Отработка Кармы

Сейчас, на торжественной церемонии бракосочетания Плисецкого и Кацуки, Виктор старался найти время и поговорить с молодоженами, особенно с Юрой. Ему нужно наконец извиниться перед ним за все, что было три года назад. С Кацуки он уже давно поговорил, более мягкий и спокойный японец не реагировал на все попытки сближения так агрессивно, как юный гений фигурного катания. Поэтому ещё полтора года назад у Юри с Виктором состоялся обстоятельный разговор, где они наконец-то решили все свои противоречия и нашли способ мирного сосуществования. Правда, склонить Плисецкого к обществу Виктора оказалось не так легко, и на это ушло прилично времени. Хотя, судя по последней брошенной фразе, Юра не в самом радужном настроении от присутствия Никифорова на этом мероприятии. «Ну, да ничего, обижать знал как, теперь и прощение получить нужно суметь». Примерно с такими мыслями пятикратный чемпион в прошлом и один из самых успешных тренеров в настоящем, созерцал поздравления пары. — Мне кажется, шансов у тебя нет. Бархатный и немного низкий голос Ли вызвал целый марш мурашек по телу Виктора. Столько времени прошло, а он до сих пор как школьник на первом свидании рядом с этим непостижимым парнем. Кто бы знал, что все его навыки и способности ловеласа смогут в один день обесценится до нуля одним человеком. Но жизнь — барышня коварная и непредсказуемая, и таких, как Витюша, любит учить строго и на личном примере. — А я, вот думаю, что получится. Юра не такой грозный на самом деле, как хочет казаться, к тому же, когда выпьет, добреет. — Ему ещё нет 21, разве ему можно пить? — Это Россия, милый, тут уже с 14 могут пить всё, что горит, и к 16 или 19 уже уйти в завязку. Ли только молча качает головой и отворачивается. На его бледном лице явно читается неодобрение, но что-то другое там вообще редко бывает. Никифоров колеблется всего секунду, а потом протягивает руку через стол и переплетает свои пальцы с пальцами корейца. — Я тебя люблю… Шепчет русский чемпион и смотрит в антрацитовые глаза Сын Гиля. Пауза затягивается, и, когда Никифоров уже начинает ощущать тянущее отчаянье в области груди, парень, глубоко вздохнув, отвечает: — Я тоже тебя люблю, Виктор. Корейцу, с его характером, сложно понять, зачем повторять эту фразу по сто раз на день, но раз Никифорову так легче, он не против. Хотя самого такая слащавость изрядно коробит. Страх отступает и, услышав заветные три слова, Виктор счастливо улыбается. Ему страшно потерять Ли, он так влюблён в него, так привязан, ему кажется, что, исчезни он, и дальше жить будет незачем. С таким трудом и такой болью, он завоевал внимание этого изящного красавца. Признаться, Виктор никогда не думал о том, что ему нравятся азиаты, и вообще обращал внимание на всё роскошно-яркое, такое, как Плисецкий. Но после ухода Юрия, восстанавливая сломанный нос и свою самооценку, Никифорову пришлось многое переосмыслить и принять. Внезапно оказалось, что ему могут предпочесть кого-то другого, причём, по его понятиям, довольно невзрачного и простого. Для того, чтоб поменьше сталкиваться с новообразовавшейся парочкой, он принял решение уехать на тренировочную базу в Сеул, по приглашению одного из своих знакомых. К тому же, там велись подготовки к Олимпиаде, и было бы не лишним посмотреть, что и как продвигается. Именно там, на катке, посетив его в свободное время, он встретил Ли, впервые после кубка Ростелекома. Тогда, на кубке, Виктор был занят совсем не соперниками своего подопечного и, тем более, не теми, кто выбыл, его внимание было поглощено Юри и Плисецким. Он разрывался между желанием обрести стабильные отношения с японцем и сумасшедшей страстью к Плисецкому. Ли он тогда даже не рассмотрел, пропустил мимо себя и своего внимания. Теперь же, когда на пустом катке, поздно вечером, плавно скользила лишь