В ночном Ехо тревожно и странно светло

      «Чиффа-Чиффа, ты что, в засаде сидишь?»       «Почти, душа моя», — отзывается Джуффин. Он и впрямь сидит в засаде — играет в крак с каким-то столичным умельцем, строит из себя провинциального лопуха. И выигрывает понемногу, разрешая противнику иногда отыграться, чтобы не сбежал.       «Вылезай немедленно из своей засады, — категорично требует Пондохва, будто Чиффа — один из его Магистров. — Иначе не успеешь найти себе костюм».       «А зачем мне костюм? — интересуется Джуффин, украдкой бросая взгляд на собственное лоохи. — Ты прожёг на моей одежде дырку, пока я не видел?»       «Нет, но уже почти жалею об этом и мечтаю исправить эту прискорбную ошибку. А теперь действительно вылезай и иди одеваться. Сегодня карнавал. И я хочу на него пойти».       Вот теперь Кеттариец почти по-настоящему удивляется. Так, что чуть не проигрывает партию, утратив бдительность.       «С чего это вдруг? Я же такая сомнительная личность, а, сэр Лойсо. И потом, тебе же не нравится Ехо, настолько, что…»       «Именно настолько, что, — обрывает его Пондохва. — Но у меня есть только один город, в котором я могу пойти с тобой на карнавал. И только одна сомнительная личность, с которой я хочу танцевать на нём. Выбирать не из чего».       Джуффину бы сказать, что, конечно же, есть из чего, во всяком случае, когда речь идёт о городах, но он молчит до поры до времени, заканчивает игру и действительно собирается домой. Находит старое шимарское лоохи, поношенное, охотничье, от которого пахнет горами, лесом, медовыми травами и почему-то янтарём.       — Кеттарийский охотник, так Кеттарийский охотник, — ворчит он себе под нос, привычным жестом накидывая на голову капюшон.       А потом он выходит на улицу, и идёт по Ехо, заполненному смеющимися людьми и разукрашенному светящимися огнями. Люди веселятся, словно бы и нет никаких Смутных Времён, только на дне зрачков у них прячутся тревога и настороженность.       Лойсо больше не посылает ему зов, Джуффин только ухмыляется и ходит бесцельно по улицам. Знает, что в конце концов они всё равно встретятся. Плутовка-судьба обожает сводить их вместе, словно бы посмотреть хочет, что же получится.       Джуффину, в общем, тоже интересно.       Лойсо выворачивает прямо на него из-за угла так резко, что сэру Халли приходится схватиться за нос, оказавшийся аккурат напротив твёрдого и неудобного лба Великого Магистра Ордена Водяной Вороны. Лойсо, впрочем, тоже шипит и трёт лоб, так что Кеттариец чувствует себя отомщённым, даже нос болит меньше.       А когда он замечает, во что же нарядился Лойсо, болеть перестаёт вообще, только неприятно щемит в груди.       Судьба, должно быть, аплодирует собственной удачной шутке.       Лойсо кутается в серебристое шимарское лоохи, из-под капюшона и маски остро высверкивают чужие светло-серые глаза, что, конечно, ничуть не мешает его узнать. Лойсо разгуливает по городу в костюме чиффы, и это смешно ровно настолько же, насколько больно. «Так нам и бегать друг за другом, — думает Джуффин. — Охотник и его вечная бессменная жертва, хитрая и смешливая. Ну и что же нам делать с тобой, сэр Пондохва? Что же нам с тобой делать?»       А потом он смотрит на Лойсо, и глаза у того больные, но всё равно такие яростные и отчаянные, что Джуффину становится стыдно. «Плевать я хотел на судьбу, — молчит Лойсо. — Она дура, и даже не потому, что считает, что сможет нас с тобой разлучить. А потому, что я всё равно поверну по-своему, на то я и не ясновидец. Веришь мне?»       — Мог бы хотя бы сделать вид, что тебе смешно, — фыркает он вслух.       — Так смешно, что слов нет, — фыркает Джуффин. Обнимает Лойсо за талию, поправляет заботливо капюшон на его голове. Лойсо кривит губы в улыбке, щурится, внимательно вглядываясь Кеттарийцу в лицо, пока его собственные черты текут и переливаются под неровным светом уличных фонарей.       — И мне тоже смешно, — проникновенно сообщает Пондохва, а потом осторожно кусает Джуффина за многострадальный нос. — И учти, за сегодняшнюю ночь я ни разу не назову тебя Чиффой. Потому что теперь чиффа у нас я, а не ты. Можем считать, что я выиграл у тебя это прозвище на одну ночь… ну, скажем, в твой любимый крак. Это такая несусветная чушь, что как раз подойдёт.       — Ну ты и наглец, сэр Пондохва! — с восхищением отзывается Джуффин. Лойсо прикладывает палец к губам, мол, не называй меня сегодня так. Мы с тобой этой ночью вовсе не мы, а просто два счастливых идиота, которые идут танцевать на карнавале и целоваться под светом фонарей. Два абсолютно счастливых влюблённых идиота, у которых нет никакой страшной судьбы. «Я совсем не против быть с тобой таким, — думает Кеттарийский охотник. — Даже не стану делать вид, что это очередная маска». «Какая к вурдалакам разница, — смеётся Лойсо. — Дырку над тобой в небе, Кеттариец, это же карнавал! Носи столько масок, сколько захочешь, мне нет до них никакого дела!»       А потом Лойсо срывается с места, пламя серебристое, Кеттарийский охотник чувствует, как скользит оно по пальцам, живая стрела, воплощённое волшебство, Истинная магия, как она есть. Одно из главных чудес, обрушившихся на голову сэра Джуффина Халли. Джуффин ныряет в толпу за ним.       Вокруг — разноцветные лоохи, люди смеются, маски мелькают тут и там, и сверху это похоже на шумящее поле звонкой весёлой цветной травы, со всех сторон расцветающей колдовскими огнями. Кеттариец искренне удивлён, что они всё ещё здесь, потому что уж кто-кто, а Лойсо никогда не переносил шумных сборищ, но самому ему хорошо, ещё бы сжать в руке чужую горячую ладонь, и всё, можно проваливаться на Тёмную сторону от счастья.       Но сэр Пондохва, видимо, тоже не дурак поносить маски, и он прячется, ловко мерцает серебряным пламенем посреди толпы, смеётся заливисто, так, что сам перестаёт касаться ногами мостовых. «И хорошо, — думает Кеттариец. — А то с него бы сталось испепелить того, кто наступит ему на ногу».       А Лойсо почти не видит окружающих его людей, и реальность вокруг ходит ходуном, просвечивает огненными дырами, и Лойсо жмурится от удовольствия, ему, может, потому и хотелось бы заставить мир рухнуть, потому что — вдруг будет похоже, но только ярче, и всё вокруг вот так же будет сквозить певучей пустотой. И толпу вокруг он терпит только потому, что если сощуриться вот так — не будет никакой толпы, один только Кеттарийский охотник. «Это вовсе не из-за каких-то особых чувств, даже не думай, Кеттариец, я не такой дурак. И даже не потому, что всё это сейчас перетекает на изнаночную сторону далеко не без твоего участия, в твоих силах показать мне такой фокус, я в курсе. Это просто потому, что ты будешь даже там, потому что ты можешь сбежать, потому что ты не привязан к этой реальности, и я это знаю, и ты тоже прекрасно знаешь. Ты вообще не то что бы к кому-то или чему-то по-настоящему привязан».       И это, разумеется, лучше всего.       — Попался, — говорит сэр Джуффин Халли, и мёртвой хваткой сжимает его запястье. Лойсо бы начать вырываться, но вместо этого он склоняет голову в лисьей маске набок и жмурится от удовольствия. Хорошее чудо сотворил, Кеттариец. Маленькой любопытной лисичке очень понравилось.       Но настроение у Лойсо всегда меняется стремительно.       — Пойдём отсюда, — вздыхает он. — Надоело.       Они идут рука об руку — чиффа и охотник на горных лис да мятежных магистров в придачу. Цветные домики вокруг, разукрашенные фонарями, почти перестают дрожать и плыть, перетекая друг в друга, сматываясь в сверкающие клубки. Сквозь цветные мостовые прорастает сухая жёлтая трава. Небо стекает к горизонту, как молоко, пенится по краям светло-зелёной призрачной луны, острого серебра, вспоровшего небесную плоть. Лойсо улыбается мечтательно, и глаза у него сонные и задумчивые, и Джуффин знает, что это даже страшнее, чем ярость, потому что в таком вот состоянии сэр Пондохва может не то что провалиться на Тёмную сторону, а и правда уничтожить мир, даже не заметив того. «Живы-то мы все потому, что его лень и мечтательность пересиливают ярость и могущество. Что, кстати, не значит, что не можем от того же и умереть».       — Хочешь, пойдём ко мне домой? — весело предлагает Кеттариец, чуть сжимая его ладонь. Лойсо окидывает его рассеянным, но оценивающим взглядом:       — И я заберусь в твоей спальне в твою кровать и буду читать твои книги, да? Хорошая идея для абсолютно незабываемой ночи.       — Ужасно романтично, да? — смеётся сэр Халли. — Настоящее приключение, никаким Магистрам древности и не снилось!       — Да… — странно меланхолично тянет Пондохва. — Такое им уж точно не снилось. Но нет, пожалуй, воплощать их самые страшные не-сны мы будем не сегодня. Я хочу танцевать, Джуффин.       