***
Онегин любил долгие трапезы, никуда не спешил во время еды, не смел никогда нарушать правила этикета, и уж тем более есть на ходу, словно простолюдин! Ленский же, привыкший к более быстрому ритму жизни за границей, едва сдерживал свое нетерпение. — Прекратите дрожать, Владимир, вас я точно не съем, — улыбался Евгений, аккуратно вытирая уголки губ. Ленский же, уже покончивший со своей порцией и растягивающий чашку чая, следил за другом. Около полугода они проводят обеды друг у друга, после этого занимаясь науками — Онегин оказался удивительно невежден в плане образования, нахватавшись по верхам чего-нибудь и учась в свое время кое-как. Любовь Онегина к некой роскоши на трапезах удивляла. Обычно ловкий, стремительный мужчина становился степенным генералом, а стоило посмотреть в его глаза, как тут же виделся уже немолодой, повидавший многое человек. Ленский удивлялся подобному, изучал друга, узнавал его и понимал его слова, сказанные так давно и в то же время так недавно. Татьяна действительно охладела, более того, сама стеснялась своей порывистости, своей наивности. Она более углубленно изучала персонажей прочитанных ею романов, пыталась увидеть за поверхностной маской личности и удивительно хорошо за полгода наловчилась в светских беседах (вот уж где Онегин был мастак!). — Я подумал, Евгений, что для яркости вам нужны примеры, — покончив с трапезой и пройдя на веранду в яблочном саду Ленского, так похожего на сад Лариных, начал свою лекцию Владимир. — Потому подготовил для вас такую памятку. На стол тут же легли несколько карточек с правилами правописания и построения предложения на сложном, для Онегина, немецком. До того Евгений знал лишь пару фраз, услышанных на приемах, ему больше приятен французский, язык столицы. Спустя час занятий Онегин с удивлением признал, что так материал усваивается гораздо легче и быстрее, ведь до того они могли до самого вечера пытаться разобрать простое предложение. — Вы гений, Владимир, — искренне произнес Онегин, любовно поглаживая карточки. — Вам всенепременно стоит заняться образованием в нашей Империи. Тогда, быть может, каждый смог бы читать Гёте или же Шиллера! Ленский зарделся, отводя в сторону взгляд. Он пытался сосредоточиться на саду, где созрели румяные яблочки, думал о варенье, что так изумительно варит Матренушка, но мысли, — ах, негодники! — все возвращались к Онегину. Ленский видел его маску, приготовленную еще, наверное, для его прошлого окружения: холодная улыбка, ледяной взгляд, услужливость, вежливость, пропитанная неестественностью, и видел его настоящего, улыбающегося, смеющегося, печального от неудач и смущенного от своих скудных познаний. — Бросьте, Евгений, это такой пустяк, — начал было говорить Ленский, как Онегин тут же развернул его к себе, нарушив так оберегаемое в последние полгода личное пространство. Владимир обескуражено замер. — Не пустяк, мой друг, — Онегин был действительно возбужден. Его волосы растрепались от нервного жеста, отчего Ленский невольно умилился смешному виду друга. — Вы действительно смогли обучить меня, что не давалось, уж поверьте, многим учителям. Внутри Владимира будто разгорелся пожар, неистовый, неудержимый, он проникал в мысли, в сердце, охватив все тело и душу. — Евгений, я… — Ленский сглотнул ком в горле, но больше не смог вымолвить ни слова под внимательным взглядом серых глаз. Чувства, такие неправильные, двигали Владимиром, иначе он никак не мог объяснить свой поступок, который бы в жизни не смог бы сделать на трезвую и холодную голову. Быстро приблизившись к Онегину, Владимир коснулся устами его сухих губ, смотря в серые глаза. Зрачки Онегина резко расширились, но что именно в тот момент он думал, Ленский не знал, просто пытаясь справиться с рваным дыханием, бешеным