Часть 1
24 мая 2017 г. в 01:17
…Не выполнил я долги перед девочками, не выполнил, только, что может перед Ритой, да разве ж это долг? Сынишку ее воспитал — так он наш общий сын, родной он мне теперь как никак, опора и поддержка, как говорится. А Евгения? А Четвертак? А Сонечка? А Лизоветта? С ними как?
Гурвич родителей искал я, да только убили их, в 41-ом еще. Сказать хотел: «Вот мол, Соня ваша- Герой, погибла, как настоящий солдат, отбивая атаку фрицев. », а родителей-то расстреляли.
Женькиному генералу и даром она не нужна. Нашел я его, когда до Варшавы доходили, хотел звездочку с пилотки отдать, а он и знать ее не знает, да оно и понятно — война кончилась, домой к жене возращаться надо, а коли кто узнает, что у того интрижка была, так свои же засмеют.
А Лизоветта? Узнал я, отец с матерью у нее были, в какой-то деревне жили. Фашист проклятый и туда сволочь добрался. Ну как добрался, ихние юнкерсы пролетали, тогда удача на вражеской стороне была, так они и били вслепую, куда придется, лишь бы людей наших побольше умерло. Так вот один такой юнкерс мимо Лизоветтенного дома и пролетал, снаряд точно попал, без промаха, в общем, разбомбили их, значит. Так у меня и ее звездочка осталась, а что до Гали Четвертак, так я даже не искал, знал я ее историю, поэтому сразу у себя и сохранил.
Так и лежат у меня 5 звездочек, с медалями моими рядом лежат, Ритина тоже здесь, вроде звезды — то эти одинковые, да только я каждую отличаю, каждую знаю, где-чья. Ритина — самая большая. Женькина - чуть меньше, но ярче всех у нее. Сонина — новенькая, такая, с иголочки, у меня от нее еще стихи остались, читаю я их иногда, особенно тот, что она тогда читала. Лизы-то — самая потрепанная, я ее потрепал, каждый день, считай, в руки беру, родная она самая. А Четвертак — самая маленькая звездочка. Бывает, тоска сводит, так я эти звездочки достану, начищу их, в руках покручу и на место положу.
Вот сейчас вспоминаю и сердце опять зажимается, вроде как 5 лет… 10… 20 лет уж прошло, а они здесь, со мной. Бывало выйду во двор покурить, Алик вокруг меня бегает, а в глазах опять темнеет и перед мной Рита стоит, на сынишку смотрит, улыбается, а у меня жизнь останавливается, будто и не умерла она вовсе, будто в гости просто ко мне вместе с сыном зашла, маленький он еще тогда был, годков 6. Маленький, а все понимает, увидит, что со мной, что-то неладное, так он ко мне подходит, и спрашивает что-нибудь, а я его на колени посажу, отвлекусь от дурных мыслей, да расскажу ему про войну, без жестокости, понятное дело, про танки расскажу, про самолеты, расскажу и на душе легче станет.
А иной раз, лягу в постель, а тут Лизонька моя, рядышком на кровати сидит и смотрит на меня, мне тогда так хорошо сделалось. Знаю я, что виденья мои — дело не шибко - то хорошее, к доктору надо бы сходить, да только не хочу я с ними расставаться.
Не сберег я их, не защитил. Пролив имени Товарища Сталина защищал, Беломорскую железную дорогу защищал, Родину защищал, их не защищал. Главное дело глупые смерти- то такие, одна за кисет погибла, за мой кисет, будь он неладен, вторая в болоте утонула, а ведь я ее отправил, третья и вовсе испугалась - это ж я тогда воспитателем хотел хорошим показаться вот и до показывался. Их винить нельзя, молодые девочки, что с них взять, а ведь я их Старшина был, я должен был их уму разуму учить. Я их Старшина. Старшина Васков. Федот Ефграфович
Не смерть их не могу я себе простить, а жизнь свою. Что вот он я - тута, жив - живехонький, 5-й десяток доживаю, а они уж, как 20 лет под землей лежат.Что их от пуль и гранат не защитил. Что перед ними не встал, когда фрицы по ним стреляли. Что я, здоровый мужик, ими прикрывался. Что о себе думал, о том, как себя и их к награде приставить. Что Четвертак не воспитал, что Гурвич, как читает не послушал, что с Лизоветтой не спел, что Камелькову не обогрел...