руку, а он снова останавливается, и я чувствую дыханием на своей спине: – Зачем? Отпускает разом, оставляя только легкое веселье и огромное всепоглощающее желание. – Чтобы не залететь, – с идиотской улыбкой прислоняюсь лбом к шершавому стволу и с облегчением слышу шорох упаковки. И меня выключает... Вышвыривает на хуй из этого мира в буквальном смысле. Он входит сразу и до конца, заставляя сжаться до предела и впиться до боли пальцами в его бедро. – Бля! – неосознанно прижимаюсь к гребанному стволу, пытаясь уйти от проникновения и шиплю сквозь зубы: – Стоп... Подожди две секунды... Откуда ему знать? Хорошо хоть на презике смазка какая-никакая есть, но от одного осознания, что это Вовка, даже не падает, и мне нужно всего лишь мгновение, чтобы возобладать над собственным телом, а потом я сам двигаюсь ему навстречу. Не важно, что он не знает как лучше, не важно, что он понятия не имеет о каких-то тонкостях... Он здесь, со мной, во мне... Это его руки на моих бедрах, его дыхание надо мной и его желание быть здесь и сейчас... Оргазм зарождается где-то не в теле, а в мозгу, и стремительно сносит все внутренности, выворачивая наизнанку. До звездочек перед глазами, до слез... А Вовка цепляется за меня, будто это я теперь его центр вселенной и он весь на мне, во мне... Никогда со мной такого не было и есть подозрение, что не будет, но стоит только хоть немного прийти в себя, как все исчезает. Его руки, его тело, его тепло... А чего я хотел? Я что и правда рассчитывал, что он будет шептать мне какие-то нежности? Или будет обнимать, пока я не вернусь обратно на эту гребанную планету? Я, может, и подрастерял мозги из-за чувств, но все еще в состоянии сложить два и два: сейчас столько трындят о геях, что хочешь не хочешь задумаешься о своей ориентации, а он еще и развелся недавно. Не удивлюсь, если он просто решил проверить, а тут знакомый пидор очень под руку подвернулся. Мое счастье, что я уже давно перестал руководствоваться только чувствами – так бы пошел и повесился прямо где-нибудь в лесу. К тому времени, как привожу себя в порядок, вижу его чуть поодаль, сидящего на каком-то бревне и уткнувшегося лицом в колени. Переживает? Конечно, но только вряд ли обо мне. Мучительно пытаюсь отыскать среди обиды сочувствие, а его там нет – я мог бы сейчас просто уйти... Любовь к нему давно уже перегорела и осталась только похоть, которую я только что с лихвой удовлетворил. – Ты как? – сажусь перед ним на корточки, жду пока поднимет голову и посмотрит. – Я ж не пидор, Лех... – так и шепчет куда-то в колени. – Что? – не скажу, что не ожидал, но все же как-то не по себе. Он все-таки смотрит на меня и повторяет: – Я не пидор... У меня и жена была, и вообще я только с девушками... Как так-то? Я ж никогда... Боже, если б он знал, как сейчас мне хочется рассмеяться и сказать, что-нибудь пошлое и гадкое, такое, чтобы было больнее, чем кулаком в рожу или ботинками с металлическими носами по ребрам, или вот эти его слова... – Нет, Вов, ты не пидор, – улыбаюсь и чтобы хоть как-то унять свою боль дотрагиваюсь до его щеки: – Ты просто решил поэкспериментировать, так что забудь и забей, и живи, как жил... Это ничего не значит... Я ничего для тебя не значу. Выпрямляюсь, а он так и следит за мной взглядом, смотрит снизу вверх глазами побитой собаки. Вовка. Теперь мой, пусть и не весь, но и этого мне пока хватит. Все такой же красивый, такой же желанный, но такой уязвимый. – Как же мне теперь? – шепчет, спрашивает, будто я могу ему помочь. – Не знаю, Вов, прости, – разворачиваюсь и ухожу, потому что и правда не знаю, потому что с этим он должен разобраться и справиться сам.***