танцем сердца от одного лишь касания, от преступной близости. Онегин, после поцелуя, резко переменился в лице, и с ужасом и болью Владимир понял, что это его маска. Маска холода, безразличия. Маска для чужих ему людей. Лишь одним безумным необдуманным действием Ленский оттолкнул от себя друга, единственного не то, что в округе, во всем мире. — Думаю, вы переутомились, Ленский, — встав, Онегин резко кивнул, что не позволял даже с дерзким на язык Зарецким. — Оставлю вас. Встретимся на балу Лариных. Евгений быстро покинул территорию поместья, в то время как Ленский не мог сдвинуться с места. Он дышал через раз, смотря перед собой, и не мог справиться с этим оцепенением, как бы ни старался.***
Евгений сидел, терзаемый неведомыми ранее чувствами, и цедил все такой же прекрасный чай Лариных. Бал был так же скучен, как и вся жизнь в провинции. Никаких толком новостей, так, редкие сплетни о покупке лошадей или коров, да разговоры об огородах. Онегин был далек от хозяйства, все обязанности, передав смышленому приказчику в его поместье. Тот и крестьянами заправлял, и слушал редкие пожелания барина. Весь вечер Татьяна, что праздновала именины, сияла в огне свечей, становясь похожей на прекрасную сударыню, а не провинциальную девчонку, не бывавшую дальше владений отца. Онегин отметил, что Татьяна была ему мила. Действительно мила, особенно когда он немного узнал ее, но после его выговора на ее письмо и поступка Владимира… Нет, Евгений никогда бы больше не смог полюбить девушку. Сколько бы он ни врал себе, сколько бы ни игнорировал Ленского, сколько бы ни изображал из себя сурового генерала, Онегин в душе понимал, что безумно хотел повторить тот сладкий миг. Всего лишь касание, всего лишь взгляд, но они уже пробудили в Онегине неизвестную до того странную волну тепла, что держала его в уютном коконе по сей день. Любовь. Именно так описывала ее матушка, пытаясь объяснить маленькому Евгению разницу между тем, чему учил его отец, и тем, что желала ему мать. — О чем печаль ваша, сударь? — обратился к Онегину его старый знакомый, проездом бывший в этих краях. Князь Гремин, жутко изувеченный на войне, когда-то останавливался у Онегиных, где нашел приятеля в лице еще совсем юного и незрелого Евгения. — Муки сердечные, мой друг, — улыбается в ответ Онегин, заметив сомнения в глазах приятеля. Действительно, Онегин и любовь! Нет смешнее небылицы, даже Гильо, его слуга, не смог бы такое выдумать. — Разыгрываешь ты меня, сударь, — качает Гремин головой. — Если бы, мой друг, — Онегин тяжко вздохнул. — Не может быть! — чуть громче положенного воскликнул князь, однако быстро понизил голос. — Что за красавица тебе попалась, что сердце твое растаяло? Неужто Татьяна? Красива, мила… я и сам готов ухаживать за ней. — Не Татьяна. Гремин еще долго гадал, вспоминая всех знакомых ему дам. Напомнил он даже о покойной госпоже Разумовской, но быстро отмел этот вариант — стара она была и страшнее черта, хотя знала обо всем и обо всех — Сдаюсь, сударь, — покачал головой Гремин. — А ты и не сознаешься, по лицу твоему вижу. Что же, удачи тебе с ней, кем бы она ни была. Гремин откланялся, целенаправленно двигаясь к имениннице, все еще думая над возможностью ухаживать за ней. Онегин же, чуть развеселившийся от разговора с приятелем и выдумок Гильо, направился в другую сторону, чтобы отдохнуть в пустой комнате, немного посидеть в тишине, подальше от повторяющегося в пятый раз вальса и громких речей провинциалов. Комната была пуста, из освещения лишь несколько свечей. Онегин подошел к письменному столу, где лежали испачканные чернилами перья, исписанные убористым почерком бумаги, но читать не стал. — Устали? — раздался позади голос Ольги. Онегин обернулся, смотря на, безусловно, прекрасную девушку. Та мило улыбалась, смотря