одна тонкая фигура, взгляд невольно следовал за ней повсюду. Сын Гиль разгоняется и делает тройной аксель, чисто, свободно, весьма легко, затем начинает дорожку шагов и спотыкается на ровном месте. Виктор ожидает услышать ругать или хотя бы вскрик боли при падении, но фигуриста словно обволакивает плотная тишина. Он молча поднимается, отряхивает одежду и начинает снова. Странно-завораживающее зрелище, без музыки, без слов, без какого-либо выражения. Кроме катания. — Ты слишком сильно делаешь упор на правую ногу в начале дорожки. Уверенно разрывает полог тишины Виктор, и кореец замирает на середине катка. Он медленно оборачивается и сканирует Никифорова нечитаемым взглядом. Словно какой-то код или пароль, а затем, также молча, отправляется к бортику со стороны выхода. Виктор немного отступает, чтобы дать парню выйти на прорезиненный пол возле лавочек, и с интересом рассматривает его. Чёрные гладкие волосы, густые выразительные брови, бледное лицо, тонкие руки с длинными пальцами, немного пухлые губы и большие темные глаза, глубокие и бесконечно холодные. Парень, словно гравюра, выдумка или эскиз, от него исходит чувство мороза больше чем ото льда. Именно с такими лицами Никифоров представлял себе персонажей трагедий и драм. Но не тех, кто льёт слёзы и стенает, проклиная судьбу. А тех, кто, молча собрав силы, вонзают клинок по рукоять в свою грудь. Дурацкие ассоциации, но как бы там ни было, он ощущает небывалую важность момента. Словно сейчас происходит что-то уникальное. Роскошные волосы откинуты назад, и идеально белое лицо юноши обращается к наблюдателю. Он пристально смотрит в глаза, а затем молча поднимается и уходит. И Виктор замирает, словно зачарованный. Неделю спустя он с удивлением понимает, что сам ищет встречи с замкнутым парнем. Через ещё две он обнаруживает себя отправляющим ему букет по указанному в досье адресу. А спустя ещё время, встретив Ли возле спорткомплекса, он понимает, что Сын Гилю, как никому, плевать на всё, что там себе напридумывал Никифоров. Кореец проходит мимо, даже не поздоровавшись, он игнорирует Виктора, как данность, и сосредотачивается только на катании. Ещё спустя энное количество букетов, подарков и приглашений, до Виктора с изумлением доходит, что Сын Гиль вовсе не кокетничает и не играет с ним в недотрогу — он действительно его не замечает. Откровение снисходит на Никифорова, как медный таз, упавший на голову с антресоли. И заставляет и без того побитую после ухода Плисецкого самооценку скатиться ниже городской канализации. В противовес холодности корейца, в Викторе с каждым днём крепнет странная одержимость этим человеком. Он проводит дни и ночи, думая о том, как хотя бы вызвать на беседу этого отстранённого субъекта, не то что бы в постель уложить. Этот вариант вообще начинает казаться чемпиону несовместимым с данной реальностью. К концу первого года своих унижений, Виктор думает, что хуже быть не может, и, забросив даже катание, погружается в пучину отчаянья. Но новый поворот в ситуации случается, как и положено, внезапно. В очередной раз придя посмотреть, хотя бы издалека, на предмет своих воздыханий, Никифоров видит возле бортика темноволосую даму, он видел её не первый раз, и уже знал, что это тренер Ли. Дама что-то возмущённо пищала своим тонким голосом и активно жестикулировала. В ответ её подопечный с отсутствующим выражением лица, бросает какую-то односложную фразу, заставившую женщину замолчать и поражённо отступить от бортика. Хватая ртом воздух и изумлённо тараща свои глаза на парня, тренерша отходит назад. Затем, совладав с собой, гневно выплёвывает что-то на непонятном для Виктора корейском и, развернувшись, уходит. Любопытство заставляет Никифорова поспешно сбежать вниз с трибун и устремиться за женщиной. Ли спрашивать бесполезно, он с ним не будет говорить, это