Работа, дом, работа, дом, потрахаться или отоспаться и снова по кругу. Если в ближайшее время не произойдет что-нибудь экстраординарное – сойду с ума. Я согласен уже на вселенский потоп или на извержение вулкана, только бы прекратить это, но метеорологи даже мизерного дождика не обещают ближайшие недели две, так что жариться мне в этом однообразном пекле, пока нервы окончательно не сдадут. Измученная кассирша пробивает покупки, пытаясь изобразить хоть какое-то подобие улыбки и я еще счастливчик, потому что она знает меня – случайные покупатели, которые оказались здесь впервые, даже этого не получат. Закидываю пакеты на пассажирское сиденье и выруливаю с парковки. За полчаса машина раскалилась настолько, что в салоне нечем дышать, а кондиционер не справляется, и оставшиеся пять минут до дома превращаются в настоящий ад. Когда обнаруживаю, что мое место занято, фантазии хватает только на лаконичное: – Блядь! И еще две минуты в аду, чтобы найти, где приткнуться, а потом снова на накатанную колею, по которой можно и с закрытыми глазами. «Дом, подъезд, квартира, кухня, чай, омлет...» – упорно крутится в голове песня, пока поднимаюсь на свой этаж. Оказавшись дома, без лишних заморочек расставляю приоритеты и, скинув на кухню пакеты с едой, отправляюсь прямиком в душ – если не вылью на себя хоть немного холодной воды, то точно начну дымиться. В общем-то не сказать, что сильно помогло, потому что в квартире как была парилка, так и осталась, но по крайней мере смыл с себя слой уличной пыли. Уже легче. – Кухня, чай, омлет, телевизор дарит мне свой очередной бред... – напеваю себе под нос, пока раскладываю продукты, и тут же решаю последовать мудрому совету Кинчева, чтобы не париться, что готовить на ужин, а чтобы уж совсем не отставать включаю зомбоящик. Новости. Отлично, как раз подходит – в последнее время они как никогда бредовые. Пока готовлю, невольно начинаю прислушиваться к словам репортерши: – На демонстрантов была совершена попытка нападения группой молодых людей с лицами, прикрытыми черными платками. Они бросали в демонстрантов яйцами и выкрикивали агрессивные лозунги, призывающие сжигать геев в печах. Полиция среагировала оперативно, но троим пострадавшим все равно пришлось обратиться за медицинской помощью. Нам удалось поговорить с несколькими ребятами, которые, несмотря на угрозы в соцсетях, не побоялись выйти в этот день на площадь под радужными флагами. Первыми, кто ответил на наши вопросы, стали Максим и его молодой человек Евгений... Блин, вот у людей хоть какая-то движуха в жизни происходит. Тоже, что ли, пойти радужным флагом помахать? Или зелени в омлет добавить? Звонок в дверь становится первой неожиданностью за день. Хотя, если подумать, то и за всю неделю. Иду открывать, лишь в последний момент понимая, что я в одних джинсах – как-то все же неприлично, даже если это соседка за солью зашла. Заглядываю в комнату, хватаю с дивана футболку и пока натягиваю ее одной рукой, другой уже поворачиваю замок. Вот, в общем-то, и все, что я успеваю сделать, потому что получаю по лицу и с диким грохотом налетаю спиной на вешалку. Сквозь шум в голове с ужасом слышу, как захлопывается входная дверь. Заебись приветствие! Что происходит-то вообще?! Надо все же приучить себя смотреть в глазок или хотя бы спрашивать «Кто там?» Правда, меня бы и это не спасло, потому что сейчас надо мной с совершенно безумным взглядом нависает Вовка и я бы его все равно впустил. Несколько драгоценных секунд уходит на то, чтобы хоть что-то сообразить – этого хватает, чтобы не успеть прикрыться и пропустить второй удар. Блядь! Это сейчас нос хрустнул?! Я его грохну! Не обращая внимания на фейерверки в голове, собираю себя в кучу и блокирую очередной выпад, одновременно засаживая ему в солнышко. Из полулежачего положения это делать пиздец как неудобно, но цель достигнута и он, матерясь сквозь зубы, сгибается пополам. А что ты хотел, дорогой?! Думал, что если я пидор, то после первого же удара забьюсь в угол и начну скулить?! Нет, спасибо гомофобным мудакам, драться я умею! Больше не теряя времени, пинаю его ногой куда-то в живот и, помогая себе руками, отпихиваю к противоположной стене – жалеть и разбираться буду потом. Поднявшись, наконец, на ноги, от души еще раз пинаю по ребрам – я босиком и мне скорее всего больнее, чем ему, но моральное удовлетворение того стоит. – А теперь можем