Могила

Я не говорю. Раньше я постоянно делилась с тобой тем, что меня тревожит или приводит в восторг. Это была необходимость, зависимость. Мне нужно, нужно было мнение с твоей стороны, нужно сочувствие, нужно внимание. Но однажды я остановилась и подумала:«А что мне это дает?» Я перестала нуждаться и только тогда поняла: ты не слышал. Ты делал такое заинтересованное лицо, что поверил бы даже Станиславский, ты кивал в такт моим мыслям, как будто клал музыку на бит, ты поддакивал в перерыве между моих фраз так точно, что собрал бы весь призовой фонд шоу «Интуиция». Ты слушал. Но не слышал. Если бы я подошла и спросила:«Что меня тревожит? Что меня убивает?», ты бы улыбнулся и пожал плечами. Ты хороший человек, честно. Но я молчу. Я нема. Я не слышу. И теперь грязная брань не долетает до меня, и теперь жуткий шум не насилует мои уши, музыка не вводит меня в депрессию, но и не может вывести из нее. Я стабильна. Я равнодушна. Я стою на краю обрыва — уже не здесь, но еще не там. Сперва я замолчала, теперь перестала слушать, и это моя месть, мое возмездие. Моему другу, моему брату, моей любви. Тебе. Меня не слушал ты — теперь закрыла уши я. И если я заменю Бога на его посте, ты не заметишь разницы, потому что я буду невосприимчива к твоим молитвам, как был невосприимчив он. Я могла бы слушать весь этот безумный бред, что вылетает из твоего рта, и выделять важные моменты, моменты звонкого смеха и ласкового слова, но знаю — оно того не стоит. Я крепко прижимаю ладоши к ушам, и ни один звук не может просочиться сквозь эту преграду. Я глуха. Я не вижу. Можешь осуждать меня, можешь оскорблять меня, но я лишила себя этой возможности сама и никогда больше не собираюсь открывать глаза. «Мир полон красок!» — в отчаянии кричишь ты, но это также бесполезно, как и твои молитвы несуществующему Богу. Ведь я глуха, помнишь? Для тебя мир — яркая палитра, для меня — выцветшая тряпка, потому что каждый видит то, что хочет. Но сейчас я ничего не хочу и ничего не вижу. Не вижу знакомств, не вижу расставаний, не вижу искаженных злобой лиц, не вижу твоих протянутых рук, не вижу твоих небесных глаз. Это не просто наступившая внезапно беззвездная ночь, это черная дыра, бесконечный колодец. Это духовная слепота, и от безысходности я выцарапаю свои глаза и отдам на растерзание адским собакам, потому что скоро мы с ними будем лучшими друзьями, и Ад будет нашим общим домом. И я никогда больше не смогу открыть глаза. Я слепа. Я не думаю. В моей голове пустота, там летают птички, что склевали мой разум, там бегает перекати-поле, потому что там пустыня, там расплываются обрывки мыслей, которые были разодраны на части хищными животными; и я уже не контролирую это безумие, потому что как можно управлять тем, что управляет тобой? Я не чувствую свои головные боли, потому что стала одной большой мигренью. И эта мигрень — ты. Хочу найти от тебя лекарство; о, если бы я знала, где оно спрятано, то летела бы туда с упорством поезда без тормозов. Но ты знаешь? Что за глупый вопрос, конечно, ты знаешь. Ты знаешь меня так хорошо, что можешь рассказать все мои мысли еще до того, как они у меня возникнут. И знаешь о моей уверенности в том, что ты — дилатационная кардиомиопатия. Неизлечимая болезнь сердца. Я не найду лекарство. Его нет. Тебя нет. Задыхаясь от рыданий, лежу на твоей могиле. Дождь бешено стучит по могильной плите, но я не слышу, потому что я глуха. На улице давно ночь, и все ушли, но я этого не вижу, потому что я слепа. И у меня безмолвная истерика, потому что я нема. Но я чувствую. Я готова вырвать себе сердце, готова поверить в Бога, только перестань, перестань возрождать во мне все эти чувства, если все равно собираешься их растоптать. И я уже не знаю к кому обращаюсь: к тебе, ведь ты так сильно привязал меня в себе, к реальности, что порвала эту связь, или к сердцу, которое не в состоянии ее забыть. Все еще чувствую твое теплое прикосновение, и меня бросает в дрожь от того, насколько это реально. С трудом поворачиваю голову, но тебя там нет, и я знаю, что тебя нет не только за моей спиной, но и за тем забором, в нашей квартире, нигде, нигде; и я плачу, я разрываюсь, даже дождь не пролил столько слез, и я кричу. Я кричу надрывно, и крик резко врывается в уши, и в широко раскрытые глаза бросается эпитафия: «Мы умираем в одиночку». Ведь я больше не глуха, не слепа, не нема, я больна. Больна тобой, я вечный наркоман, если наркотик ты. А ты не хочешь, я знаю. Я тоже тебя знаю, знаю так же хорошо, как и ты меня. И слезы все еще текут, но я твердо знаю: ты не хочешь смотреть на мою боль. Ты любишь мою улыбку, мой смех, и ты всегда меня слышал, ведь мы единое целое. Прости меня, прости, я пыталась тебя ненавидеть, я придумывала то, чего нет, и, Боже, как же сильно сейчас я хочу придумать тебя. Но ты никогда не цеплялся за прошлое и мне бы этого не простил, только поэтому я не схожу с ума, все ради тебя. И я буду нести все наши воспоминания в своем сердце, и я сохраню тебя в себе. И я дышу. И я жива.