Виктор знал хорошо. — Простите, Вы же тренер Ли? Начинает с обворожительной улыбкой Никифоров. Но дама его резко прерывает: — Была. Больше нет. Вы что-то хотели, господин Никифоров? Её английский практически безупречен, и русскому фигуристу остаётся только быстро справиться с удивлением и продолжить расспрос. — Бывший? А когда вы уволились? — Я не увольнялась. Это он меня уволил, только что. Надменный ублюдок. Да с ним работать невозможно! Истёк период нашего контракта, и я думала, что он продолжит его, но… Да чёрт с ним! Он неадекватен! Никто за него не возьмётся. Пусть делает, что хочет. С этими словами дама удаляется, даже не попрощавшись, видимо, всё ещё кипя обидой и злостью. А вот Виктор, окрылённый внезапно открывшейся перспективой, быстрым шагом возвращается к катку. Он едва дожидается окончания тренировки корейца и, подойдя к нему возле скамеек, непринуждённо бросает: — Я слышал, тебе нужен новый тренер? Парень на миг перестаёт шнуровать кроссовки и замирает, затем молча поднимает свои невероятные глаза на Никифорова и впервые за долгое время говорит: — И что с того? Услышав наконец долгожданную реплику в ответ, Виктор даже растерялся. Но, собрав мысли в кучу, быстро наверстал упущенное. — Хочу предложить тебе одну идею. Сын Гиль выжидательно смотрит на него, прожигая своим невозмутимым взглядом дыру насквозь. — Я могу быть твоим тренером, если ты хочешь. Предложение, от которого скончались бы в экстазе многие фигуристы, Ли Сын Гиль воспринимает, не подняв брови. Он аккуратно заканчивает шнуровать кроссовки, а затем, поднявшись, смотрит Виктору в глаза. И Никифоров вдруг осознаёт, что такая казавшаяся безотказной идея совсем не гарантирует никаких успехов. — Сколько? Это простое и лаконичное слово заставляет Виктора пару раз хлопнуть недоумённо глазами и глупо переспросить? — Сколько что? — Сколько ты за это хочешь? Меркантильный и весьма практичный Ли не любил тратить время и силы на то, что его не интересовало или не приносило пользу, но в данный момент, он понимал, что Никифоров — лучший тренер, которого он бы мог заполучить. Но сможет ли он себе это позволить? — Деньги меня не интересуют, я бы хотел… Никифоров не успевает закончить фразу, как кореец взрывает все его представления о ведении переговоров, говоря кратко: — Хорошо. Я согласен. — Ээээ… но я ещё… — Секс, ты ведь это имел в виду? Учитывая все твои подарки, цветы и дешёвые попытки привлечь моё внимание. Внутри пятикратного чемпиона вдруг всё покрывается коркой льда. Так откровенно, обличающе и жестоко, с ним ещё не говорили. Он, конечно, мечтал о чём-то таком, но точно не в таком прямолинейном и грубоватом оформлении. Обида и злость накатывают девятым валом. И он, сцепив зубы, выдаёт: — Да, пожалуй, именно это. И ты согласен? В ответ на полыхающие праведным гневом взгляды, Ли спокойно поправляет свой свитер и, не отводя глаз, говорит: — Да, а почему бы и нет. За победу это небольшая цена. Я же не непорочная дева, детей мне не рожать. Только прекрати выставлять всё это на обозрение. Мне твои цветы, конфеты и безделушки в гробу снились. Это будет просто сделка и ничего более. Понятно? Виктора прям аж колотит от злости, и он едва сдерживается, чтоб не ударить по этому бесстрастному лицу. Ну что ж, раз он так хочет, пусть так и будет. Каждый получит, что желает, и на том конец. Возможно, Никифорову вообще всё это быстро надоест, и он сам уйдёт. — Понятно. Чего уж там. — Отлично, ключ от своей квартиры я тебе сделаю, вещи можешь перевезти завтра. Тренировки тоже начнём на этой неделе. С этими словами парень разворачивается, подхватывает сумку и направляется к выходу с катка, ни разу не обернувшись. Сказать, что это обернулось тотальным кошмаром — не сказать ничего. Совместное проживание заставило Виктора понять, насколько долго и болезненно