и поговорить! – ни секунды не раздумывая, заламываю ему руку за спину и, придавив коленом спину, впечатываю лицом в пол, получая пинок ботинком и нечто невразумительное, но очень злое в ответ. Вовка тяжело дышит, все еще пытаясь вывернуться, а я только теперь замечаю алые пятна, расползающиеся на его футболке – сволочь, все же разбил мне что-то! Нихрена пока не чувствую, но вряд ли это надолго. – Блядь! Да не трепыхайся ты! Успокойся уже! – с силой дергаю его руку вверх, вырывая рык. А крови все больше. – Вов, если ты приперся, чтобы меня отпиздить, то можешь валить отсюда на хуй, потому что я уже давно не мальчик, чтобы молча терпеть, пока меня ебашат! А если это у тебя способ поговорить такой, то у меня для тебя хуевые новости: ты деградируешь на глазах! – ...зь с ме...я – раздается полузадушеное с пола. – Что? – переспрашиваю, но руку с его затылка не убираю, так и продолжая вдавливать в пол лицом. Ничего, пусть помучается. Заслужил. – Хмф... – очередное невнятное от него. Наклоняюсь и объясняю дальнейшие условия нахождения на моей территории: – Значит так! Я тебя сейчас отпускаю, а ты, долбоеба кусок, спокойно встаешь, а потом объясняешь словами, какого хуя ты мне тут устроил. Понял? – я могу быть неравнодушен к нему хоть тысячу раз, но так поступать с собой никому не позволю. Чувствую, как тело подо мной перестает сопротивляться и расслабляется. Сначала убираю колено со спины и только потом отпускаю голову и руку, а сам отхожу в сторону кухни. Так, на всякий пожарный. Наблюдаю за тем, как Вовка с трудом отталкивается от пола, но не встает, а садится, опираясь спиной на стену. Смотрит, гад, на меня исподлобья, но взгляд у него злой и обвиняющий. Ни капли раскаяния. Не собираюсь я его бояться, поэтому смотрю прямо в глаза, чтобы он уж точно увидел, что если еще раз рыпнется, то я ему что-нибудь сломаю. Он отворачивается первым. – Пиздец! – резюмирую эту немую сцену, приправленную нашим тяжелым дыханием, стягиваю футболку и вытираю лицо – все равно испорчена безнадежно. Хотел потоп или извержение? Молодец! Получил пиздец вселенского масштаба! Пойду с народом счастьем делиться, а то куда мне одному столько? – Я в ванную и, если тебя здесь не будет, когда выйду, расстроен не буду, – не дожидаясь ответа, разворачиваюсь и ухожу. Пусть сначала успокоится и разговаривать научится, а потом приходит.***
Красиво он меня отделал, конечно. Нос не сломал, но бровь рассек и челюсть с трудом открывается – чую, завтра красавцем писанным буду. Надеюсь, ребра у него болеть будут не меньше. Мочу полотенце холодной водой и прикладываю к ранке, из которой все еще сочится кровь, собираюсь уже выйти, но, взявшись за ручку понимаю, что хер он свалил и идти я туда не хочу. Нафиг мне это не нужно. Конечно, тогда на даче мы с ним расстались не лучшим образом и вообще на следующий день летел я оттуда быстрее ветра, но даже так у меня осталось хоть какое-то чувство удовлетворения и чего-то хорошего, а сейчас... Я вот выйду, он мне лицо опять набить захочет или обложит всякими нехорошими словами. Не в любви же он таким хитровыебанным способом объясниться решил. И вообще, откуда... Стук в дверь, а потом не совсем уверенное: – Лех, ты там живой? Нет, блядь, сдох! От радости! – Ты откуда адрес мой узнал?! – поднимаюсь с бортика ванны, от которого жопа болит, и заглядываю в зеркало – кровь вроде остановилась, а вот синяки уже начали проступать. – Бабушка твоя дала... Ты прости, я поговорить хотел... Сам не знаю, как так вышло, – хотя бы в голосе вина прорезалась и то хорошо. Ох, бабуля, знала б ты, зачем ему мой адрес, ни за что б не дала. Распахиваю дверь, рассчитывая съездить Вовке по носу, но эта скотина предусмотрительно встала сбоку. Жаль. Окидываю его взглядом с головы до ног и пытаюсь усмехнуться, но пострадавшая челюсть существенно ограничивает возможности мимики. Красивый, черт. Злюсь, а все равно хочу. Сейчас бы валить и трахать, а не отношения выяснять. – Вов, я ж сказал, это – деградация, когда человек вместо слов