на Онегина так умиленно, что тот и сам готов был в себя влюбиться. — Немного, сударыня, — чуть склонив голову, ответил Онегин. — Вы, как могу заметить, тоже? — О, батюшка решил вспомнить молодость, — кокетливо хихикнула она в ответ. — Я пожелала сразу скрыться. Онегин улыбнулся уголком губ. Ольга, до того несколько зажатая, тут же получила необходимую ей уверенность. Подойдя в два шага к Онегину, она присела на колени, заставив его смущенно зардеться. — Что вы… — начал было он хрипло, но Ольга лишь тихо рассмеялась. — О чем вы думаете, сударь? — кокетливо подмигнув, Ольга открыла нижний ящик и выудила дорогую на вид бутылку вина. — Матушка попросила меня принести в ее покои. Все служанки куда-то пропали. Онегин, пристыженный, униженный, тут же попросил прощения, проклиная себя самого. — Я нисколько не в обиде, сударь, не тех нравов, — смех Ольги действительно успокоил Онегина. — Правда, будь здесь мой отец, вам не отвертеться от дуэли. Девушка удалилась, степенно шагая прочь из комнаты. Онегин же, все еще чувствуя свою вину за порочные мысли, сел на диван и массировал виски, устало вздыхая. — Что ни день, то приключение, — заговорил он вслух. Хрипло, несколько тихо и неловко, но так Онегин чувствовал, что понимает все лучше и видит ситуацию со стороны. — И каждое это приключение стоит мне репутации, стоит мне самоуважения, — Евгений взъерошил волосы. — И что мне делать? Как мне быть? Сколько еще себя мучить, прежде чем найти ответ? Впрочем, что и искать. Я люблю Владимира, это факт, неоспоримый, неизменный. Я, противник искренних чувств, сторонник браков по расчету, хочу разделить жизнь, смерть, постель с мужчиной, другом. Какое же бесстыдство! Какое безумие! Неужели я, подобно Лаврову, буду щеголять на балу нагишом, возомнив себя непонятно кем? О, избавь меня от такой участи, Всевышний. Онегин, успокоившись хоть ненадолго, вернулся на бал, однако Ленского так и не встретил, тот, по словам Гремина, пропал, стоило князю подойти к Татьяне и ее отцу.***
Владимир блуждал в белом тумане. Краем сознания он осознавал, что это лишь сон, что ему стоит подчиниться своим чувствам, чтобы найти выход, потому не испугался ни пропавших в тумане ступней, ни рези в глазах от яркости света, лившегося будто отовсюду. — Где я? — пройдя несколько километров и, казалось, не сдвинувшись с места, громко воскликнул Ленский. Голос его не был хриплым, наоборот, каким-то слишком высоким, детским. И верно, все тело Владимира стало меньше, тоньше. — Ты нигде, — ответили ему до боли знакомым голосом. Евгений. — И везде. Это место — ты. — Покажись, — попросил Владимир. Не требовал, но и не плакал, моля. — Пожалуйста. Владимир резко вырос до своего прежнего роста, становясь самим собой. Туман сменился верандой, а Онегин также сидел, как в тот злополучный день. Только лишь не был так возбужден, так обрадован. Ленский с сомнением протянул к нему руку и осторожно коснулся пальцами щеки. Холодно. Владимир, впрочем, не одернул руку, лишь улыбнулся слабо. Онегин из сна сидел почти неподвижно, лишь изредка его зрачки меняли свой размер. Казалось, он даже не дышал. — Я… — слезы застилали Владимиру взор, и свободной рукой он быстро их стер, неожиданно ясно чувствуя влагу на ладони. — Я люблю… вас. Я люблю вас, — продолжал он, преодолевая внутренний барьер мировоззрения, общественного мнения. — Я люблю вас, — повторял он, приближаясь ближе к Онегину, который с теплой улыбкой слушал его. — Я люблю вас. Ленский остановился всего в сантиметре от губ Онегина. Страх захватил его с головой. Даже во сне он боялся отторжения, боялся, что вновь испортит все. — Я люблю вас, Владимир, — ответил ему Онегин, обжигая дыханием губы. Евгений сам поцеловал его. Более умело, чем смог бы Ленский, более страстно, прижимая к себе за талию, лаская свободной рукой волосы. Весь день Ленский провел на веранде, принимая там жалобы некоторых крестьян. Работать там было так легко, хоть и холодно, и можно было провалиться в глубокий сугроб, но Владимир успокаивался от одного только взгляда на яблоневый сад. Скоро… скоро он сможет выполнить задуманный ранним утром план, нужно лишь дождаться весны.***