может длиться агония, когда ты влюблён. А он был. В этом сомнений не было. Первая же ночь с Ли, заставила его забыть всё, что было до этого. И даже наркотическая ломка по телу Плисецкого, не шла ни в какое сравнение с тем, как сладко было сжимать в своих руках белоснежную кожу корейца, сцеловывать тихие вздохи и шипение, запускать руки в шёлковые пряди и сгорать до тла, чувствуя, как подаётся навстречу толчкам его гибкое тело. Но отрезвление приходило неизбежно. Ли не позволял спать с ним, не позволял никаких нежностей за пределами кровати и по-прежнему не общался с русским спортсменом, за исключением темы тренировок и программы. Во всех остальных случаях он банально игнорировал существование другого человека в своей квартире. И вот тогда, на второй год пребывания Виктора в Корее, он наконец понял, как тяжело было когда-то Плисецкому. Как больно было ощущать, что тот, кого ты любишь, всего лишь хочет твоё тело, играет и использует, а на самом деле не принадлежит тебе ни на йоту. Иногда ему снились зелёные глаза, полные слёз и злой обиды за то, что Виктор уехал в Японию, поставив парня перед фактом их расставания. Теперь ему было понятно, что такое быть ближе всех, но не обладать. Теперь он чувствовал вселенскую справедливость кармы. Он платил, и платил по всем счетам. Казалось вот он — Ли Сын Гиль, тонкий гибкий, темноволосый и темноглазый. Рядом с ним, в одной квартире, на одном катке, у них всё поделено пополам, и зубные щётки стоят рядом. Но спит Виктор в отдельной комнате, один, фильмы смотрит один, завтракает и ужинает один, и повсюду его сопровождает тишина и безразличие. Как–то одной ночью, Виктор вернулся из душа после секса и увидел, что Ли заснул. Искушение было слишком велико, он не смог с ним совладать и, тихонько опустившись на кровать, обнял спящего парня. На удивление, Ли во сне протянул свои тонкие руки и, обняв Никифорова, уткнулся ему в шею. Этот момент показался мужчине лучшим в его жизни, он легко поцеловал Сын Гиля в висок и, закрыв глаза, погрузился в сон. Посреди ночи его разбудил ощутимый тычок в плечо, и, открыв глаза, спросонья, Виктор различил нависающего над собой корейца. Тот гневно сверкал очами, и даже взъерошенная шевелюра не сглаживала отразившегося на лице негодования. — Что ты здесь делаешь? Иди к себе в комнату! — Ли, я просто… — Нет! Я же тебе говорил, ты не будешь спать рядом со мной. Чёткие и холодные слова били наотмашь, и Никифоров медленно поднявшись, вышел из «хозяйской» спальни. «Вот так, Витюша, ты это заслужил. Сколько слёз пролил Юра из-за твоего отношения к нему? Сколько боли прочувствовал, когда ты его бросил, и ничего, поднялся, ожил, смирился. И тебе нужно». Примерно такие мысли вертелись в голове Никифорова, и он, глядя в белый потолок, принял важное для себя решение. После победы Ли на первом отборочном туре — он уйдёт. Его силы на исходе, надежда и оптимизм тоже. Иногда нужно просто смириться. Принять то, что тебе говорят и идти дальше. Соревнования приближались очень быстро, и Виктор усилил тренировки, выжимая из своего подопечного все силы. Ощущение ненужности и отрешённости всё возрастало. Никифоров уже даже не пытался инициировать, какую бы то ни было близость между ним и Сны Гилем. Он просто приходил домой, принимал душ, молча ел и шел в свою спальню. Иногда он старался после тренировки вообще прийти настолько поздно, насколько это было возможным, чтобы кореец уже спал. В груди поселилась ноющая боль и отчаянье. Хотелось побыстрее всё закончить и скрыться от всех. Наверное, хорошо было бы уехать куда-то, где ты никого не знаешь, и побыть наедине с мыслями. Все попытки сблизиться с Ли, напоминали бумажные самолётики, пущенные в бетонную стену с намерением её пробить. Он даже не замечал их, вернее, не удостаивал вниманием. Единственный, кто принял Виктора с