начинает руками махать! Мог меня и просто по телефону обматерить, я б, конечно, обиделся, но вот так бы точно не сделал! – размахиваюсь и херачу ему в челюсть, вкладывая в удар всю обиду и за этот раз и за прошлый заодно. – А мне тебе сказать пока нечего! Вовка только и успевает что руку вскинуть, смачно так прикладывается затылком о стену, а я уже готовлюсь ко второму раунду, в котором ни одного удара пропустить не планирую. Бойцовский клуб какой-то, честное слово. Он проводит пальцами по губе, из которой сочится кровь, с недоумением смотрит на них: – Я не хотел, чтобы так вышло, – поднимает глаза на меня. – Или хотел... Бля, я не знаю... – запускает пятерню в волосы. Глаза у него бегают, и, похоже, он действительно растерян. Или нет? На мгновение замирает, фокусирует, наконец, взгляд на мне, а потом... Охренеть! Он опять делает это! Опять меня целует! Что у него вообще в башке творится?! А у меня?! Какого черта я опять отвечаю? Отталкиваю его обратно к стене и упираюсь ладонями в грудь, которая у него высоко поднимается с каждым вздохом. Он смотрит на меня так, будто сейчас расплачется. – Вова, если ты не скажешь, что с тобой происходит, мы так и будем то морду друг другу бить, то трахаться. Может, ты и любишь садо-мазо, а я нет. Я так не хочу, так что либо мы все цивилизованно выясняем, либо ты съебываешь из моей жизни раз и навсегда, – стараюсь говорить спокойно, но голос все равно срывается. Нихрена он мне не безразличен. Я не хочу, чтобы он сейчас ушел, но и останавливать не стану, потому что мне нужна какая-никакая стабильность, а если он так и будет между лагерями метаться, то никакая любовь этого не стоит. Я не мазохист. Пробовал, знаю. Он продолжает молча на меня смотреть, и я совершенно четко улавливаю изменение его настроения: только что он был потерян и не знал, что говорить, а вот сейчас сжимает челюсть так, что желваки начинают ходить и в глазах столько злости. Становится не по себе. Чувствую, как напрягаются мышцы под моими ладонями. Блин, опять бить будет? – Я никогда! – Вовка цедит сквозь зубы и ему, кажется, с трудом дается каждый звук. – Никогда, слышишь?! А потом снова появился ты и я не смог удержаться! Нахрена ты приперся?! Вот это, блядь, сюрприз сюрпризов! Его на парней потянуло, а виноват, оказывается, я. – Стоять! – несильно толкаю его в грудь, чтобы привлечь внимание. – Так не пойдет! Не смей обвинять меня в том, что ты вдруг решил поголубеть, понял?! Я тебя не заставлял, – смотрю прямо в глаза, купаюсь в его злости. – Я тебя даже не клеил, так что не хуй перекладывать с больной головы на здоровую! Попробуй еще раз, может, сообразишь, почему на самом деле у тебя мозг спекся! Ох, зря я это... Вовка сильнее сжимает кулаки – я не вижу, но чувствую, как мышцы совсем каменными становятся – щеки и шея вообще красными пятнами идут: – Да, блядь, спекся! У кого угодно он бы спекся после такого! – он резким движением скидывает с себя мои руки. – Я не хочу... – отходит от меня по стеночке, явно продвигаясь к прихожей. – Не важно... Зря я пришел... Это он сейчас съебаться пытается?! Ну и хрен с ним. Пусть валит на все четыре стороны – мне меньше заморочек. Синяки пройдут, чувства затухнут, а желание можно и с кем-нибудь не таким выебистым и более умелым удовлетворить. Пусть пиздует в свою «нормальную» жизнь, ищет себе новую жену, рожает детей, строит дом... – Блядь! – бью кулаком в стену с такой силой, что боль прошивает аж до самого плеча. Вовка оборачивается уже у самой двери. Ловлю его взгляд: – Считаешь нормальным прийти в мой дом, набить мне морду, а потом сказать, что это неважно, и свалить в туман?! – практически ору, и, кажется, все соседи уже в курсе наших разборок, но мне как-то пофиг. – Шесть лет тишины, а потом явиться и трахнуть меня – это ты считаешь нормальным?! Ты ж, блядь, ненавидишь пидорасов, так какого хрена?! Че ты ко мне лезешь?! – хочу сказать ему еще много чего, но голос срывается. У меня такое ощущение, что между нами сейчас просто искрит. От злости и еще от чего-то такого, чему я не могу дать название. – Да, ненавижу! – он тоже начинает на повышенных тонах. – Ненавижу, потому что это мерзко, потому что это неправильно, это извращение! Ненавижу, потому что не хочу и никогда не хотел таким быть! – замолкает и опускает глаза. Меня клинит. Пытаюсь совместить то, что он говорит, и то, что делает, но получается какая-то фигня на постном масле. Он не хочет, но приезжает и трахает меня. Нет, не так. Он не хочет быть таким, но приезжает... Бля! Я – идиот!***