Евгений больше не мог сидеть на месте. Все вокруг опротивело: и бумаги, и письма, и заботы, и соседи. Он готов был прямо сейчас выбежать на улицу и, провалившись в снег по колено, закричать от бессилия. Свечи заканчивались в имении, большая часть запасов исчезла за темную зиму, чернила он умудрился истратить за последнюю неделю, когда его поздравляли с днем рождения родные и знакомые. Не такой пышный праздник, как именины, потому Онегин мало кому об этом говорил. — Господин, Петруша, того, приболел. Марья просится уехать, это, за лекарем, — без стука ворвался внук приказчика. — Простите-с за мое… — Отправишься вместе с Марьей, — прервал его Онегин, подняв на мальчонку красные глаза. — Меня сейчас не будет, на хозяйстве дед, передашь ему по пути. — Да-с, барин, как велите-с, — низко поклонился он и выбежал, крича ответ Евгения. Сам же Онегин, подгоняемый собственной решимостью, надел теплое пальто, шерстяное, вытащил из дома ямщика и велел ему ехать к Ленскому в поместье. Если ямщик и был удивлен, то ничем не показал, послушно впрягая лошадку в сани. Путь предстоял не близкий, дай Бог к темноте добраться, но у Онегина была стойкая уверенность в необходимости неожиданного визита. — Когда прибудем, найди ночлег, в темноте не езжай, — выдавал заранее указания Евгений. — В метель еще попадешь. — Как скажите-с, господин барин, — не стал перечить ямщик, хотя раньше, поборов смущение, мог изредка дерзить скучающему по интригам и словесным кружевам Онегину. По прибытии Онегин порадовался, что отдал ямщику такой приказ — и впрямь подымалась метель, ямщик едва успел спрятать лошадь, да зайти в дом Владимирского слуги. Сам Онегин стремительно, позабыв о степенном шаге человека высшего света, почти бежал к дому, продрогнув до костей. Дверь ему открыла сонная женщина, Матренушка, которую Ленский держал за главную по всему хозяйству. — Кто таков? — спросила она, толком глаза не открыв. — Евгений Онегин, мне нужно срочно к сударю, — как можно медленнее произнес Онегин, чуть растягивая гласные. Матренушка раскрыла глаза шире, тут же поклонилась, бормоча: «Как скажите-с, сударь… проходите, сударь… ваше пальто, сударь… подождите здесь, сударь, господин сейчас подойдет», но Онегин почти не слышал ее из-за шума в ушах. — Евгений, — приветливо улыбнулся Владимир, заходя в комнату. — Рад вас видеть. Онегин мгновенно подскочил на ноги, оказавшись совсем рядом с Ленским. От мужчины веяло холодом, и Владимир на мгновение начал сомневаться в том, что происходящее реально. Ленский протянул руку, боясь, что натворит глупости, но, поймав себя на раздражении от сомнений, более стремительно, чем надо было, дернулся, случайно ударив Онегина. — Прости! — бледнея, прошептал Ленский. Онегин, впрочем, и не думал обижаться, лишь открыто хохоча от абсурдности ситуации. — Я не хотел, — оправдывался Владимир, усадив Онегина на диван. — Я, правда… Онегин прекратил смеяться. Он взял ладонь Ленского в свою, переплел их пальцы и не прекращал улыбаться. — Я люблю Вас, — просто говорил Онегин, целуя запястья Ленского. — Я люблю вас, — обнимая одной рукой за спину. — Я люблю Вас, — целуя в шею, кусая игриво мочку уха. — Я люблю вас, Евгений, — в ответ страстно говорил Ленский, отвечая на ласки, ведя с собою на кровать. За окнами бушевала буря, и никто из обитателей имения не слышал ничего, кроме стихии, бережно оберегавшей тайну двух влюбленных.