радостью и обожанием был хаски Сын Гиля — Хан. Именно он радостно встречал нового жильца вилянием хвоста и иногда приходил к мечущемуся по своей одинокой постели мужчине, чтоб успокоить, ткнувшись большим влажным носом в ладонь. — Жаль я Маки оставил в Питере, вы бы подружились. Возможно, он бы даже понравился твоему хозяину больше меня. Невесело вещал подвыпивший Виктор Хану и рассеяно гладил по густой шерсти. В один из таких вечеров, выпив лишнего и не застав корейца дома, Виктор набрал знакомый номер и после недолгих гудков с облегчением услышал ответ. — Виктор! Что–то случилось, ты чего так поздно звонишь? — Юри, привет. Прости, я совсем забыл, что у вас уже ночь. Мне просто нужно было с кем-то поговорить. Понимаешь? — Э? С тобой всё в порядке? У тебя странный голос, ты что, плакал? Пусть Кацуки и прожил с русским фигуристом не так долго, но, ещё с детства восхищаясь им, он узнал больше, чем кто-либо. А потом расширил свои познания до абсолютных за время личного знакомства. Поэтому ему не составило труда понять, что его бывший парень в жутком состоянии. — Нет, не плакал, но, если честно, думаю, что всё ещё впереди. Невесело ответил Виктор. — Ты же знаешь, я живу вместе с Ли и тренирую его. На том конце провода повисла неловкая тишина, а затем Юри, аккуратно подбирая слова, сказал: — Я знаю, что ты тренируешь, Сын Гиля, все об этом знают, и про то, что ты с ним живёшь тоже… Никифорову не нужно было объяснять, что так толерантно пытался донести до него Юри. Широкая общественность была в курсе его несчастной любви, и, скорее всего, дома жёлтая пресса вовсю обсасывала трагизм ситуации. От осознания стало тошно. И с трудом выплывая из своих мыслей Никифоров вслушался в то, что всё ещё говорил Кацуки. — Я, правда, очень переживаю, ты стал плохо выглядеть, как-то осунулся что ли. Я видел тебя в недавнем интервью с участниками соревнований, ты какой-то потерянный… — Прости меня. Никифорову хочется сказать главное. Он сейчас очень остро ощущает потребность в том, чтобы исправить содеянное когда-то. — Прости за то, что я сделал тогда, за ту злую выходку и за обман. Я знаю, что я поступил как последняя мразь… теперь знаю. В трубке молчат с секунду, а затем Кацуки говорит: — Я давно тебя простил и не держу на тебя зла. Даже тогда не держал. Мы с тобой боролись за того, кого любили, а в войне и в любви — все средства хороши. Я не виню тебя… в отличии от Юры. Виктор усмехается и прикрывает глаза, хоть что-то остаётся неизменным. — Он всё ещё меня ненавидит? — Нууу… как тебе сказать… недавно он сказал, что тебя можно изображать на фресках вместо сатаны… но думаю, это была шутка. Виктор приглушённо смеётся, представляя себе недовольное лицо Плисецкого и его саркастичный голос. Сейчас Никифоров правда рад, что они с Юри нашли друг друга, что всё у них так сложилось. Он теперь понимал, как тяжело любить безнадёжно, как мало шансов, что твой избранник обратит на тебя внимание. — Я надеюсь, что всё-таки когда-нибудь, он меня простит. — Думаю, он тебя уже простил. Просто это же Юра, он не скажет об этом. — Хихикает японец и спрашивает более серьёзно, — всё так плохо с Ли? — Нет, не плохо, просто никак. Констатирует неприглядную правду Виктор и, откидываясь на спинку кресла, продолжает: — Я думаю, что заслужил всё это, поэтому не пеняю, просто… мне очень плохо, Юри, я люблю его. Кацуки тяжело вздыхает и говорит: — Ты в этом уверен? Ты уже влюблялся, и не раз, может, это временное? — Нет, увы, я знаю, что это другое. Но спасибо, что ты меня выслушал. — Да не за что, звони, если что. Правда, я не всегда смогу взять трубку, сам понимаешь, Юрио вряд ли одобрит наше общение. — Ха — ха… это точно. Попрощавшись, Никифоров отключает телефон, и только тогда замечает стоящего в дверях Сын Гиля. Он молча смотрит на тренера непроницаемым