Ему нравилось, как он стонет в полуобмороке, измазанный кровью и спермой (не его, конечно), как тяжёлая цепь от кандалов пленников рассекает его кожу, бледнее чем у мертвеца и испещренную узорами татуировок, ярко-алыми полосами, что вмиг багровеют от приливающей к местам ударов крови. Он, уже без сил на крики и стоны, тряпичной куклой лишь изредка вздрагивал, тихо скуля сквозь крепко сжатые зубы, которые от усилий покрылись тонкой пленкой из слюны и кровяных сгустков, а исполосованное тонкими, но единственно ровными, уже затянувшимися местами надрезами лицо даже не способно удержать гримасу боли.
Пятеро крепких гладиаторов продолжали выбивать из пленника дух даже когда он проваливался в беспамятство. Пока не по-мужски хрупкая фигура была прижата к одному из сальных вонючих тел, покрытому толстым слоем пыли, что оседала и скрежетала на зубах при попытках пустить их в качестве самообороны, другое тело, обливающееся потом, волосатое и широкоплечее, похотливо вбивалось в растянутый, кровоточащий зад, что был заполнен склизким семенем до предела. Хотелось блевать.
Много месяцев сплошных сражений, воздержания, травм, голодовок превратили когда-то бравых солдат и мирных жителей в тварей, не способных познать меру в животных инстинктах. Простое оружие, способное драться, убивать, унижать, избивать, давно потерявшее человечность.
Подобравшийся к последнему варвар, стремясь заполучить свой лакомый кусок, пристроился вторым. Тут мертвенно бледное тело исказилось судорогой и криком, больше похожим на скрежет или писк подыхающей мыши. Исполосованная спина изогнулась дугой, и тело вновь опало на волосатую, мокрую грудь, от которой смердело сажей и перегаром. Омерзительные звуки с издевкой сторицей отражались от массивных стен.
С другой стороны прутьев послышался хриплый смех. Совсем невеселый. Ужасающий, звенящий металлом среди сырых каменных стен.
Его услышал только он, из последних сил, с ненавистью скрипнув зубами.
Одеревеневшие конечности обшаркались об острую гальку, устилающую потресканный местами пол, не пошевелить ни пальцем, ни мускулом. Беспомощность, унижение… Глубоко в душе, где ещё осталась доля сознания, все его существо так же было загнано в угол. Он не мог в это верить. Это все было кошмаром. Все превратилось в сплошной ком боли, перегоревшей ненависти и ярости, осознание собственной никчемности. Ни отбиться, ни, как бы позорно это ни звучало для него, позвать на помощь… Безвыходность уничтожала. Буквально в десяти метрах восседал тот, от чьего голоса кровь стыла в жилах. Впервые Ло познал ужас. Тиран не отпустит, он не оставит в покое. Он не убьёт. Он будет растягивать пытку. Он знает, на что нужно давить. Он знает, как раздавить гордеца.
На коже нет живого места, следы избиения, засосы, гематомы, рваные царапины от нестриженных, обгрызенных ногтей, их обжигало огнём от грязи, въевшегося пота и сала. Всюду кровь, всюду слюна, вонючая сперма, моча, что растравляла глубокие раны от пуль и меча. От мерзотного запаха пятерых гладиаторов саднило в глотке, щипало в глазах. На губах все ещё сырели свежие порезы, обволакиваемые кровью и проедаемые потом. Лицо его трогать не смел никто, кроме него…
— Проснись, сука! — не выдержав молчания, громила с цепью в руках замахнулся и со всей дури полоснул лицо пирата. Изо рта и носа побежала кровь. Туманом заволокло налившиеся алым глаза. После, кровью обагрилась и вся камера.
Лицо его никто не смеет трогать.
Звук натянутых струн разразился в глухом помещении и исчез, когда туша громилы кровавыми кусками мяса повалилась на пол. Не было слышно даже предсмертного крика.
В этот момент разум Ло наконец впал в кромешную тьму.
Он не чувствовал на себе ни омерзительных скользких рук, ни пульсирующих в нем стояков, ни извергающейся спермы, ни кислой мочи, что была спущена на пыльные волосы, ни предсмертного трепыхания гордости, ни хриплого приказа убираться, ни криков, когда те самые стояки повались на пол бесполезными кусками плоти, ни звуков простреленных черепов — ничего.
***
Где-то в отдалении раздался гром пушек. Корабль некогда известных и прогремевших на весь мир пиратов был потоплен. Правитель не будет считать пролитых сегодня слёз.
«Пика уже закончил со второй главной угрозой, отправив Ророноа на корм рыбам. Капитан его уже издыхал от потери крови вместе со своим тупым братом-революционером. Подавился идиот никчемным братским наследием.
Киборг пойдёт на металлолом, а интересное оружие — в подпольный рынок. Бог Усопп, будь он проклят, уже разорван на части „спасенными“ им же беглецами. Остальных даже вспоминать тошно. Припоминается только, что Махвайз размозжил кому-то слишком много трепавшую башку… Больше слёз из неё никто не увидит.»
***
Острый носок чёрной туфли раскидал в стороны ошметки содранной с гладиаторов кожи. Чей-то член был раздавлен каблуком, что даже не перепачкался в вонючей, грязной крови.
Дофламинго молча, убрав ухмылку, склонился над бессознательно лежащим на сыром, холодном, багровом от крови полу телом.
Вот и всё.
— Это и был твой план, Ло?.. — словно ожидая ответа, мужчина склонил свою громоздкую фигуру ниже, с упоением наблюдая за изредка вздрагивающими мускулами на исполосованном нитями лице. Ло, словно труп — бледен и холоден, от сырости подвала у него оцепенели конечности, вообще отказало тело. — Тц! — не побрезговав, мужчина собрал в охапку мерзостно пропахшие кислятиной сальные волосы. — Как же ты глуп…
Откидывая нитями в стороны куски кровоточащего мяса, правитель Дресс Розы потащил за волосы тело бывшего Шичибукая — Трафальгара Ло. Длинные волочащиеся ноги лишь размазывали по ледяному полу багровую слизь.
— У нас, наконец, будет время. Много времени, — мужчина остановился. Бессознательное нагое тело не подавало признаков жизни.
Но он был жив. Дофламинго знал это точно, был уверен — такой не подохнет столь легко. Он порвет глотку в бреду, изойдет рвотой в предсмертных судорогах, но не сдохнет.
Только сейчас на лицо Молодого господина вернулась улыбка.
— Прости, малыш Ло, но на этот раз тебе не сбежать от меня… Никогда.
Тяжелые металлические двери захлопнулись следом с пронзительным гулом. Камера, опустев, оставила перед глазами лишь ужасающее кровавое месиво. За все в этом мире нужно платить…
Такое жалкое восстание пало под истинной силой, истинной властью.
На Дресс Розу вернулся прежний хозяин. Неизменный. Жестокий. Надменный. Настоящий король. Настоящий господин.
«Надеюсь, ты скоро это поймёшь, Ло…»