Чувствуя себя вампиром, буквально в два шага сокращаю между нами расстояние. Теперь я точно его отсюда не выпущу. Вовка смотрит на меня ошалевшими глазами, а я обхватываю ладонями его лицо и целую. Медленно. Осторожно. Сначала просто касаясь губами, потом прикусывая его нижнюю... И только когда он сам сдается, когда открывается мне, углубляю поцелуй. Он все еще стоит, прижавшись к стене, и наши точки соприкосновения – это лишь мои ладони и наши губы, и он отвечает. Хочу большего. Хочу сорваться и отбросить к чертям всю нежность. Отстраняюсь, он тянется за мной, но мне жизненно необходимо задать один-единственный вопрос: – Как давно? Вовка пытается отвернуться, отводит глаза, а я понимаю, что уже не уверен в том, хочу ли знать ответ. Он тяжело сглатывает и шепчет: – Еще до того, как ты признался... Сраное гомофобное воспитание! – Ты – идиот! – сообщаю Вовке, на тот случай, если он сам не догадается, и окончательно забиваю на все заморочки. Нежность? Да какая тут, нахрен, нежность? Мы шесть лет ждали! Я даже не понимаю, как оказываюсь прижатым к вешалке. На нас падает одежда, которую я так и не удосужился убрать с зимы, а поцелуй похож на поцелуй меньше всего. Мы впервые пробуем друг друга по-настоящему, и это просто улет. Вовка вцепляется в мою задницу и прижимает бедрами к себе, вынуждая обхватить его руками за шею, чтобы сохранить хоть какое-то подобие равновесия, а я стону ему в рот, как последняя шалава, потому что возбуждение накрывает с головой. У обоих стоит так, что гвозди забивать можно, и это охрененно... Боже, как же это охрененно! – В комнату! – успеваю внести рациональное предложение где-то между поцелуями и, оттолкнувшись, буквально тащу Вовку за собой. У дверного косяка, о который я прикладываюсь плечом, он вдруг притормаживает: – Лех, подожди, я не... – Заткнись! – влепляю ему очередной поцелуй и тащу дальше. Ему дай волю – он тут опять очередные пиздострадания разведет! И вообще, что-то на нем слишком много одежды, а я хочу обнаженной кожи, которую можно вылизать, покусать, потрогать... Стаскиваю с него футболку, расстегиваю ремень на джинсах, не удержавшись от искушения прижать ладонь к натянутой до предела ширинке, сжать сквозь ткань его член, вырывая наконец хриплый низкий стон. О да! И это только начало, дорогой, потому что я планирую компенсировать себе все годы страданий. – Ты охуенный, знаешь об этом? – шепчу, не считая нужным утаивать от него эту важную информацию, и толкаю на кровать. Застываю на мгновение, чтобы оценить великолепную картину: возбужденный, полуголый Вовка на моей постели, на моих простынях. Он смотрит на меня из-под ресниц, и я вижу в его глазах всепоглощающее безумное желание, которое все без остатка принадлежит только мне. Мог ли я когда-нибудь мечтать об этом? Да я даже не фантазировал о таком... Он приподнимается на локтях, и на животе тут же проступают аккуратные кубики пресса. Хочу провести по ним ладонью, почувствовать твердость мышц под пальцами... Блин, яйца уже просто ломит. Если раньше меня не разорвет от перевозбуждения, то я его затрахаю до полусмерти, это точно. И все еще слишком много одежды. Скидываю с себя джинсы вместе с бельем, замечая, как он жадно следит за каждым моим движением, от чего расплываюсь в до неприличия самодовольной улыбке, которой не мешает даже больная челюсть. А когда он подается вперед, без раздумий сажусь перед ним на колени и все под тем же пристальным взглядом, сам снимаю с него ботинки, провожу руками по лодыжкам, коленям, бедрам