взглядом, а затем разворачивается и выходит. Первым порывом Никифорова, является желание пойти за ним и спросить: хотел ли что-то его подопечный, но, памятуя о его отрешённости, он остаётся на месте. Вечером, когда Виктор выходит в коридор, то видит, что дверь спальни Ли приоткрыта, из неё пробивается тёплый оранжевый свет, и Виктор уже делает шаг к вожделенному будуару, когда вспоминает, с каким безразличием отдаётся ему кореец. Внутри всё болезненно вибрирует и, зажмурившись, Никифоров покидает квартиру. Он берёт Хана и гуляет с ним до глубокой ночи, возвращаться сил нет. Он измотан своими чувствами и их безысходностью, и ему нужна передышка, покой. Нужно потерпеть до соревнований, и тогда он сможет уйти. Победа на чемпионате становится долгожданной и заслуженной. Ли блистал, как никогда, уверенный, спокойный, точный, изящный. Виктор любовался его выступлением, трепеща от восторга. Возможно в Ли нет такой яркой искры, как в нём самом, и он не гений, в макушку поцелованный, но задатки в нём весьма обнадёживающие. Банкет после победы, шумный и весьма многолюдный, официальная часть подошла к концу, теперь все расслабленно потягивают напитки и танцуют. Никифоров озирается по залу и замечает Ли у стены с какой-то девушкой. Парень стоит к нему спиной, и он не видит его лица. Но, подходя ближе, застывает, вдруг осознав, что яркий и переливчатый смех, который звучит даже сквозь музыку, принадлежит Сын Гилю. Молодой человек откидывает назад густую чёлку, и, что-то сказав, снова смеётся. Девушка рядом с ним смущённо кивает и смеётся в унисон. Внутри Виктора словно в секунду окаменевшее сердце начинает идти трещинами. Зловещий хруст он слышит даже сквозь гомон толпы и музыку. Так вот какой он с теми, кто ему нравится, кто ему интересен. Как чарующе он выглядит, как красиво смеётся, и лицо совсем живое, не мраморное. Настоящее. Острая боль внутри груди, руки мелко вздрагивают, а перед глазами всё плывёт. Нужно выйти на воздух, нужно уйти отсюда. Ноги, словно пьяные, несут пятикратного чемпиона окольными путями, но с горем пополам он добирается до выхода. В голове бьётся только одна мысль — уйти И поддаваясь этому желанию, русский тренер вызывает такси, под домом просит подождать его и, быстро собрав свои немногочисленные вещи в чемодан, порывается оставить записку. Но потом осознает, что для Сын Гиля неважно, почему он ушёл и что он вообще ушёл. Ему безразличны причины и чувства Виктора, как и сам Виктор. Поэтому, погладив на прощание недоумевающего Хана, Никифоров спускается к такси. — В аэропорт. Коротко и очень чётко говорит чемпион, надеясь, что собранность и сила воли его не покинут по дороге. В зале ожидания он позволяет себе закрыть глаза и расслабиться. Билет куплен, чемодан стоит рядом, через три часа самолёт до России, и на этом всё. Всё закончится. Он сможет погрузиться в свои страдания и, спрятавшись от всех, начать зализывать раны. И, кто знает, возможно, скоро он его забудет. Внезапно, его кто-то сильно дёргает за руку. Никифоров открывает глаза и в первые минуты думает, что это мираж. Перед ним, в классическом костюме, и даже ещё с медалью на шее, стоит запыхавшийся Сын Гиль. Он смотрит зло и как-то встревожено. Наверное, это самая большая гамма чувств, которую Виктор видел на этом лице с момента знакомства. — Ли…? Выдыхает неуверенно Никифоров, всё ещё думая, что это его мозг играет с ним злые шутки. — Почему ты здесь? — Я уезжаю. Виктору кажется странным всё происходящее. Зачем кореец приехал сюда? Он что-то забыл ему отдать? Или наоборот оставил? — Нет. — Что, прости? Никифоров сначала совсем не понимает, к чему было сказано это слово, и даже два раза прокрутив его в своей голове, он не может понять, к чему оно относится. — Я говорю — нет. Ты не уезжаешь. — В каком смысле? — Во всех. Ты остаёшься здесь. Никифоров