Он произносит это не то что бы очень уж проникновенно или надрывно, не слишком тихо, спокойный задумчивый голос. Но зато глаза — зелёные, и в них отражается острый серп луны, как кинжал или взмах руки. Как щелчок пальцев. И имя — сэр Пондохва почти никогда не произносит его, вечно дразнится и смеётся, — похоже на срывающийся с губ сероватый табачный дым.       И мир переворачивается и вздрагивает, небо перепуганной ночной птицей вспархивает из-под ног.       — Ну, раз хочешь, душа моя, то что же с тобой поделаешь, — очень серьёзно произносит Джуффин. — Только одно условие: раз уж нас с тобой угораздило так вырядиться, будем танцевать настоящие кеттарийские танцы. Обещаю, ты будешь в ужасе.       — Ладно, — на удивление покладисто соглашается Лойсо. — Обязательно буду в ужасе, если тебе так хочется.       — Вот поэтому я тебя и люблю, — вздыхает Джуффин, осторожно перехватывая его руки, как будто рядом с ним не человек, а стекло витражное и хрупкое, сотканное из цветного ветра, из каприза решившего задержаться в зыбкой форме. — Где ещё найти того, кто будет уделять такое внимание моим желаниям?       Они делают шаг за шагом, медленно, две серебристо-серые тени, разукрашенные зелёными лунными бликами. Танцуют. Лойсо опять забывает касаться мостовых хотя бы носками мягких сапожек, но Джуффин ему и не напоминает — зачем, если так гораздо удобнее дотягиваться до чужих тёплых губ? Пондохва щурится, неуверенно повторяет шаги за Джуффином, не забывает иногда ужасно выразительно и совершенно недостоверно изображать ужас. Поворот, руки сплетаются, шаг назад, кончики пальцев касаются друг друга, задеть звенящие от лунного света камни… Лойсо улыбкой отражает сонный изгиб лунного лезвия. А потом откидывает капюшон с головы, тяжёлые светлые пряди падают на лицо, маску не снимает, отступает на пару шагов — невидимые зеркальные грани пролегают между ними.       Лойсо танцует сам, прикрыв глаза, острые тени от ресниц на щеках, чернильно-золотистые росчерки. Поднимает руки над головой серебристыми крыльями, изукрашенные края лоохи закрывают лицо. Из-за ткани сверкают непримиримым огнём зелёные глаза, искры огня меняют его лицо, просвечивают насквозь. Живое пламя танцует на мосту, и Хурон дрожит, вздыбливает спину, как напуганный фермерский кот. Кеттариец умело вплетает в танец охоту, не касается Пондохвы, как бы ему ни хотелось, оставляет между своей рукой и чужим плечом бесконечную пропасть с нить толщиной.       А потом Лойсо прислоняется спиной к перилам — сами не заметили, как вышли на мост, — и перевешивается через них, откидывается обессиленно. Джуффин ловко подхватывает его и целует снова, пока есть возможность, пока Лойсо не начал вырываться и отмахиваться от него, мол, не до твоих нежностей, отстань. Но сейчас Великий Магистр не возражает, утыкается носом в чужую шею, не кусается даже. Тёплый и удивительно сонный, с чего бы.       — Это были уже какие-то Куманские танцы, — качает головой Джуффин. — Пока любовался на тебя, так и захотелось завести себе гарем.       — Испепелю, — фыркает Лойсо делано грозно и прищёлкивает пальцами.       — Меня или гарем? — живо интересуется Кеттариец. — Не переживай так, душа моя, ну, хочешь, я и тебя к себе возьму?       — Это я тебя к себе, — огрызается Пондохва и прижимается ближе. Хмурится и зябко поводит плечами. Хурон за его спиной волнуется и вздымается звенящими переливами воды. И какая странная сегодня луна, весь воздух напоен ею, острый, прозрачно-зеленоватый, гулкий… И вокруг совсем нет людей, праздничный шум где-то далеко, в ночном Ехо тревожно и странно светло. Лойсо отчаянно не нравится здесь, до зуда под кожей, и цветные камни мостовых не болезненно, но неприятно жгут ноги через подошвы обуви. Лойсо зло сводит острые светлые брови — и жжёт в ответ.       Сэр Джуффин Халли ни слова не говорит. Подхватывает его на руки, как усталого ребёнка, и прижимает к себе. Будто Лойсо и не весит ничего, цветной трепетный ветер, зеркало витражное. Ухмыляется и зубами тянет за ленту маски. Лойсо не возражает, медленно, чуть не путаясь пальцами, распускает хитрый узелок, роняет маску себе на колени, как трофей, серебристую лисью голову.       — И теперь Чиффа снова я, — ласково сообщает ему Джуффин. — Справедливость восстановлена.       — Дура твоя справедливость, Чиффа, — ворчит Лойсо. Но из рук не выворачивается, даже голову на плечо кладёт. Надо же. Вот оно как бывает, качает головой Джуффин. Отвечает:       — Чужая, может, и дура, а моя — нет. У меня своя, специально обученная справедливость. Она всегда поворачивается в мою пользу, умница, правда?       — Осталось так же обучить судьбу, — ядовито отзывается Лойсо и всё-таки выскальзывает из объятий. Садится на перила моста, рассеянно болтает ногами. Выпускает в воздух несколько ярких огненных птиц, отражения пляшут на воде, и Хурон шипит, совсем похожий на кота.       А потом Пондохва щурится хитро — куда только подевалась его задумчивость? — и откидывается назад, с размаху чуть не падает в воду, замирает над самой поверхностью, с интересом смотрит себе под ноги. Кеттариец смотрит на него сверху вниз и только головой качает. Аккуратно соскальзывает туда же. Становится рядом.       — Если ты думаешь, что теперь-то мы, наконец, отправимся к тебе, то знай, что больше всего в твоей спальне меня всё ещё интересуют книги, — проникновенно сообщает ему Великий Магистр Ордена Водяной Вороны.       — Я всегда это знал, поэтому там их и храню, — коварно ухмыляется Джуффин. — Великолепная приманка для мятежных магистров, знаешь ли! Но тебя придётся оставить в живых, и моя репутация, как ни крути, будет загублена, — он кланяется Лойсо и смотрит на него подобострастно. — Есть ли у меня хоть какой-то шанс сохранить её, о Величайший из Безумных Магистров?       — Есть, — снисходительно кивает Лойсо. — Если пообещаешь мне не заводить никакого гарема.       Чиффа изображает размышления несколько минут, а потом машет рукой, мол, какой смысл в гареме без такой-то репутации?       Они идут прямо по воде, волны подбегают к ногам, лижут сапоги Джуффина, шипят тихонько под шагами Пондохвы. Если весь мир вокруг всю жизнь, сколько себя помнишь, жжёт тебя насквозь, ничего больше не остаётся, кроме как ответить ему тем же — очень простая логика, всегда так срабатывает.       — Мне очень жаль, что так получилось, — мягко говорит Кеттариец, сжимает ладонь Великого Магистра в своей. Переплетает пальцы.       Лойсо вырывается с неожиданной яростью и вскидывает голову. Взгляд у него такой — сгоришь на месте, шагу сделать не сможешь, никаких посохов и заклинаний не нужно тому, кто умеет смотреть вот так.       — Уж меня-то можешь не обманывать Чиффа, — цедит он, и в словах, в противовес взгляду, смертный лёд. Убийственное сочетание. — Чего тебе жаль? Что мы не живём в одном домике, не боимся выходить на улицу, чтобы не попасться кому-нибудь под руку, что ты не пьёшь мою камру изо дня в день, не колдуешь потихоньку, потому что на большее не хватает силы от счастья и спокойствия? Жаль, что от тебя пахнет другими мирами, что стоит тебе рассмеяться, и ты просыпаешься на Тёмную сторону? Этого тебе жаль?! Да мне, может, именно это и нужно было всю жизнь — чтобы я не знал, иду я с тобой на свидание, или мы подерёмся, да и зачем выбирать что-то одно. Всегда чего-то такого хотел.       Джуффин молчит. Смотрит на него то ли с изумлением, то ли с восторгом, впрочем, для него особой разницы нет между этими двумя. Лойсо как-то озлобленно вцепляется снова в его руку и опускает голову, так что жёсткие светлые пряди закрывают лицо, но не могут скрыть пылающий в нём огонь.       — А, к вурдалакам это всё. Ни о чём ты не жалеешь, — уже тише произносит он. — И я тоже.       — К вурдалакам, — соглашается Кеттариец. — Чего бы и не к ним. Прости меня, сэр Пондохва. Я, дурак, не подумал, какой ты у меня проницательный. — Он молчит пару секунд, лукаво щурится и продолжает: — Хотя от твоей камры я никогда не откажусь, так и знай. Уж на это моей глупости никогда не хватит. У тебя не камра, а настоящее любовное зелье, привораживает с одного глотка.       — Абсолютно невыносимый тип, — вздыхает Лойсо и качает головой. Диковинной птицей вспархивает обратно на мост и идёт. Цветная мостовая больше не жжёт ему ноги, лунный свет ложится на неё почти ровной дорожкой, зеленоватой, скользкой, идущей рябью.       Джуффин взлетает за ним, рассыпая по поверхности Хурона тысячи сверкающих искр. Бережно поддерживает под локоть. Серебристая маска с трепещущими на ветру лентами остаётся на звонких стеклянных перилах.