до самого паха... Он шумно выдыхает сквозь зубы, и у меня больше нет сил терпеть. Буквально через несколько секунд Вовка уже подо мной, и на нем нет ни единого клочка одежды, а я сижу сверху, очень хорошо чувствуя под собой каменно твердый член. О боже... Хочу вылизать каждый миллиметр его тела, хочу пропитаться его запахом и принадлежать ему, как не принадлежал еще никому... Хочу, чтобы он взял меня сейчас, потому что дольше терпеть у меня просто нет сил. Как охуенно, что у нас еще вся ночь впереди, и я точно успею претворить в жизнь и то, и другое, и много еще чего интересного... Он сам притягивает меня и целует тоже сам, а потом шепчет: – Как же я тебя хочу... – окончательно взрывая мне мозг. Блядь! Презики... Где у меня презики? Почему я вечно не могу их найти, когда это больше всего нужно?! Шарю под подушками, пока Вовка увлеченно грызет мою шею, параллельно лапая все, что попадается под руки, и заставляя вздрагивать буквально от каждого прикосновения. А когда его ладони добираются до моей задницы, я наконец натыкаюсь на заветный квадратик и, прогибаясь в пояснице, понимаю, что смазку я уж точно искать не стану. Справляюсь с «вопросами безопасности» быстрее, чем когда бы то ни было, и Вовка тут же пытается уложить меня на спину. Неужели? В моем скромнике, наконец-то, проснулся альфа-самец? – Нет уж! Сегодня я сам! – позволяю ему только сесть и тут же приподнимаюсь, заводя руку за спину и направляя в себя его член. Черт! Какой же кайф! Опускаюсь до упора только для того, чтобы сделать это снова и услышать такое долгожданное: – Леш... – куда-то в свои губы. – Да, родной... – последняя моя осознанная фраза, потому что дальше я отпускаю себя и позволяю ему проникать так сильно и глубоко, как хочет, потому что дальше я целую, кусаю его губы, шею и плечи, потому что дальше для меня не существует ничего и никого, кроме Вовки. Он до боли стискивает мои бедра, почти рычит, а под покрытой испариной кожей ходят мускулы, в то время как его член ходит во мне. Он рычит мое имя, словно заклинание, и прижимает меня к себе, когда кончает, и не отпускает, пока я изливаюсь где-то между нашими телами. Мы так и падаем обратно на кровать, вцепившись в друг друга.***
– И что теперь? Как мы дальше? – Вовка лежит и смотрит в потолок совершенно пустым взглядом. Я, конечно, не ожидал, что отличный секс расставит все на свои места и выбьет из его глупой башки все сомнения, но все же где-то в глубине души надеялся. Хотя это его «мы» уже звучит обнадеживающе... – Будешь приезжать, будем трахаться, будем куда-нибудь ходить вместе, общаться, СМС-ками переписываться... – меньше всего мне хочется сейчас решать глобальные проблемы о том, как жить дальше. – Леш, я серьезно. Я же не могу взять и рассказать всем, что вдруг стал... таким... Поворачиваюсь на бок и подкладываю под голову руку, чтобы удобнее было на него смотреть. А у него нос горбинкой, я и не замечал раньше. Сломал, пока мы не виделись? – Геем, Вов, – любезно подсказываю правильную формулировку. – Хотя в твоем случае – бисексуалом. И не стал, а родился. Он так и смотрит в чертов потолок, будто там ему кто-то ответ напишет: – Не важно, я не об этом. Я не знаю, как с этим жить, потому что это же придется скрываться, врать... Я так не могу. Ох и тяжело же с ним будет, но ничего, мы справимся. Хуй я его теперь кому отдам. – Ты лежишь в постели с голым парнем, с которым только что самозабвенно трахался, так что ты уже смог! Решай проблемы по мере поступления, Вов, а не грузи себя тем, чего может и не быть. Нет, легко не будет. Будут непонимание, ненависть и презрение, но я не собираюсь вываливать на него это сейчас, так же как не собираюсь что-то скрывать. Просто он должен понять, что ему есть из-за чего все это терпеть и вот об этом я вполне могу позаботиться. Когда любишь и человек тебе действительно нужен, то стерпишь ради него очень многое. Я его уже люблю, ему до этого осталось всего ничего, потому что иначе бы он не пришел. – А вдруг я ошибся? – заводит он опять