перестает что-либо понимать, и даже душевная боль на время его отпускает, пока он судорожно старается понять, что происходит. — Почему? Наконец-то задаёт самый важный вопрос мужчина и смотрит в тёмные глаза с болезненным отчаянием. — Потому, что я так хочу. Ты нужен мне. — Нужен? Если ты о тренировках, то программы у тебя уже есть, любой тренер сможет уже довести их до конечной стадии и помочь тебе, я всё продумал, поэтому… — Нет. Я не о тренировках. Останься со мной. — Что? Как-то глупо уточняет Никифоров. — Я. Хочу. Чтоб. Ты. Остался. Со. Мной. Медленно и чётко выговаривает на английском Ли. Смотрит в глаза Виктора и впервые отводит взгляд. — Я не могу, прости. Мне слишком больно рядом с тобой. Я люблю тебя. И думал что, возможно, ты тоже сможешь полюбить меня, если лучше узнаешь, но сегодня я видел тебя с девушкой на приёме и понял… Кореец в обычной своей манере снова перебивает Виктора. — Я так и знал, что ты сбежал из-за этого. Я видел, как ты уходил, догнать только не успел. — Догнать? Зачем? Я не понимаю, правда, Ли! Никифоров срывается на крик и старается унять вспыхнувшие внутри чувства. — Потому что ты всё не так понял. Это не любовь. Я не люблю её, я люблю тебя. В голове стало как-то тесно от заполнившей всё фразы. Никифоров поднимается с кресла, нависая над корейцем и сжав ладонями его плечи переспрашивает. — Что ты сказал? Повтори. — Я люблю тебя, поэтому ты должен остаться. Даже если ты не хочешь быть со мной, останься как тренер. Я хочу, чтоб ты остался. Никифоров облизывает пересохшие губы, и схватив парня за руку, тащит к ближайшему уединённому месту. — Что значит — я не хочу быть с тобой? Я думаю, что это тебе я не нужен. Моя персона тебе безразлична, это ты не хочешь говорить со мной и спать, это ты не позволяешь мне даже на минуту стать ближе к тебе, а сейчас говоришь, что любишь? По-моему, это слишком жестоко, когда я увидел тебя с девушкой на банкете, ты вёл себя, как счастливый человек, так, как никогда не вёл себя со мной. — Это — Ха Ли — моя сводная сестра, она пришла меня поздравить, мы давно не виделись, поэтому… Виктор слегка отступает, но затем, прикрыв глаза, спокойно говорит: — Пусть так, это не главное. Это не меняет ситуации. Я безразличен тебе. — Нет, не безразличен. Уверенно говорит Ли, затем протягивает узкую ладонь, и касаясь чётко очерченной скулы Никифорова, целует его в губы. Медленно, сладко, горячо. — Я знаю, что о тебе говорят, тебе не нужны серьёзные отношения, ты всех бросаешь. Сын Гиль смотрит прямо, его глаза словно поглощают душу Виктора, но он продолжает слушать. — Я думал, ты играешь со мной, хочешь заполучить для галочки в списке. Подарки, цветы, комплименты. Я не люблю всего этого, мне не понятны такие поступки. Но отказаться от такого тренера как ты, я не мог, и, кроме того… ты мне нравился. — Нравился? — поражённо выдыхает Виктор. — Да. Но кто ты и кто я? Ты даже не заметил меня на кубке Ростелекома, зато я заметил, какими глазами ты смотрел на Юри. Мне казалось, что если на меня так будут смотреть, я буду счастлив, потому что это настоящая любовь. А потом, я увидел, как ты, в тот же день, целовал Плисецкого в одной из раздевалок, сжимал его в объятиях, шептал что-то на ухо, заглядывал в глаза и не мог остановиться. Меня поразило то, как ты одновременно можешь смотреть на одного влюблённым взглядом и желать другого с такой страстью. Ты способен играть чувствами, как никто, и ложь — твоё второе имя. Поэтому, когда я увидел этот твой взгляд, обращённый на меня, я сделал всё, чтоб не подпустить тебя близко. Никифорову казалось, что каждое слово это приговор. Безапелляционный и смертный. Всё это было правдой, всё до последнего звука. Раньше, до того, как он полюбил. — Нет. Послушай, я знаю, что ты мне не веришь, но я люблю тебя… — Сомневаюсь, ты недавно звонил, кому-то на родину, смеялся и выглядел в кои-то веки счастливым. И я готов спорить на что угодно, что ты говорил или с Юри или с Юрием. Никифоров удивлённо хлопает ресницами, припоминая этот эпизод, а затем облегчённо вздыхает и говорит: — Да, я говорил с Юри, но дело в том, что говорили мы о тебе. — Обо мне? Зачем? — Затем, что я люблю тебя и не знаю, что с этими чувствами делать. К тому же, мне нужно было попросить прощения у Кацуки, я ужасно поступил с ним. — Любишь… Ты уверен в этом? Не выдержав наплыва эмоций, Виктор жадно целует своего избранника, он сжимает его в объятиях и шепчет в самое ухо, что никогда не оставит его, если Ли того хочет. И кореец сдаётся, он словно отмирает после столбняка, обнимает Виктора за шею и целует в ответ. Страхи Никифорова наконец-то отступают, и он ощущает, что всё так, как должно быть. Сейчас, сидя за банкетным столом, он уже лучше понимает своего визави. Ему достаточно дрогнувших ресниц, чтоб он знал, что думает или чувствует кореец, и он абсолютно уверен, что его чувства взаимны. — По-моему сейчас удачный момент, если ты хочешь поговорить с Юрием, и, если что — скорая у меня на автодозвоне. Виктор фыркает, оказалось, у Сын Гиля есть чувство юмора, правда, весьма специфическое. — Не думаю, что всё будет так плохо. — Надеюсь. Никифоров, поднимаясь из-за стола, направляется к Плисецкому, и внутри крепнет чувство, что всё так, как надо. — Привет, Юрио. Плисецкий кривит губы в злой усмешке и доверительно обещает: — Назовёшь меня так ещё раз — выбью зубы. Парень вытянулся, стал одного роста с Виктором, и сейчас его бы уже никто не назвал феей, только Ледяным Тигром, не иначе. От всей фигуры Плисецкого веет уверенностью и силой, он сияет почище алмаза. Прав был когда-то Яков, сказав, что он не только заменит Никифорова, но и превзойдёт его. — Хорошо-хорошо, больше не стану. Я просто хотел кое-что тебе сказать. Скажу и уйду, не буду тебя нервировать. — Тогда хватит этих прелюдий, выкладывай давай, а то меня муж ждёт. Бывший чемпион набирает воздуха в грудь, и на одном дыхании оглашает: — Прости меня. Я знаю, что ты меня сейчас скорее всего пошлёшь, но я всё равно скажу. Мне очень стыдно за то, что я сделал, и я хочу попросить у тебя прощения. Теперь, я понимаю тебя гораздо лучше и хочу, чтоб ты это знал. Плисецкий сжимает зубы и, сверкая неистовыми очами, шипит: — А с чего это ты вдруг прозрел? — Жизнь наказала, и довольно сурово. Я сожалею о том, что сделал, поверь мне. — Сожалеет он, ты мне жизнь столько времени портил, крови галлон выпил, а теперь прощения просишь? — Да. — Пфф… тоже мне, оптимист, я тебе не мама Тереза, чтоб прощения даровать. Юра складывает руки на груди и смотрит надменно. И когда Виктор уже решает, что ему откажут, он неожиданно спрашивает: — Это из-за твоего шизанутого парня? — Он не более шизанутый, чем ты, котёнок, так что не стоит бросаться словами, но в целом ты прав. — Котёнок — относится к разряду тех слов, за которые, я тебе буду части тела отрывать, так что фильтруй базар в следующий раз. А по поводу корейца твоего, могу только сказать, что так тебе и надо. Пусть хоть кто-то тебя воспитает, как положено. Виктор смеётся и внезапно чувствует, как его кто-то берёт под руку. Он скашивает взгляд и видит Ли, стоящего рядом и внимательно разглядывающего Плисецкого. — Тьфу ты! Напугал! Ты что, телепортировался сюда? — Нет. Подошёл. Убийственная серьёзность Сын Гиля выбивает даже Юрия из колеи, и он нервно сглотнув, бросает: — В общем, веселитесь, мне пора к Юри, ещё увидимся. И когда Виктор уже разворачивается чтоб уйти, в спину ему прилетает громкая фраза, сказанная по-русски: — Не парь себе больше мозги, старикан, всё в порядке. Ли не знает русского, но по облегчённому вздоху своего парня понимает, что цель достигнута и с лёгкой улыбкой сжимает его ладонь.