свою пластинку. Первое желание после такого вопроса – выставить его на лестницу прямо вот так, в чем мать родила, а вещи с балкона вышвырнуть, но истеричкой я никогда не был, предпочитая эмоциям здравый смысл. – Чтобы понять, ошибся ты или нет, нужно хотя бы попробовать, а то что мы пару раз перепихнулись – это не считается, – отваливаюсь обратно и тоже начинаю гипнотизировать потолок. – Знаешь, тогда давно, когда я признался тебе, что я гей, я не успел сказать тебе еще одной вещи, очень важной вещи... – я не хотел затрагивать эту тему сегодня, но ему нужна сейчас откровенность, которая поможет понять, что ошибиться и не сделать намного больнее, чем сделать и понять, что ошибся. – Я не сказал тебе, что ты тот самый человек, которому я готов был отдать и себя, и свою «неправильную» любовь. Я не появлялся в твоей жизни, но она все шесть лет была частью моей жизни. Я и мечтать не мог, что произойдет то, что случилось тогда на даче и сегодня здесь. Если бы я знал... Если бы не отступил, то, вероятно, мы бы оказались в такой ситуации намного раньше. Я ошибся, Вов. Я пиздец как ошибся, а ты всего лишь попробовал и можешь попробовать продолжить... Я оставлю тебе путь к отступлению, что бы ни случилось, я обещаю. Чувствую, как после этой гребанной импровизированной исповеди меня начинает ощутимо так потряхивать. Боже, как бы я хотел, чтобы он сейчас обнял и сказал, что мы обязательно попробуем и постараемся, что все у нас получится... Но Вовка молча встает, натягивает джинсы и, не удостоив меня даже взглядом, уходит на кухню. Нет, с ним будет не просто тяжело. С ним придется буквально драться за каждую частичку «нас», отвоевывать у всего мира и у него самого, но я готов. Второй раз я не ошибусь. Уж лучше я буду идти напролом и где-нибудь по пути переломаю себе всю душу, чем опять махну рукой и буду думать о том, как могло бы быть. Тоже натягиваю джинсы и иду за ним следом – Вовка стоит у приоткрытого окна с сигаретой. Широкоплечий, мускулистый, идеальный для меня и почти мой. Сажусь за стол и между делом сообщаю: – Вообще-то, я в квартире не курю, – достаю из его валяющейся на столе пачки сигарету и прикуриваю. – Прости, я не подумал, – извиняется так, не поворачиваясь и все равно продолжая курить. – Да ладно, сегодня вообще день исключений, – дотягиваюсь до блюдца в раковине, которое планирую использовать в качестве пепельницы, и опираюсь спиной о холодную стену, перегораживая узкий проход кухни вытянутыми ногами. Курим. Молчим. Не смотрим друг на друга. – Я тогда испугался, – Вовка говорит так тихо, что приходится прислушиваться. – Я не понимал, что со мной происходит, а потом у нас в школе пацана одного до полусмерти избили за это... И я испугался. Ты мне всегда нравился, а когда я понял, что это совсем не по-дружески, то не знал, как скрыть, боялся, что ты не поймешь, что остальные узнают... Потом этот пацан и ты со своим признанием. Я не хотел, чтобы меня вот так же кто-нибудь отпиздил, и решил, что просто забуду, что буду жить, как все, и трахать девчонок... Женился вот даже... Он замолкает и снова молчим и курим. Снова смотрим куда-то в пустоту. – И что произошло? – не уверен, что он ответит, но все равно спрашиваю. – Не знаю... Я вдруг понял, что все это мне не нужно. Ни жена, ни другие... Меня будто заклинило: я не понимал, чего... кого хочу, а потом дошло... Взглядом цепляюсь за так и не приготовленный омлет: – Ты омлет любишь? – тушу сигарету и смотрю на Вовкину спину. – Что? – он резко поворачивается, а на лице написано искреннее непонимание. – Жрать, говорю, хочешь? – вопросительно приподнимаю бровь и тут же морщусь от боли. – Хочу, – кивает он, явно все еще не понимая, что происходит. – Хорошо, – встаю и подхожу к раковине, чтобы вытащить из шкафчика доску. – Зелень из холодильника достань. Она там на нижней полке должна быть. Хуйня – война, главное – маневры! Сейчас поедим, а потом разберемся и с Вовкиной ориентацией, и с моими желаниями, а там, глядишь, и до счастливого будущего недалеко...